— Видите, господа, как милостива государыня? Не напрасно мы надеялись. Большое благодеяние показала она отечеству нашему. Бог ее подвигнул написать такое письмо. Теперь счастливой и цветущей станет Россия!
Он прислушался. Толпа сенаторов и генералов молча глядела на него.
— Благодеяние-то какое, говорю, — повторил Голицын. — Государыня письмо собственноручно подписала — все, мол, пункты содержать буду. Для чего же никто из вас ни единого слова сказать не торопится? Не изволите ль донести, кто что думает? — Он опять сделал паузу и заговорил снова: — Тут нечего другого сказать, как только благодарить ее величество. Неужто столь трудно вымолвить "спасибо"?
На этот раз его слова получили отклик. Из толпы послышался недоуменный голос:
— Не понимаю и весьма удивляюсь, отчего государыне вдруг пришло на мысль так писать?
— Самой бы не пришло — умных людей послушалась, — проворчал Голицын и громко возгласил: — Теперь прошу, преосвященные отцы, господа Сенат и господа генералы, журнал подписать.
Верховники расступились. За их спинами открылся стол с бумагой и чернильницей.
Феофан Прокопович шагнул к столу и взглянул на лист. Написано было немного — только то, что Верховный тайный совет, Синод, Сенат, генералитет и прочие тех рангов, услышав такую милость, показанную ее величеством ко всему государству, благодарят всемогущего бога и все согласно объявляют, что тою милостию весьма довольны, в чем подписуются своими руками.
— Пиши, читатель, не задерживай! — приказал Голицын, и Феофан поспешно взял гусиное перо.
За ним подписались архиепископ ростовский Георгий Дашков, епископ коломенский Игнатий, казанский архиепископ Сильвестр и другие, а за духовными уже подвигались в очереди вельможи — Трубецкие, Долгорукие, Голицыны.
Князь Алексей Михайлович Черкасский, прежде чем подписать протокол, сказал:
— Было говорено, и в письме ее величества подтверждается, что потребны для правительства благие советы, как и во всех государствах чинится. То я, как и другие некоторые, имею мнение о новом государственном устройстве и намерен его к обсуждению подать.
— На то ваша воля, князь Алексей Михайлович, — подумав, сказал Голицын. — Подавайте, с вами вместе будем разбирать.
Ни в чьих мнениях князь Дмитрий Михайлович но нуждался, однако должен был согласиться с Черкасским.
Собрание окончилось, сановники разъехались но домам. Голицын просмотрел подписанные листы — асе как будто исполнили свой долг. Что же его треножит? Ах да, Черкасский грозил подать особое мнение… Возьмутся за перья и другие умники, вернее, бумагомаратели. Их прожектам грош цена, однако эту ерунду ему читать придется…
Голицын понимал, что с мнениями дворянства надо будет считаться, и, желая где-нибудь выиграть, приказал арестовать шталмейстера Ягужинского: оказалось, что гонец его Петр Спиридонович Сумароков сумел добраться до Митавы и передал письмо в руки Анне Иоанновне. Князь Василий Лукич Долгорукий арестовал Сумарокова и отправил в кандалах под охраной генерала Леонтьева в Москву. Но дело сделано, императрица предупреждена… О чем? — соображал Голицын. Что дворянство не согласно с ограничением монаршей власти? Не может быть, когда читались пункты, никто не спорил, все соглашались. Или слава Голицыных и Долгоруких многим спать спокойно мешает?.. А успели все-таки доставить письмо государыне, будь они трижды неладны…
В следующие дни тело Петра II лежало в Лефортовском дворце, архиереи служили молебны, Анна Иоанновна по санной дороге приближалась к Москве, верховники спорили о титуле императрицы, о тексте присяги, о том, объявлять ли народу условия приглашения герцогини курляндской или будет лучше, если она скажет о них сама?
Все имело значение. К прибытию Анны Иоанновны для дворца необходим был ее большой портрет. Сходство с оригиналом не так требовалось, как изображение ленты ордена, украшавшего государыню. Московский вице-губернатор Вельяминов, не имея таких сведений, запросил Верховный тайный совет, с какой кавалерией писать персону государыни. Совет послал узнать у Вельяминова, с какой лентой писали "последнюю государыню", то есть Екатерину I? Выяснилось, что ее писали "с красной кавалерией" — с орденом Екатерины. "Тогда и эту с красной", — приказали верховники. Голубая лента через плечо означала бы, что Анна Иоанновна имеет высокую награду империи — звезду ордена Андрея Первозванного, а ее Верховный совет хотел сам поднести новой императрице, подчеркнув свое право награждать столь высокую особу, подобно тому, как послал ей пять пар самых лучших соболей.
В тексте присяги важным было каждое слово. Как титуловать императрицу? Третьего февраля, после объявления о том, что Анна Иоанновна согласна вступить на престол российский, в Успенском соборе протодьякон возгласил ее "самодержицей". С таким титулом Синод разослал извещения по епархиям. Но ведь Анна будет править на особых условиях, власть ее ограничена Верховным советом, и об этом все должны знать. Князь Василий Владимирович Долгорукий предложил и в манифест внести упоминание о кондициях и о согласии письменном ее величества эти кондиции выполнять.
Однако дельного текста верховники не придумали и потому решили отложить изобретение формулы до приезда государыни в Москву. Лучше, чтобы присяга исходила от нее, а не от Верховного совета, который ограничивал полномочия как бы без ее ведома.
Но и повторный пересмотр текста присяги 18 февраля ни к чему не привел. Прямо сказать: присягаю на верность императрице Анне Иоанновне и Верховному тайному совету — было, разумеется, невозможно, а все другие формулы не имели необходимой ясности,
Пришлось остановиться на таком тексте: "Обещаю быть подданным и добрым рабом Анне Иоанновне и государству. Тако ж ее величеству и отечеству моему пользы и благополучия искать стараться…"
Все равно и это было не то.
Между тем прибывшая под Москву новая государыня оказалась запертой во Всесвятском селе. Князь Василий Лукич Долгорукий как привез ее из Митавы, так и не уходил от нее никуда. Ночевал в соседнем покое и зорко смотрел, чтобы никто без его проверки не проник в дом. Тем, кому разрешал войти, он приказывал руки держать за спиною, ручку государыни в свои лапы не брать, целовать на лету. Так боялся князь, чтоб не передали с воли записку, неважно о чем — каждая была опасна. И даже когда приезжала сестра, Мекленбургская герцогиня Екатерина, Василий Лукич, приведя ее, оставался. Анна терпела его присутствие, не смела прогнать непрошеного смотрителя.
Но "голь" на выдумки хитра, и противники Верховного совета находили способы сообщать государыне, что происходит в городе и чего ей следует ожидать. Известия передавали через штатс-даму Прасковью Юрьевну Салтыкову, по мужу родственницу Анны, записки подкладывали в пеленки младенца, сына Бирона, приносимого к ней ежедневно. Говорили потом, будто Феофан Прокопович прислал в подарок Анне Иоанновне столовые часы, в них запрятав письмо с просьбой хранить спокойствие и надеяться на перемену.
Императрица поняла, что ее расположения ищут благородные люди, желающие отменить границы власти, поставленные Верховным советом, и с нетерпением ждала возможности опереться на поддержку дворянства и показать характер.
Этот случай представился.
Когда во Всесвятское были наряжены батальон Преображенского полка и отряд кавалергардов, Анна Иоанновна перед строем объявила себя полковником этого гвардейского полка и капитаном кавалергардов, причем каждый офицер и солдат принял из ее рук рюмку водки.
Граф Головкин вознамерился поднести от Верховного тайного совета императрице орден Андрея Первозванного и начал произносить приветственную речь, Анна Иоанновна жестом прервала его излияния, взяла орден и сказала:
— Как любезно, я и забыла надеть его!
Попытка верховников наградить императрицу была отвергнута. Анна Иоанновна дала понять, что у нее право императрицы владеть этим орденом и в подношении его нет надобности.
4
Похороны императора Петра II совершились 11 февраля. В Лефортовском дворце провожающим пришлось долго ждать начала церемонии. Княжна Екатерина Долгорукая требовала себе почестей, какие отдаются особам императорской семьи. Родичи кричали о том же. Верховники отговаривали Долгоруких от неуместных притязаний. Спор затянулся. Шествие тронулось без бывшей невесты, она догнала его в пути.
С постройкой траурного катафалка так спешили, что изготовили его, не подумав о размерах. По улицам из Лефортовского сада он двигался свободно, однако оказался таким широким, что не смог пройти через Спасские ворота Кремля, и процессию направили к Никольским воротам — в них посвободнее.
Петр II был погребен в Архангельском соборе. А Долгорукие возвращались с похорон мрачные, сознавая, что для них впереди нет ни света, ни дороги.
