— А как она любила Семена и хотела видеть его с Галей в паре.
— Не в Семене, дочко, дело. Тут бы уже и мать родная рук не подложила. Что ж делать, когда умер он: с богом не валчить,[42]— пани Мачоха развела руками, — ну, потужила- потужила дивчина, та й годи.
— Галя сказала, что не пойдет теперь ни за кого, что…
— Э, дочко, нет! — перебила Богдану мать. — То уже дурныци, дивочии прымхи… Замуж идти надо. Надо, — повторила она безапелляционным тоном, опуская полную руку на стол, — и Балыка хорошо делает, что еще за живота хочет отдать дочку. Только, конечно, не след бы ее отдавать за такого придурковатого да в такую гаспидскую семью. Можно было б отыскать хорошего зятя. Да Галочку не то что горожанин, а всякий вельможный пан с радостью взял бы за себя. А что Семен? Покойник, прости меня господи, — пани Мачоха подняла молитвенно к потолку глаза и глубоко вздохнула, — не зажил доброй славы. Сын почестных родителей, а чем стал? И гультяем, и пьяницей, и розбышакой! Пусть простит господь его душу, а только, думаю, ему теперь должно быть добре солоно на том свете.
Богдана только что хотела возразить что-то, но в это время входная дверь с шумом распахнулась.
Пани Мачоха быстро оглянулась, и вдруг страшный крик вырвался из ее груди; нож, которым она резала паляныцю выпал из ее рук и со звоном покатился на пол. Она поднялась с места, подалась вперед и тут же, словно подкошенная, тяжело опустилась снова на лаву. Бледная помертвевшая Богдана также поднялась невольно с места, да так и застыла, устремив на двери полный ужаса взгляд.
В дверях стоял Семен Мелешкевич.
— Мертвец! Мертвец! — вскрикнули они вне себя и бросились было бежать из хаты, но Семен заступил им дорогу.
— Постойте, не пугайтесь, прошу вас на бога, выслушайте меня! — заговорил он как можно более спокойным голосом. — Не мертвец я, и не думал умирать, это нарочно распустил такой слух по всему городу Ходыка для того, чтобы захватить все мои маетки. Да вот, — он перекрестился на образа, — покрой меня сырая земля, если я не Семен Мелешкевич, киевский горожанин и ваш добрый знаемый, что отбыл два года тому назад в чужие края.
Слова Семена и его знакомый голос отчасти успокоили перепуганных насмерть женщин.
— Прочитай молитву, — произнесла дрожащим голосом пани Мачоха.
Мелешкевич исполнил ее требование.
— Ну, теперь верю! Господи боже мой, вот уж никогда не думала повидать тебя!
— Не думал и я повидать святой наш город и наших славетных горожан, а вот же привел господь спастись из когтей этого проклятого коршуна Ходыки! — ответил Семен почтительно, целуя руку пани цехмейстровой и целуясь попросту с Богданой.
Хотя пани Мачоха в глубине души еще побаивалась Семена, но любопытство превозмогло в ней страх.
— Так это ты, голубе наш? — произнесла она радостно. — А мы тебя здесь уже давно похоронили; каким же образом, откуда появился ты? Что случилось с тобой?
— Все расскажу, все расскажу вам, паниматко, только скажите вы мне сначала, правда ли то, что Балыка задумал выдать свою Галю за Ходыкиного сына Панька?
— Ох, сынку! Кажется, что-то похоже на то, — пани цехмейстрова сокрушенно покачала головой, — все в городе поговаривают об этом. Сдружился совсем старик с Ходыкою: то он к нему, то Ходыка к ним.
— Вчера он приезжал даже с своим сыном, — добавила Богдана. — Ну и дурень же, господи боже ты мой! Мы с Галей со смеху чуть боков не порвали. А пан войт, как услыхал, что мы над Паньком смеемся, — страх божий как рассердился! Да так раскричался, то я от перепугу домой убежала и не знаю, что уже у них там дальше было.
— Этого только еще не доставало! — вырвалось с отчаяньем у Семена. — Там засадили ни за что ни про что в тюрьму, насилу вырвался, насилу сбил копейку, чтобы возвратиться домой да посчитаться с напастником, который ограбил меня, а тут еще отымает этот грабитель и последнюю мою радость…
Семен закрыл лицо руками и опустился на лаву.
— Да ты, сынку, не журысь, не убивайся, — произнесла участливо пани цехмейстрова, опуская руку на его плечо. — Бог даст, все гаразд будет.
— И пан войт, — продолжал с горечью Семен, отымая руки от лица, — обещал выдать за меня дочку, а теперь… Эх, видно, нет ничего на этом свете святого, видно, все можно за гроши купить!
— Нет, нет, ты это, сыну, даремно! Ну как же про тебя было ему и думать, коли все в городе знали, что ты богу душу отдал, а оприч того, выбач уже на слове, недобрые про тебя и чутки прошли…
— И они могли поверить им?! — вскрикнул Семен, подымаясь с места.
— Поверить не поверить, а все-таки… — пани цехмейстрова замялась и затем продолжала живо — Ну да теперь, когда ты здесь, на мою думку, все гаразд буде. Пан войт одумается; я попрошу своего швагера, старца Мачоху, поговорить с Балыкой… Он святой жизни, мешкает как отшельник у Ерданского монастыря… Его поважает весь Подол… Хе, еще до заговен загуляем у тебя на весельи… А пока то да се, я внесу сейчас доброго меду, да колбаски зажарю, да пирогов свеженьких достану.
— Спасибо, спасибо, паниматко, только мне не до еды, — попробовал было возразить Семен; но пани цехмейстрова не дала ему докончить.
— Не до еды! Еще что выдумал! Такой свет ехал, с утра, верно, и маковой росинки во рту не было, и чтоб я тебя выпустила голодным из хаты? Ни за что! У меня все в одну хвылынку будет готово!
И пани цехмейстрова торопливо вышла из светлицы.
Семен не удерживал ее. Молча прошелся он по хате и затем остановился перед Богданой.
— Так, значит, и Галя поверила тем чуткам про меня, что распустил по городу этот добрый приятель мой? — произнес он едко, покусывая губы.
— Грех тебе, Семене, и на минуту подумать такое, — ответила с упреком в голосе Богдана. — Галя чуть рук на себя не наложила, когда услыхала, что ты умер.
— А потом и поласылась на шляхетство да на маетки?
— Бога ты не боишься, Семене! — воскликнула Богдана и всплеснула руками. — Да так тужить по тебе, как Галя, должно быть, и мать родная не тужила бы! Она в монастырь решила пойти; каждый день вот просилась у пана войта.
— Господи! Так она, значит, любит меня? Не забыла? Не зрадыла? — заговорил быстро Семен, горячо сжимая руки Богданы.
— Стоишь ли ты еще такого кохання? — усмехнулась Богдана.
— Счастье мое, радость моя! — Семен запнулся; от прилива радостного волнения лицо его зарделось, глаза заискрились; на минуту он остановился, чтоб перевести дыханье. — А как же Балыка с Ходыкой? — произнес он, овладевши своим волнением.
— Галина и не знает о том, что ее батько задумал.
— Так, значит, ее силой?
— Ну, силой-то Галю не сломишь, разве обманом. До вчерашнего дня я думала, что брешут люди, а вчера мне про замиры войта сказала сама няня.
— Голубка моя бесталанная! — вскрикнул Семен. — Так тебя хотят обмануть, погубить на всю жизнь? Ну, теперь это им не удастся! Если ты меня любишь — со мною будут иметь дело! — Лицо Семена приняло вдруг какое-то озабоченное выражение. — А не знаешь ли, Богдана, куда это они все уехали сегодня? — произнес он встревоженным тоном.
— Уехали? — изумилась Богдана. — Откуда ты это взял?
— Я был там только что; воротарь сказал мне, что пан войт с нянькой и дочкой выехал куда-то на рассвете. Спрашивал — куда? Говорит, что не знает.
Веселое личико Богданы приняло сразу серьезное выражение.
— Вот это так штука, — протянула она, разводя руками, — ведь я была у них вчера, и никто не говорил ничего об отъезде, даже няня, — она меня домой провожала, — не знала, очевидно, ничего об этом!
— Что ж это значит? — произнес встревоженным голосом Семен, останавливая на Богдане вопросительный взгляд.
— Уж этого и я не знаю, — ответила Богдана. — Пан войт вчера здорово рассердился, может, надумал что…
В это время в светлицу вошла пани цехмейстрова в сопровождении молодой дивчины, несшей на серебряном подносе большой позлотистый жбан и такой же кубок.
— А что там случилось, Богдано? — обратилась она к дочери, указывая дивчине жестом, как расставить все на столе.
— Да вот новая притычина, мамо! — ответила Богдана. — Семен говорит, что ему сказали во дворе Балыки, будто пан войт с няней и с Галиной уехал куда-то со двора светом.
— Уехал? Да постойте, может, он никуда и не уезжал, — произнесла живо пани цехмейстрова, — может, он приказал так говорить слугам, чтобы тебя к Галине не допустить.
— А откуда ж бы он, паниматко, узнал, что я прибыл в Киев? — возразил Семен. — Ведь я только сегодня утром въехал в город, бо вчера опоздали и ночевали за Мийской брамой в корчме.
— Ну, откуда узнал! Видел тебя кто-нибудь хоть там, хоть раньше рассказал… Мало ли чего не случается. Вот ты, Богдане, лучше сбегай сейчас к пану войту да разузнай обо всем…
— И то правда! — вскрикнула весело Богдана.
