Так Ложь побеждает Истину — по крайней мере, во время долгого владычества. Ну что ж, эти лживые жрецы ощутят расплавленный металл непременно.
Следующие несколько недель я провел прекрасно. Хотя раздобревшая Амбалика больше не привлекала меня как женщина, она показалась мне не только приятной в общении, но и умной. В нашу первую ночь после разлуки она вывела меня на крышу, откуда открывался вид на реку. Помню, что луна убывала, помню пряные, как всегда, дымки кухонных очагов с причалов внизу. Казалось, в Индии ничего не изменилось.
— Теперь нас никто не услышит.
Мы сидели бок о бок на диванчике, и луна светила прямо нам в глаза. Далеко на востоке смутно маячили Гималаи — темная громада на фоне неба.
— Где твой отец?
Я бы предпочел по возможности не встречаться с этой непредсказуемой личностью.
— В сухой сезон он всегда с войском. Значит, где-нибудь у границ Личчхави. Республиканцы очень упрямы. Не знаю почему. Если бы они сдались, отец, может быть, пощадил бы кого-нибудь. А так убьет всех.
— Ведь он действительно вселенский монарх, правда?
Я не знал, до какой степени моя жена на стороне своего отца, и держался осторожно.
— Как сказать — жертвования коня не было… Но он самый выдающийся среди всех царей в нашей истории.
Мы смотрели на мерцающие звезды и слушали, как кто-то еле слышно играет внизу на цитре.
— Я полагаю, вы еще раз женились? — Она задала этот вопрос совершенно равнодушно.
— Да. Я женат — или был женат — на сестре Великого Царя. Она умерла.
— У вас были дети?
— Нет. У всех моих детей одна мать — ты.
— Большая честь.
Амбалика произнесла это серьезно, но очевидно, просто дразнила меня. Я пропустил это мимо ушей.
— Насколько мне известно, еще не было случая, чтобы у кого-то вроде меня были сыновья от дочери царя далекой страны.
— Это Персия — далекая страна! — резко откликнулась Амбалика. — Здесь мы дома.
— Я думал, ты хочешь поехать со мной в Персию.
Она рассмеялась:
— Будем считать, что я так же хочу отправиться в Персию, как вы — жить там со мной!
— Я бы хотел…
— Не будьте наивным! — Она вдруг живо напомнила мне девочку, на которой я женился. — Вы не будете знать, что со мной делать там, а я не буду знать, куда деться в стране, где среди снега и льда живут голубоглазые люди. — Она поежилась от такой мысли.
— Но наши сыновья…
— …Должны остаться здесь.
— Должны? — Я вдруг рассердился. В конце концов, это были мои сыновья, и я очень хотел увезти их в Сузы, с матерью или без.
— Да, должны. Все равно у вас нет выбора. Как и у меня, — добавила она. — Такова воля моего отца. Ему нравится мысль о внуках-персах. Он думает, что когда-нибудь это может пригодиться.
— Послать с посольством? Но если они ни разу не съездят на родину, какой от них там будет прок?
— Отец найдет. Не беспокойтесь. Во всяком случае, он вызвал старика Караку — учить их персидскому.
Меня обрадовало, что Карака жив. По словам Амбалики, он стал суперинтендантом всех железных изделий в Магадхе.
— А что Китай? — спросила она, поправляя свою легкую накидку под теплым ночным ветерком. — Там вы тоже на ком-нибудь женились?
— У меня были две прелестные наложницы, но жены не было.
— А дети?
— Нет. Китайские женщины освоили искусство не иметь детей.
Амбалика кивнула:
— Да, я слышала об этом. Конечно, у нас тоже есть кое-какие заклинания, которые всегда действуют — когда действуют.
— Китайские женщины пьют какое-то снадобье. Но когда я спрашивал, что это, они только хихикали. Вообще народ там очень скрытный. Но все равно мои две девушки были восхитительны. Тебе бы они понравились.
— Мне бы здесь понравилось любое общество. Как единственная жена пропадающего где-то мужа, в доме деда, у которого нет наложниц моложе шестидесяти, я все время одна. А что вы сделали с девушками, когда уезжали из Китая?
— Одну отослал домой, в ее деревню, и дал ей денег, чтобы вышла замуж. А другую отдал другу, чтобы вела у него хозяйство.
Фань Чи был так очарован моей второй наложницей, что я с радостью сделал ему этот подарок. Он от души благодарил.
— Мне не суждено их общество. — Амбалика словно и вправду опечалилась. — Но ведь и ваше общество мне не суждено, правда?
— Я должен доложить Великому Царю.
— И когда вы это сделаете, то будете очень, очень старым. Слишком старым, чтобы вернуться сюда.
Прямота Амбалики всегда поражала меня — и очаровывала. Слушая в темноте ее чистый, дразнящий голос, я забыл о бесформенной туше, скрывшей под собой стройную девочку, на которой я женился — как будто в какой-то другой жизни.
— Ты хочешь, чтобы я остался?
— Не думаю. Разлука была слишком долгой.
— А что скажет царь?
Амбалика молчала. Я положил руку ей на плечи. Этого не следовало делать. Созданная темнотой иллюзия юности при прикосновении исчезла, но на какое-то время мы остались в объятиях друг друга, и Амбалика рассказала мне о кровавых событиях, постигших страны Гангской равнины.
— Мы особенно испугались после разгрома кошальского войска и уже собрались бежать, но получили от царя тайное послание. Он велел нам оставаться и сообщал, что помилует Шравасти — как место жительства Будды! — Она тихо рассмеялась мне в плечо. — Отцу до Будды такое же дело, как и мне. Но он знал, что Будда популярен, а буддийская община ненавидит Вирудхаку за разгром республики Шакья. Конечно, когда отец короновался в Шравасти, никто не подозревал, что он собирается уничтожить все республики. Как бы то ни было, здешний народ приветствовал отца как освободителя. Да и сам он вел себя соответственно.
— Вы с ним виделись?
— О да. Мы в очень добрых отношениях, и, конечно, он без ума от внуков. Он всегда спрашивает о тебе, надеется увидеть снова, плачет…
— По-прежнему плачет?
— По-прежнему. Но теперь для этого больше причин.
За этой фразой не крылось осуждения. Но женщин всегда привлекала сила и власть. Не думаю, что когда-нибудь найдется завоеватель столь кровавый, чтобы большинство женщин не захотели лечь с ним в надежде родить сына, такого же лютого, как отец.
Незадолго до ежегодного карнавала, налетающего на Шравасти ураганом и отдающего все дни удовольствиям, мы с принцем Джетой навестили в буддийском монастыре Ананду. Я пешком сопровождал носилки принца.
— Я редко выхожу из дома, — еле слышно говорил он, когда мы пробирались через радостно шумящую толпу. — Но мне хочется присутствовать при вашем разговоре с Анандой. Его очень заинтересуют ваши китайские рассказы.
Принца Джету околдовали мои повествования о Конфуции и Учителе Ли, и он считал, что главе буддистов они тоже понравятся, — единственное проявление наивности, когда-либо замеченное мной в старом друге. Если что-нибудь может вызвать у профессионального жреца отвращение, то это рассказы о соперничающей религии или системе мышления.
Бамбуковый парк теперь был полностью отдан буддийской секте. Навес, где жил Будда, окружала невысокая стена, а рядом строилось новое здание.
— Женский монастырь, — пояснил принц Джета. — Его строит Амбапали. И она же станет первой монахиней.
— Куртизанка из Вайшали?
— Да. Когда Будда умер, она пришла сюда… Со всеми своими деньгами. Надо сказать, ей повезло.
— Да. Я видел развалины Вайшали.
— Остаток жизни она посвятила секте. Я искренне восхищаюсь этой женщиной. Она и вправду святая.
— И очень старая, — не удержался добавить я.
Удачливые куртизанки, когда красота уходит, очень часто обращаются к религии или философии. Интересно бы посмотреть, кем станет Аспазия.
Ананда чем-то напоминал Будду и не старался скрывать этого сходства. Со множеством поклонов глава сангхи сопроводил носилки принца Джеты в главный зал монастыря. Я шел следом. Несколько сот юных монахов цитировали слова Будды. Я заметил, что на многих новые желтые одежды. Это было новшество. В прежние дни монахи могли носить лишь лохмотья, выпрошенные в качестве подаяния.
Ананда провел нас в комнату с низким потолком, устроенную в задней части прежнего монастырского двора.
— Здесь я стараюсь вспоминать, — сказал он.
Когда носильщики принца Джеты удалились, Ананда обратился ко мне:
— Шарипутра очень хорошо отзывался о вас.
Принц рассказал ему о моих китайских приключениях, и святой выразил интерес. Но изложить китайскую мудрость попросил не он, а сам принц Джета. Я вкратце изложил. Ананда вежливо скучал, а под конец сказал:
— Учитель Конфуций поражает меня. Он слишком принадлежит этому миру, чтобы воспринимать его учение всерьез.
— Он верит, что мир людей — единственный из существующих миров, — ответил я. — Вот почему он придает такое значение нашему поведению в единственно существующем мире.
