Года за четыре до этого из улуса Джучи изгнали всех генуэзцев. В ту пору Тохта опять поссорился с персидским ханом, а те с ним дела вели. Скупали без разрешения рабов. Да ещё на спорных землях на Кавказе крепостей настроили. Ту же Матрегу, откуда наш Бонифаций. Это как раз у устья Кубани. До летних кочевий хана за полдня можно доехать. Получились вроде как разбойничьи гнёзда, которые никому не подчинялись. Генуэзский консул в Крыму, тот сразу от них открестился. Это, сказал, крепости черкесские, а наши там только торгуют. Только вскоре узнали, что в этих крепостях полно монахов и проповедников, и епископ от папы прислан. А черкесские и зикхские князья один за одним в папскую веру крестятся.
В общем до кавказских крепостей Тохта не добрался, но генуэзцев из Крыма вышиб. И в Сарае всё их имущество конфисковал. В том числе и корабли. Вот на самой большой галере Тохта и отправился на Русь. Называлась она «Святой Фома». Плыть решили до Нижнего Новгорода. С ним, конечно, целый караван шёл. Визирь, эмиры, стража. Епископ Исмаил на отдельном корабле плыл. Берегом – войско.
На этой галере и познакомился с этим самым Дымуком. Бонифацием бишь. Он был помощником капитана. Служил ещё генуэзцам, потом с командой и кораблём угодил в ханскую службу. Видишь, как опять клубочек сплетается?
Так вот про клубочек. Ханской охраной ведал Намун (Злат указал на могилу). Он считался сотником, но и на пиру, и на охоте был к хану самым близким. Только не сидел, как вельможи, а стоял рядом. Верил ему хан. Мы уже пропыли Бельджамен и шли на Укек. Как вдруг утром нашли убитого Намуна. В горле у него торчал тот самый нож, что ты видел у Хайме. Приметная штука. Не спутаешь. Хозяина и искать не нужно. Такой нож был у моего товарища по каюте Туртаса. Из ваших краёв, мохшинский. При голубях состоял. Голубиная почта – дело важное и тайное. Голуби всегда при хане. А он был вообще по птичкам дока. Что по ловчим, что по почтовым, что по певчим. До этого в соколиной охоте был, потом к голубям приставили. Хороший парень.
Так вот – той же ночью исчез. Как в воду канул. Хотя куда ещё можно кануть с корабля? Дали срочно знать на все заставы – без толку. А после захода солнца умер хан Тохта. Свалился после обеда. Рвало. Жар сильный. Лекари ничего понять не могли, но похоже было, что хана отравили. Намун ведь, помимо всего прочего, ханскую еду перед застольем пробовал. Поэтому после его убийства осторожный Тохта велел из своего котла сразу нескольким человекам поесть. И никому ничего. Даже лёгкого недомогания. Поэтому кто мог хана отравить и как – непонятно. Так и закончилась эта поездка. Вместо Нижнего Новгорода попал хан Тохта вот сюда.
– А как нож попал к Хайме?
– Я передал. Хайме с Намуном друзьями были. Это долгая история. Сразу после смерти хана такое началось – не приведи господь. Была смута почти полгода. Одни встали за Узбека, другие говорили – давайте другого царевича Чингизова рода выберем. Намуновская родня была против Узбека – кого побили, кто сбежал. Самого его здесь Хайме и хоронил. Потом надгробие сделал. Тогда мы с ним и познакомились. Я как раз тело привёз с галеры. И рассказал, как дело было. А дело было непросто. На Намуне была одета кожаная рубаха. Чтобы ножом пробить было нельзя. Удар пришёлся в крошечную щёлку – едва лезвие пролезло. Уж больно меткий удар. Мне показалось странным. И не зря. Когда осмотрел рану, увидел, что нож был воткнут уже потом. А вот убили Намуна, как раз самым подходящим оружием. Трёхгранным узким стилетом. Такие специально делают, чтобы сквозь зазоры в доспехах бить. Франки его называют мизерикорд.
Только некому было всё это расследовать. Как и загадочную смерть хана. Хотя слухи про неё ходили разные. Уж слишком многим была выгодна эта смерть. Вспомнили, что перед этим Тохта ездил на корабль епископа Измаила, и тот угощал хана. А как вернулись на свой корабль, Намуна и убили. Я потом интересовался у наших, которые на архирейском корабле были, как Тохта с епископом общался? Говорят, с глазу на глаз. Только Намун присутствовал. Тёмная история. Знаю, что потом митрополит Пётр своего человека присылал концы в воде высматривать. Да не русского, а грека из Царьграда. Хитрого, как змея. Тот видно, что-то разнюхал. Сняли Измаила с кафедры и оставили доживать здесь в монастыре. Так и поросла быльём эта история.
Пока не воткнули вчера в ворота обители нож. Один в один, как у Туртаса.
XII. Что могут рассказать деньги
– Давно ты не навещал старого Касриэля, – меняла, казалось, был искренне рад гостям. Едва завидев Злата и его спутника, он выбежал им навстречу из-за длинного стола, за которым восседал в глубине своей лавки. – Неужели снова кто-то в Богохранимом Сарае взялся выдавать свинец и олово за серебро?
– Думаю, если бы такое случилось, почтенный Касриэль знал бы это раньше меня, – засмеялся наиб.
Они с Илгизаром свернули к Красной пристани, сразу как только миновали первую заставу на въезде в город. Хайме слез с повозки и, повесив на плечо свой потрёпанный плетёный короб, пошёл дальше пешком.
– Пройдусь по сарайским улицам. Соскучился уже по городской суете.
Было видно, что по шуму большого города Хайме действительно скучал. Может, вспоминал кипучую жизнь и сутолоку иных городов, где прошла молодость? С которыми навеки разлучила его жизнь. Всю дорогу до Сарая он молчал, погружённый в свои мысли. Вот и сейчас воспоминания и думы словно немного придавили его. Даже немного ссутулился.
А городская суета кипела вокруг. Спутники расстались как раз у Красной пристани – южных речных ворот Богохранимого Сарая. Места, куда приходили корабли с Бакинского моря.
Так уж повелось, что центральная пристань прилегала к главному базару, к ней примыкали самые богатые кварталы и районы, где жила знать. Оттуда шла переправа на левый берег реки. Поэтому, к её причалам нескончаемым потоком шли большие плоскодонные лодки, на которых удобно недалеко перевозить тяжёлые грузы. На их широких деревянных настилах теснились повозки с лошадьми, бочки, горы мешков. Даже целую отару овец было удобнее перевезти по воде, чем гнать по многолюдным сарайским улицам. На центральную пристань везли всё то, что наполняло внутренности бесчисленных лавок и прилавки ближних базаров, чем жили кухни и дворы прилегающих усадеб. Прямо у её причалов утром и вечером появлялся рыбный рынок, куда рыбаки привозили свежий улов. Центральная пристань связывала Сарай с ближайшей округой, с окраинами, огородами, стадами, складами. Он был частью города, частью большого базара, куда приходили купить, провести время, подзаработать, узнать новости.
Совсем иное дело были северная и южная пристани. Это были городские ворота. Здесь почти не было лавок – всё больше конторы, склады. Сюда не забредали случайные покупатели с тощим кошельком и базарные носильщики с их непременными корзинами. Это был мир серьёзных деловых людей. Покупки здесь совершались в стороне от посторонних глаз, в тиши контор. Расплачивались не под звон монет, а под глухой стук тяжёлых мешочком с деньгами или под шелест бумаг. Носильщиков заменяли крепкие грузчики-амбалы, легко ворочающие батманные мешки и возчики на повозках, запряжённых быками. Здесь всё было солидно, несуетливо и тяжеловесно. Даже зеваки, толкающиеся у причалов, были скорее всего чьими-то нанятыми соглядатаями, что-то вынюхивающими и высматривающими.
Монголы обычно северное называли Чёрным, а южное – Красным. Но, за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Так уж повелось, что верховодили и заправляли там булгарские купцы. На эту пристань приходили корабли с верховьев великой реки. Русские, булгары, буртасы, мордва. Часто случалось видеть не только купцов, но и князей со свитою, послов с дарами. На эту пристань везли мёд, подобный янтарю и сам янтарь, драгоценные меха, слитки серебра. Зерно, лес, ловчих птиц. Сюда поступали самые сильные рабы и самые красивые рабыни – с волосами, цвета пшеницы и с глазами, как васильки. Корабли здесь были попроще – небольшие плоскодонные. Часть их и делались только на одно плавание, назад не возвращались. Разбирались здесь на дрова, которые в Сарае очень ценились.
Южная Красная пристань была совсем другое дело. Сюда шли морские корабли. Плоскодонные поменьше – из Сарайчика. Чем тащится караваном вокруг пустыни было удобнее спуститься по Яику и дойти вдоль берега до устья Итиля, а там уже и Сарай недалеко. За море, в Дербент, Баку и дальше, ходили уже большие корабли. Для таких и причал нужен особый, приличная глубина. Иной такой корабль привозил в своих трюмах больше чем целый караван верблюдов. Здесь заправляли персы, армяне, арабы, было много турок и черкесов. Трудно назвать товар, который нельзя было найти среди грузов Красной пристани. Изюм, сушёный урюк и свежие лимоны, сладкое вино из Шемахи и молодой чихирь из Дербента, расписная посуда, стекло, сахар. Учёные седобородые мужи в больших чалмах, везли бесценные рукописи и ларчики со снадобьями, быстроглазые евреи прятали от нескромных глаз шкатулки с самоцветами и рассыпным жемчугом, а важные арабы в белоснежных одеяниях предлагали благовония из Счастливой Аравии. А ещё перец и гвоздика, корица и имбирь, шафран, кардамон, ваниль, от ароматов которых кружилась голова даже у видавших виды грузчиков. И, конечно, над всем этим царил драгоценный шёлк. Переливающиеся всеми цветами ткани и тюки с нитью, которой ещё предстояло превратиться в парчу и бархат.
