А. Марченко - Диктатор

— А почему вы сбрасываете со счетов, что этот новый класс, если признать правоту ваших рассуждений, как раз и составляют рабочие и крестьяне?

— Вы лукавите, Иосиф Виссарионович. Основа этого нового класса — партийная элита. А что в нем есть рабочие и крестьяне, так это скорее исключение из правила.

Сталин как-то по-новому посмотрел на Тимофея Евлампиевича: так смотрят на достойного противника.

— Оставим теорию теоретикам. Я не люблю проповедовать, я сторонник принятия решений. А вы что это до сих пор не прикоснулись к вину? Оно куда приятнее, чем крепкие напитки.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, я уже нахожусь в том возрасте, когда предпочтительнее кино, вино и домино, а не водка, лодка и молодка.— Он осушил бокал превосходного грузинского.— Ваша сила, Иосиф Виссарионович,— в чувстве действительности, в реализме. Как оратор вы, конечно… несколько уступаете, скажем, Троцкому.

— Не напоминайте мне о Троцком! — со злобой прервал его Сталин.— Этот христопродавец четырнадцать лет блуждал среди меньшевиков, обвинял большевиков во всех смертных грехах — в узурпаторстве, сектантстве, в организации государственного переворота, а когда увидел, что перевес на стороне большевиков, мгновенно приполз к ним на брюхе. Вы не задумывались, товарищ Грач, почему Троцкий, несмотря на свой блестящий ораторский талант, не смог захватить власть в партии и пробраться к ее руководству?

— Сам Троцкий, насколько я помню, объяснял это тем, что партия слепо идет за Сталиным.

— Вот-вот! И по-барски именовал эту партию голосующим стадом баранов. Скажите, какой выискался аристократ! К тому же имел наглость ставить себя вровень с Лениным. Да он не стоит и сапога Ленина!

Сталин занялся трубкой.

— Вот вы и вам подобные, товарищ Грач, третируете товарища Сталина как основоположника террора и репрессий. А между тем, если подходить к этому вопросу непредвзято, следует раз и навсегда запомнить, что основоположником террора и репрессий был не кто иной, как Троцкий. В одном из своих выступлений в декабре восемнадцатого года в Курске сей архиреволюционер, говоря о положении в партии, утверждал, что в ней много слюнявых интеллигентов, которые не имеют никакого представления о том, что такое революция. По наивности, по незнанию или по слабости характера они восстают против объявленного партией террора. И этот блестящий оратор доказывал, что революцию такого размаха, как наша, в белых перчатках делать нельзя, и ссылался на пример Великой французской революции. И как хитро, даже искусно он обосновал необходимость террора! Троцкий разглагольствовал в том духе, что старые правящие классы свое искусство и мастерство управлять государством получили в наследство от дедов и прадедов. А мы, пришедшие к власти, еще неопытны. Чем же нам компенсировать нашу неопытность, спрашивал Троцкий. И отвечал: только террором, террором последовательным и беспощадным. И если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи людей, то теперь пришло время уничтожить их десятки тысяч. Больше того, сей ортодокс доказывал, что у нас нет времени и возможности выискивать действительных врагов, мы вынуждены стать на путь физического уничтожения всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти потенциальные враги нашей власти,— Сталин победоносно оглядел собеседника,— А вы говорите — Сталин. Да Сталин по этой части и в подметки Троцкому не годится.

— Я убежден, что сама идея классовой борьбы уже содержит в себе необходимость террора,— сказал Тимофей Евлампиевич,— У Маркса эта идея была только в голове и на бумаге. Мы ее испытали на своей шкуре. Вы же знаете, Иосиф Виссарионович, что в вас очень много от Петра Великого и Ивана Грозного?

Сталин самодовольно улыбнулся: это звучало для него высшей похвалой.

— Хотите подарить товарищу Сталину комплимент? А что плохого в том, что Петр «уздой железной Россию поднял на дыбы»? А чем плох, во-вашему, Иван Грозный? Он сломал сопротивление бояр ради укрепления государства. Во имя этого казнил многих бояр, пролил немало крови, однако в народной памяти остался не как тиран, а именно как Грозный, как царь, устрашающий всех врагов Руси. С таким же успехом можно и Петра причислить к тиранам. Чего стоит одна лишь казнь стрельцов или казнь царевича Алексея. Но стрельцы — дезертиры, покинувшие боевые позиции, осмелившиеся выступить против правительственных войск. Разве кара, которую обрушил на них Петр, не была заслужена ими? А царевич Алексей? Он стал на путь измены, чтобы позвать иноземцев помочь ему вернуть Россию в прошлое. Разве у Петра был иной выбор? Он должен был или пожалеть родного сына, или пожалеть Россию. И он выбрал Россию. Разве не в этом величие Петра? Разве можно на основании этих фактов причислять его к тиранам?

По всему было видно, что это излюбленная тема Сталина и что он не только любуется своими кумирами, но и откровенно завидует им.

— Чего стоит лишь один приказ Петра генерал-прокурору Ягужинскому! — ухватился Сталин за припомнившийся ему исторический факт.— «Напиши именной указ, что если кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет на ней и повешен». Да, недаром и Пушкин, и Герцен, и Белинский, и даже декабристы восхищались Петром и считали его истинным патриотом и национальным героем.

— Иосиф Виссарионович, в наши дни, особенно после великой победы, ваш культ достиг наивысших пределов,— Тимофея Евлампиевича так и подмывало «завести» вождя,— Отдать вам должное как творцу победы — разумеется, дело естественное. Но вас уже так обожествили, что вы затмили собою Бога. А вспомните, после разгрома Наполеона Сенат решил преподнести Александру Первому в знак его особых заслуг по спасению Отечества титул «Благословенный». И что ответил на это царь? Отказавшись от титула, он сказал: «Когда мы с Богом, то и Бог с нами». А теперь послушайте, что принародно изрекает ваш сподвижник Хрущев: «Сталин — друг народа в своей простоте. Сталин — отец народа в своей любви к народу. Сталин — вождь народов в своей мудрости руководителя борьбой народов».

— Могу вам откровенно сказать, товарищ Грач, что товарищ Сталин очень спокойно относится к такого рода славословиям, ко всяческой аллилуйщине. Более того, не раз еще в довоенные годы товарищ Сталин убирал прочь с дороги всякого рода лукавых царедворцев. Товарищ Сталин знает им истинную цену. Если у вас, товарищ Грач, коротка память, я позволю себе напомнить, к примеру, такой опус.

Сталин выудил из ящика стола лист бумаги, и Тимофей Евлампиевич подумал: этот лист вождь заранее приготовил и принес сюда, на террасу, полагая, что он может пригодиться ему в их беседе.

— Вот, извольте набраться терпения и выслушать,— сказал Сталин,— «На Мавзолее Ленина, окруженный своими ближайшими соратниками — Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе — стоял Сталин в серой солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни тысяч пролетариев, проходящих мимо ленинского саркофага уверенной поступью лобового отряда будущих победителей капиталистического мира. К сжатой, спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли волны уверенности, что там, на Мавзолее Ленина, собрался штаб будущей победоносной мировой революции». А кто автор?

— Догадываюсь, кто-то из лукавых царедворцев, но кто?

— Карл Радек, который думал одно, говорил другое, а делал третье. И что же, товарищ Сталин пощадил его за эту неприкрытую лесть? Товарищ Сталин хорошо знал — Карл Радек из тех, кто говорит, что верит в Христа, а сам ходит молиться в мечеть.

— Что касается проницательности, тут вам надо отдать должное,— улыбнулся Тимофей Евлампиевич.

— Иван Грозный, как известно, срубил головы многим боярам, своим ярым противникам. И что же? Кто сейчас помнит имена этих бояр? Никто, кроме дотошных историков вроде товарища Грача. А Грозного помнят все, включая школьников младших классов, и величают его великим государем всея Руси.

— И все же я осмелюсь призвать вас быть добрым к нашему народу. Тем более что он, этот народ,— победитель. Зачем вы вызволенных из плена наших людей снова бросаете теперь уже в свои концлагеря? Разве это милосердно?

— Какое может быть милосердие к изменникам и предателям? — вскинулся Сталин.

— Человеку свойственно стремиться к накоплению, по мысли Толстого. Это может быть накопление денег, картин, лошадей… А накопление одно только нужно: добра.

— Мечты о добром правителе — весьма заманчивые мечты,— задумчиво произнес Сталин, на минуту покоряясь тому, что говорил его собеседник.— Вы думаете, я против добра? Вы думаете, моя душа соткана только из зла и ненависти? Чтобы нести добро, нужно уничтожить зло. Вот потому-то диктатор не имеет права быть добрым. Разве не ненавистью мы победили в войне? Разве добро помогло нам создать великую империю?