– Один к одному. (Злат цедил слова тихо, буднично). Сегодня утром его в ворота воткнули у церкви в моём квартале.
– Кто?
– Не видели. Приходил к церкви какой-то человек в чёрном кафтане. Подождал пока выйдет кто постарее и спросил, жив ли епископ Измаил?
– Измаил!?
– Вот то-то и оно. Епископ. А его уж боле двадцати лет, как сана лишили. Узнал про это, что Измаил давно на покое живёт в здешнем подворье и ушёл. Не спеша, говорят, так пошёл, не оборачиваясь. А потом над воротами подворья вот этот нож и нашли. Там высота, как раз косая сажень. Я еле на цыпочках дотягиваюсь. А воткнут был глубоко – еле вытащили. Вот мне и принесли, чтобы разобрался. Может это оскорбление служителям церкви или угроза? Ну, а я сразу к тебе.
– Оставишь его мне?
– Тебе и вёз. И окорока тоже.
– Что будешь делать?
– Моё дело известное. Искать. В тот же день, как убили жену сокольничего, к нему домой тоже приходил человек в чёрном кафтане и спрашивал – дома ли хозяин. А кто же в Сарае не знает, что Урук-Тимур сейчас с ханом на Кубани?
– Чужеземец, значит. Издалека.
XI. Нераскрытое преступление
Проснулся Илгизар на рассвете. Нежно-розовая заря ещё только начинала заливать светлеющее небо. Был тот самый час, когда над землёй воцаряется тишина. Ни ночных цикад, ни птичьих криков. Только редкие отрывки чьего-то далёкого-далёкого разговора изредка долетали в холодной тишине от домиков у реки. Злат уже сидел на кошме, не спеша жуя лепёшку.
– Ну, что, брат Илгизар. Последняя звезда, до которой ты должен был успеть позавтракать, уже погасла. А до последней ещё ох как далеко. Но, я думаю, ты ещё долго не проголодаешься после вчерашнего кебаба. Поэтому давай сделаем то, для чего я тебя сюда притащил. Сходим к великим усыпальницам. Кто знает, когда ещё сюда забросит судьба.
Он ловким движением отправил в рот последние крошки и вскочил.
– Пока Хайме собирается, мы с тобой успеем сходить к мазарам. Хайме решил ехать с нами.
Они прошли через небольшую калитку в высокой стене возле мощных дубовых ворот и очутились на пустынном и безмолвном кладбище. Невысокие надгробия и простые могильные камни, покрытые золотистыми лишайниками, угрюмо выглядывали из горьких степных трав. Однообразие нарушали редкие деревья, невысокие кирпичные склепы, а в самом центре кладбища, подавляя всё вокруг, высилось несколько величественных зданий.
– Здесь упокоились великие ханы, – понизил голос Злат.
Его приглушённые слова всё равно прозвучали в этой мёртвой предрассветной тишине, как возглас, отдаваясь эхом. Только розовеющие верхушки деревьев и крыши мавзолеев не вязались с мыслями о бренности и смерти. Разгорался новый день, с ним шли повседневные заботы, вступала в свои права жизнь. Даже в этом царстве мёртвых.
– Вот здесь лежит великий Тохта. Любимец богов – он умер совсем молодым. Это был великий хан. Но, не осталось после него ни сыновей, ни внуков. Долго ли простоит этот великолепный мавзолей? Пойдёт одно-два поколения, уйдут те, кто его знал и помнил и забудут того, перед кем трепетал весь улус Джучи.
Чтобы как-то поддержать разговор и философское настроение Илгизар прочёл стих:
– Из всех, кто ушёл, не оставив следа, вернётся ли кто для рассказа сюда?
Прочёл по-персидски, но на этот раз наиб не стал прикидываться невеждой. Он задумчиво откликнулся:
– Ас-Самарканди. Только сейчас больше к месту другой его стих: не каждый, кто ищет, находит; не каждый, кто уходит, возвращается.
Яркие изразцы на стенах уже кое-где отвалились, стены покрылись разноцветным лишайником. Но, перед мавзолеем цвели прекрасные розы, сверкавшие хрустальными капельками росы.
– Это Хайме, – указал на цветы Злат, – Садовничает здесь.
Он обошёл мавзолей и остановился у мраморного надгробия без надписи. Оно всё утопало в цветах, а по бокам безмолвными стражниками застыли два золотистых можжевельника. Илгизар никогда не видел таких.
Остановившись перед камнем, наиб перекрестился.
– Вот, брат Илгизар. Здесь лежит Намун. Присядем.
Рядом была вкопана небольшая скамеечка. Злат примостился на неё и вытащил кусок вчерашнего окорока.
– Он любил мясо диких кабанов. Говорят, что съедено на поминальном пиру, попадёт на стол усопшего в заоблачных кущах. Ты постись, а я поем.
Хорошо было сидеть и молчать в этом тихом уединённом месте, которое быстро заливали лучи восходящего солнца. Пахли цветы.
– Батый тоже здесь похоронен?
– Нет. Говорят, что могилу его не знает никто. Он умер где-то в ваших краях. Здесь первым был похоронен его сын Улагчи. Он стал ханом ещё ребёнком и за него правила мать. Потом здесь похоронили Берке. Вон его мавзолей. Там лежит Менгу-Тимур. Мавзолей ему приказал возвести уже Узбек – его внук. Теперь времена меняются. Хан всё больше склоняется к мусульманским порядкам, к чему это приведёт – одному Богу известно.
Злат снова замолчал. Над цветком порхала бабочка.
– Отгадай загадку. Разноцветная капля, вся переливается, а тень отбрасывает?
Он смотрел на бабочку и было легко угадать ответ.
– Видишь какие траурные каёмки на крылышках? Говорят, что бабочки – души умерших людей. Помнишь вчерашний нож? (Илгизар кивнул). Старая история, парень, очень старая. Двадцать лет прошло с лишком. А вот как сейчас перед глазами стоит этот день. Девятое августа 1312 года. 4 раби 712, если по мусульмански. Даже помню, что среда.
Я тогда вот такой же как ты был. Молодой и умный. Стихи любил. У меня ведь отец священник, я сызмальства был при учении и при книгах. Греческий язык учил. Церковная служба меня никогда не манила, так отец посылал меня учиться греческому. Не хочешь, говорил, кадилом махать, трудись пером. Ну, а у нас православных все архиреи греки. Только мне в архирейские дьяки не хотелось. Пошёл я к одному битакчи, уйгуру, который учил квадратному письму. Это письмо придумано было по приказу самого верховного хана Хубилая мудрецом Падма-ламой. Как раз было время, когда потомки Чингизхана снова собрались под одно знамя, чтобы восстановить его великую державу. Главным стал верховный хан в китайском городе Ханбалыке. Наш Тохта у него стал ваном третьей степени. С тремя перьями на шапке. Получил в Китае два уезда в улус. Восстановили почтовую связь до самого Ханбалыка. Помирились с персидским ханом. Пошли караваны по степи, поплыли корабли по морю. Вот тогда и вырос Сарай Богохранимый, как на дрожжах. За несколько лет огромный город на пустом месте. Кстати, битакчи этот жил на той самой Чёрной улице, где водовозов схватили.
Этот битакчи и помог мне устроится на ханскую службу. Хан Тохта как раз собрался на Русь. Дела там шли плохо, князья передрались-переругались. Их уже и митрополит мирил с епископами и ханский посланец ездил с отрядом – всё без толку. Слухи шли всё тревожней и тревожней. Главной кубышкой с деньгами на Руси был и остаётся Господин Великий Новгород. Слыхал поди про такой гордый город? (Илгизар кивнул). Наложил этот Господин лапу на весь дорогой товар с севера: меха, рыбий клык. Булгарский воск тоже в большом ходу за морем. И за серебро торговал, и за сукно. С него и шёл почитай весь царский выход с Руси – восемь тыщ сумов. А тут за всеми этими смутами стали тамошние людишки и подумывать, а надо ли оно нам такое счастье? Где мы, а где тот хан? А ханские борзые кобели, что держат Владимирский ярлык уже давно между собой перегрызлись. Тем временем как раз под боком новые ветры подули. Перебрался к Новгородским границам целый рыцарский орден. Они до этого Иерусалим пытались у мусульман отвоевать, а после того, как тамошние султаны им по шеям наклали, помыкались-помыкались, да и перебрались к Янтарному морю. Орден этот был немецкий, а тут Германия, как раз под боком. Голодных рыцарей, которым кроме как воевать и заняться нечем, как блох на собаке. Папа их благословил. Заместо сарацин назначили православных. Запахло большой войной с этим самым Тевтонским орденом. Зачастили в Новгород и другие вояки – из тех, что пером и словом воюют. Не с пустыми руками. Стали петь: зачем вам такие деньжищи хану отваливать, когда признайте папу и всё христово войско будет за вас?
Митрополитом тогда был Пётр. С Волыни родом. Он всякие эти папские козни с младых ногтей чуял. Дал знать в Сарай. Вот тогда и решил Тохта сам поехать на Русь и посмотреть откуда ноги растут. Много наших сарайских тогда с ним отправились. Во главе с самим епископом Измаилом. Он на ту пору уже 20 лет здешней епархией правил. С ханскими поручениями и на Русь, и в Царьград ездил. Меня взяли в писцы к самому хану. Я же знал и русский, и греческий, и квадратное письмо. Место отвели на царском корабле. Там только самые близкие хану люди плыли.
Года за четыре до этого из улуса Джучи изгнали всех генуэзцев. В ту пору Тохта опять поссорился с персидским ханом, а те с ним дела вели. Скупали без разрешения рабов. Да ещё на спорных землях на Кавказе крепостей настроили. Ту же Матрегу, откуда наш Бонифаций. Это как раз у устья Кубани. До летних кочевий хана за полдня можно доехать. Получились вроде как разбойничьи гнёзда, которые никому не подчинялись. Генуэзский консул в Крыму, тот сразу от них открестился. Это, сказал, крепости черкесские, а наши там только торгуют. Только вскоре узнали, что в этих крепостях полно монахов и проповедников, и епископ от папы прислан. А черкесские и зикхские князья один за одним в папскую веру крестятся.
