В Красном вместе с Нечаем было три тысячи казаков. Да на подступах к Красному, в Ворошиловке, стоял сотник Шпаченко с двумя сотнями. Остальное войско располагалось в Ямполе, Стене, Шаргороде, Тульчине.
Ночью сторожевой отряд Шпаченко был окружен конницей пана Коссановского и вырублен до последнего человека.
Не чаяли казаки гостей в прощеный день, а гости и понаехали со своим вином. Упоили казаков вусмерть.
В дверь отчаянно барабанили:
— Гей! Утекай, Нечай! Ляхи в городе!
Нечай соскочил с постели, натянул штаны, сапоги. На голое тело — полушубок. Саблю в одну руку, пистолет в другую.
Его кумушка, неодетая, босиком, вывела коня без седла. Узду хоть, спасибо, накинула.
Среди темени и пламени метались люди. Палили со всех сторон. Нечай сел на коня охлюпкой, без седла. Поскакал вдоль улицы.
— Ко мне! Я — Нечай! Ко мне!
Вокруг полковника собралось несколько сотен, и он повел их на поляков, рубя налево и направо.
Горожане, опамятовавшись, с оружием в руках лезли на крыши и с крыш стреляли по польской коннице.
— Хлопцы, быймо их, як курей! — носился на коне, сверкая голой грудью Данила Нечай.
Отряды пана Пясочинского и ротмистра Корецкого, напавшие на город в три часа ночи, перебив пьяную стражу, теперь в панике отступали к городским воротам. Дело было бы кончено в единочасье, но в другие ворота уже вкатывалась конница пана Коссановского. Отряд тотчас зажег город и ударил на казаков с тыла.
Нечай развернул свою братию на нового врага. Налетел на хорунжего, выбил знамя. И увидал, как его брата Матвея рубят саблями сразу пятеро.
— Держись!
Пришпорил коня, но конь рухнул, проколотый пиками.
— Держись! — кричал Нечай, хотя видел, что Матвей уже расхлестан в куски, а самому нет хода ни влево, ни вправо, ни назад, ни вперед.
Бросился на прорыв, отмахиваясь саблей. Поляки отступили, но кольцо их не распалось.
«Живым хотят взять».
Он засмеялся. Громко, счастливо.
— Не быть по-вашему!
Ожгло по боку. Ткнули пикой в спину. Он покатился кубарем, вскочил и воткнул саблю в брюхо жолнеру.
— Взяли? И еще заплатите.
Он достал-таки ближнего к себе поляка. Сабля рубанула по лицу. Тот повалился на колени, закрывая рану руками.
— Взяли?!
Побежал по кругу, рассекая воздух саблей неистово, и кинулся, как бык, вслепую: лишь бы прорваться. Поляки шарахнулись от него. Круг стал широким.
— А чего с ним цацкаться?
Пан Добрацеский поставил мушкет и прицелился.
— Меня — убить захотел? Ха-ха-ха-ха! — захохотал Нечай и кинулся на мушкетера.
Грохнул выстрел. Казак выронил саблю. И тут бросились на него, и рубили все, у кого было чем рубить.
— Гей! Гей!
Это казаки, собравшись с духом, шли на помощь Нечаю, но поздно — тело своего полковника унесли в замок.
4
На третий день бесконечных и кровопролитных приступов к замку в Красное прибыл с войсками сам гетман Калиновский.
Седой, величавый в движениях, он в подзорную трубу, на виду у всего своего воинства, оглядел замок и махнул правой рукой.
— Пушки!
Пушки были тотчас развернуты, ударили по замку, сшибая зубцы на стене, проламывая решетки на окнах.
— Пехота! — махнул левой рукой пан Калиновский.
И уже через час польный гетман вступил в поверженную твердыню.
В каждой комнате лежали трупы казаков и шляхты.
В замке теперь было тихо и слышались лишь шаги полководца да шарканье свиты. И вдруг — пение.
— Что это? — спросил гетман.
— В церкви попы-схизматики отпевают убитого.
— Кого?! — еще более удивился гетман Калиновский.
— Нечая.
— Этого, которого так боялся Потоцкий? Нужно схизматиков не бояться, а бить. Тогда не было бы ни Желтых Вод, ни Корсуни, ни всего прочего, вплоть до позорного Зборова!
Он решительно направился в церковь. Остановился у входа. Глянул на священников.
— Эти первые подстрекают народ к неповиновению! — рукой рассек воздух. — Всех! Голову Нечая на базарную площадь!
Священников убили. Убили многих горожан, без разбору — стар, млад, мужчина или женщина. Голову Нечая водрузили на пику над воротами базара.
И запели кобзари, по всей Украине запели:
Ой, качается Нечаева голова
На рынку, качается и говорит:
«Еще буду жити! Как бил я ляхов,
Так и буду бить их! Снопы
По два ряда класть их буду!»
Пока пан Калиновский расправлялся с нечаевцами, его отряды уже подступались к местечку Стена. Казаки, мещане, крестьяне засели вокруг города на хуторах и пресекли попытки окружить городок.
Наконец, закончив расправу в Красном, пришел к Стене сам Калиновский.
— Почему топчетесь?! — закричал он на своих командиров. — Вы должны бы уже принести мне голову винницкого полковника!
Решительным ударом выбил из хуторов малочисленные заслоны и подошел к городку.
Но Стена и впрямь была стена. Подступиться к городку можно было только с одной стороны, а место это было открытое. Обстрел из пушек городку почти не приносил никакого урона.
Гетман попусту терял людей и, главное, время.
— На Винницу! — приказал Калиновский.
5
28 февраля 1651 года войска польного гетмана Мартына Калиновского подошли к Виннице. Здесь его ждали.
Полковник Богун на коне стоял над Южным Бугом, разглядывая из-под перчатки наступающую крылатую конницу.
Этой конницей командовал Лянцкоронский. Его две тысячи сабель выглядели куда внушительней тысячи сабель Богуна. Это было понятно и Лянцкоронскому, и самому Богуну.
Казаки, вышедшие для удара по передовым отрядам, поспешно развернулись и стали переходить по льду реку, намереваясь укрыться в каменном монастыре, на противоположном берегу.
— Отрезать и уничтожить! — приказал Лянцкоронский.
Казаки двигались наискосок, гусары, сокращая расстояние, ринулись напрямую.
Зимний день сиял солнцем, снегом, пушистым инеем. Скакать было весело. И до победы — рукой подать! Всей тяжкой бронированной массой «крылатые», посвистывая перьями, ринулись на реку. Снег был неглубок. Полякам до монастыря было куда ближе, чем казакам.
— Пся крев! — гремел клич поляков, и этот счастливый рев вдруг обернулся истошными воплями погибели.
Лед уходил из-под копыт, и вскоре в огромной полынье бились и кони, и люди, а мощный поток затягивал их под лед.
Казаки стреляли по тем, кто пытался помочь тонущим. Залп, другой, третий. И, развернувшись, казаки спокойно ушли за стены монастыря, проучив еще раз своего противника.
Ловушка была не хитрая, но сработала.
6
Польный гетман, узнав о погибели добрых двух сотен тяжелой конницы, пришел в ярость.
— Взять Богуна! За голову — тысячу злотых! За живого — пять тысяч!
Калиновский подтягивал к Виннице свои гарнизоны, которые оставил в Красном, под Стеной и в других городах и местечках. Это перемещение обеспокоило Богуна. Он с тремя сотнями казаков поехал на разведку.
Отряд перешел реку и с полверсты проскакал берегом Буга, высматривая позиции шляхты.
— Отрезают! — крикнули казаки Богуну, скакавшему впереди.
Это были настоящие бега! Спуститься сразу на реку Богун не решился: слишком глубокий снег.
Оба отряда сшиблись в том самом месте, где казакам нужно было уходить через Буг к монастырю.
Польский хорунжий длинным древком знамени ударил Богуна по голове. Полковник на миг только потерял из виду своих и чужих, а жолнеры уже окружили, вцепились в руки, потащили с седла.
— Гееей! — словно шквалом шибануло с ясного неба.
Богун рванул всю свору, облепившую его, на себя, одновременно вонзив коню в бока шпоры.
Конь взвился от боли на дыбы, жолнеры посыпались на землю, упуская золотую добычу.
Конь метнулся с берега на лед, и — только булькнуло. Разверзлась под лошадиным брюхом черная полынья, уготованная не про себя.
— Пся крев! — поляки на берегу радостно взметнули к небу оружие: их враг попал в свою же ловушку.
— Не выдай! — прошептал коню Богун.
И конь, храпя, как человек, не поддаваясь течению, не теряя силы, цеплял и цеплял передними ногами за край проруби. Задержался, не соскользнул, согнул бабки. Пополз, заколотил задними ногами по воде. Выскочил! Испуганно, всхрапывая и всхлипывая, обрастая белой бахромой сосулек, полетел по льду догонять своих.
— Ушел!
Поляки опомнились, открыли стрельбу… Но Богун ушел. Ушел, чтобы назавтра, на вылазке, вырубить пару эскадронов крылатой конницы.
На двенадцатый день осады в тылу Калиновского объявилось сразу два огромных казачьих полка. То прибыли на помощь Богуну уманцы Осипа Глуха и полтавчане Мартына Пушкаренко.
