А. Марченко - Диктатор

— Иосиф Виссарионович, не в пример Гитлеру, вы удачливы,— выслушав довольно продолжительный монолог Сталина, сказал Тимофей Евлампиевич.— А значит, удачливей и все мы. Вам очень повезло с народом. Вы получили в свое распоряжение народ до такой степени живучий, терпеливый и послушный, что самое жестокое порабощение не повергло его в прах. Вы получили землю настолько богатую, что ее не смогло истощить даже ужасное расточительство. Вы получили союзников, без которых вряд ли смогли победить и которые не смогли бы победить без вас.

— Если следовать вашей логике, то, пожалуй, можно было бы и согласиться с вами. Но все дело в том, что ваша логика не покоится на прочном фундаменте фактов. Разве Гитлер получил в свое распоряжение не менее послушный народ? Или не менее храбрый народ? На первое место по храбрости, разумеется, следует поставить русского солдата. А разве Гитлер не располагал огромными ресурсами оккупированной им Европы? И разве его союзники — такие как Япония, Италия, Испания, Финляндия, Румыния, Венгрия, Турция — не оказывали ему помощь? Анализ этих бесспорных фактов дает нам основание утверждать, что причина нашей победы — в социалистическом строе и пролетарской диктатуре.

Сталин, слегка прищурившись, взглянул на Тимофея Евлампиевича, пытаясь понять, убедил ли он его своими доводами или нет.

— А вы знаете, товарищ Грач,— настолько проникновенно сказал Сталин, что это сразу же отразилось на его дотоле серьезном лице,— я пришел к убеждению, что если бы Иисус Христос жил в эпоху социализма, он не только был бы его ярым сторонником, но и обязательно бы вступил в коммунистическую партию.

Он помолчал, довольный своей находкой и своим откровением.

— Вам нравится такая погода? — неожиданно спросил Сталин, и Тимофей Евлампиевич воспринял этот переход к совершенно другой теме как стремление не дать своему собеседнику возможности оспаривать мысль о Христе, желающем вступить в коммунистическую партию, и, таким образом, оставить ее как мысль неоспоримую и единственно правильную.— Такая погода располагает к размышлениям философского порядка.

— Иосиф Виссарионович, по мне это лучшая погодка, какую только можно придумать. Я же грибник, а что может быть лучше для грибника, чем такой тихий, ласковый дождичек? Идешь по лесу, с веток капает на брезентовый плащ, грибки отлично видны, шляпки словно умылись специально для грибника. Это надо видеть своими глазами!

— К сожалению, у меня нет возможности любоваться природой… Не представляю себе, какое чувство может вызвать у человека увиденная им в лесу мокрая шляпка гриба. У людей, посвятивших себя политике, иные пристрастия, природа для них — всего лишь фон, нечто ирреальное. Как декорации в спектакле.

— Иосиф Виссарионович, война, к счастью, закончилась, можно позволить себе и отдохнуть.

— Отдохнуть? — Сталина крайне удивила эта фраза Тимофея Евлампиевича.— А кто будет восстанавливать страну? Вся европейская часть лежит в руинах. А кто будет создавать атомную промышленность? Без атомной бомбы нас слопают и косточек не оставят. О каком отдыхе может идти речь?

— Но, кажется, мир теперь наступил надолго. Немцы не оправятся и за полсотню лет.

— Вы рассуждаете как законченный идеалист. Немцы оправятся, и очень скоро. Германия — высокоразвитая индустриальная страна с очень квалифицированным рабочим классом и технической интеллигенцией. Лет через двадцать, от силы — пятнадцать они снова будут на ногах. И потому нам крайне необходимо единство славян. Если славяне будут едины — никто и пальцем не пошевельнет!

Сталин повертел пальцем едва ли не перед самым носом Тимофея Евлампиевича.

— Война кончилась, через два десятка лет мы оправимся, а затем — снова.

— Как снова? — изумился Тимофей Евлампиевич.— Неужто опять война?

— Не исключено,— спокойно ответил Сталин.— Покуда существует империализм, существует и опасность войны. Вы думаете, Запад потерял аппетит и не захочет нас проглотить?

— И каков будет ваш дальнейший курс? — поинтересовался Тимофей Евлампиевич.

— Товарищ Сталин, в какие бы шторма ни попадал наш государственный корабль, не предаст власти, созданной Лениным.— Сталин произнес это так твердо и убежденно, словно Тимофей Евлампиевич склонял его к иному решению.

— Значит, речь идет об еще большем усилении диктатуры? С мечтами о демократических свободах, о свободной прессе, о возможности свободно думать и говорить придется расстаться? — обеспокоенно спросил Тимофей Евлампиевич.— И значит, опять наш удел — страх и безропотное повиновение?

— Апостол сказал: «К одним будьте милостивы, отличая их, других же страхом спасайте, исторгая из огня». Видите, даже апостол повелевает спасать страхом. Хочешь не бояться власти, так будь послушен и делай добро, а если заболел инакомыслием или делаешь зло — бойся. Помните, нечто подобное писал Иван Грозный изменнику и отступнику Андрею Курбскому? А еще он писал: «Подумай, какое управление бывает при многоначалии и многовластии и как погибли эти страны! Это ли и нам посоветуешь, чтобы к такой же гибели прийти? И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам? Одно дело — спасать свою душу, а другое дело — заботиться о телах и душах многих людей; одно дело — отшельничество, иное монашество, иное — священническая власть, иное — царское правление». Вот вас, товарищ Грач, можно, пожалуй, отнести к отшельникам, а товарищ Сталин этого удовольствия себе позволить не может. В монахи уходить товарищ Сталин тоже пока не собирается. И приходится товарищу Сталину заботиться не столько о своей душе, сколько о телах и душах многих людей.

Сталин говорил все это, глядя куда-то вдаль, будто старался разглядеть что-то невидимое сквозь непрерывную сетку дождя и будто бы совсем забыв о присутствии Тимофея Евлампиевича.

— Иисус Христос сказал: «Если царство разделится, то оно не может устоять»,— неторопливо и даже отрешенно продолжал он.— Какое дерево будет расти, если у него вырваны корни? Русские цари делали одно хорошее дело — сколотили огромное государство до Камчатки. Мы это государство получили в наследство. И мы впервые в истории сплотили это государство как единое и неделимое, причем не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих государство. Тот, кто пытается нарушить это единство,— враг, заклятый враг советского народа. И мы будем уничтожать каждого такого врага, кем бы он ни был, хотя бы и старым большевиком,— мы будем уничтожать не только его самого, но и весь его род, всю его семью!

Последнюю фразу Сталин почти выкрикнул, и оттого сейчас, в слабом шепоте тихого дождя, она показалась Тимофею Евлампиевичу еще более страшной.

— Иосиф Виссарионович, вы конечно же знакомы с сочинениями Платона?

— Что вы имеете в виду? — Сталин сразу же обернулся к Тимофею Евлампиевичу,— Его утверждение, будто тирану для сохранения власти придется уничтожить всех врагов и что в конце концов у него не останется ни врагов, ни друзей? Но может ли общество быть сильным и прочным, если в нем не поддерживать непрерывно высокий накал борьбы?

— Это и предвидел Платон, писавший, что когда тиран примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. Значит, вам, Иосиф Виссарионович, теперь все время нужны будут войны внутренние, чтобы постоянно будоражить всех посредством войны и держать народ в напряжении.

— Надо отдать должное Платону, Платон был не дурак. Но заметьте, товарищ Грач, что главное — не в диктатуре, главное — не в товарище Сталине. Главное — в идее. Благодаря идее миллионы считают и будут считать своего высшего руководителя за бога и благодарить его, ибо он, этот высший руководитель, согласился над ними господствовать.

— Значит, идея классовой борьбы остается и война ничего не изменила,— поникшим голосом произнес Тимофей Евлампиевич,— Но с кем будет воевать новый класс, который вы создали?

— Что вы имеете в виду?

— Новый класс — это политическая партийная бюрократия во главе с партийной верхушкой.

— Если бы мы не создали партийного аппарата, мы потерпели бы неудачу,— жестко сказал Сталин, словно Тимофей Евлампиевич посягал на права этого аппарата.— Но что это вам взбрело в голову именовать партийный аппарат классом?

— Потому что у этого аппарата монополия на управление государством,— ответил Тимофей Евлампиевич.— Это и есть класс, которого доселе не знала история. А его ядро — партия, особая партия. Именно она создала класс, а теперь, когда этот класс сформирован, он сам нуждается в партии как в своем фундаменте. Выходит, что идея построения бесклассового общества на практике не состоялась. И не состоится. К власти этот новый класс вознесли рабочие и крестьяне, а теперь эти рабочие и крестьяне интересуют новый класс лишь как работники и как его опора для подавления непокорных и инакомыслящих.