— Ты знаешь, что он будет теперь делать? — спросил Черноус Дениса.
— Знаю: подымет людей на ноги и попробует занять все шляхи. Только его дело не выйдет, ему не успеть. А я успею. Дай оружие, товарищ Христофор, — обратился Денис к скакавшему рядом с ним Черноусу.
— Бой он откроет до света, это заметь, — смеясь, сказал Черноус. — Ну, зато ж и бой будет!.. Эх, Денис, и боёк будет, что надо!..
Денис сам уже улыбался в темноте. «Дождались!» — радостно думал он.
А между тем батько говорил скачущему рядом с ним комбату Кабуле (летели они вихрем, так что десять всадников постоянного батькиного эскорта не поспевали за ними и срывались в галоп):
— Не прощу ж я Черноусу этих штук! Снюхался с партизаньем. Ну ж я им покажу, бисовым дитям, бою… Я ж им покажу бою!.. Подымай людей, гони по всем шляхам. К двум часам ночи наступаем, и дыму нет, товарищ комбат.
«Ну, посоревнуемся, кто быстрей на врага ударит», — думал батько.
Через полчаса по всем селам, занятым таращанцами, будили людей без сигнала к подъему. Восемь рот таращанцев окружили город…
А Денис с Черноусом между тем отгружали уже винтовки. Маршрут доставки оружия был заранее обдуман.
Две тысячи вооруженных бойцов, изголодавшихся по оружию и в восторге целующих полученные винтовки, две тысячи таких бойцов — уже есть армия.
— Коней бы и сабель, — мечтал Денис, укладывая патронные ящики в сани, и шептал Черноусу: — Сотню сабель, Черноус, хоть сотню сабель!
— Ну где их взять, сабель?
— Да целые сани вон сабель в запас нагружено, — кивнул им и повел Дениса Черноусов земляк, семеновский сапожник, помогавший в укладке оружия.
— Запрягай в те сани моего! — приказал Денис.
И Христофор, усевшись в Денисовы, сани, повел за собою прямо на Дроздовицу обоз. С ним сел провожатый, один из отставших обозчиков.
Денис был озабочен теперь конями.
Кроме того, он решил проверить и готовность отрядов по самому западному сектору.
По пути лежали всё кулацкие села.
У Дениса было два часа чистого времени до полуночи.
Черноус через час будет на месте, в штабе, предупредит Петра обо всем. О том, чтобы спать в эту ночь, не приходилось и думать.
Денис в сопровождении своего ординарца Васьки Сукача, который прискакал вслед за ним и привел подседланную Денисову лошадь, быстроходную кобылицу Гретхен, взятую им недавно из немецкой конюшни, поскакал в кулацкие села — конфисковать лошадей.
…Денис и Сукач пригнали в Дроздовицу к первому часу ночи две сотни коней, конфискованных у кулачья по пути.
В пять часов утра батько бросился на город со стороны вокзала, выбросив вперед свою артиллерию.
Но он не знал, что еще по четырем столь же широким дорогам на город бросилась не существовавшая еще два часа тому назад кавалерия Кочубея, бойцы которой в половинном своем составе имели только шашки (револьверов и винтовок у них вовсе не было: их получила пехота, обложившая шляхи).
И когда войска генерала Иванова, Семенова и офицеры-гайдамаки Пашкевича, ожидавшие удара лишь с двух сторон — со стороны вокзала и со стороны Дроздовицы (по Добрянскому шляху), сломленные неистовым движением Боженковой конницы, расчищавшей себе дорогу артиллерийским ударом, бросились по остальным направлениям вон из города врассыпную, они попали под сокрушительный удар столь же неистово рвавшейся по всем этим не защищенным ими направлениям партизанской конницы и шедшей вслед за ней Кочубеевой пехоты.
Пехоте уже нечего было делать, как только достреливать и докалывать недорубленных, бегущих врассыпную гайдамаков.
Две тысячи гайдамаков были уничтожены в течение одного часа.
Батько Боженко, мчась карьером, съехался на мосту с Денисом и, хоть и рассерженный ослушанием партизан, приветствовал Дениса и поздравил с победой.
Чтобы вымести город начисто, понадобился целый день. К вечеру все гайдамаки-петлюровцы были уничтожены. Пленных было всего человек двести — триста.
Земля обагрилась вражьей кровью, и падающий снег не мог ее скрыть, она проступала всюду.
Так как в округе еще происходили бои и город был на военном положении, власть и инициатива были в руках Боженко, объявившего себя начальником гарнизона.
Боженко занят был приготовлениями к походу и тяжбой из-за взятых трофеев (а их было немало) с партизанами, взявшими больше сотни пулеметов, в то время как трофеи Боженко выражались лишь в десяти пулеметах и одном брошенном немцами орудии, поврежденном Хомиченковым ударом.
Боженко тянул с созывом собрания для назначения ревкома. Он был пока хозяином положения и мог просто приказать Денису сдать ему все пулеметы.
Он еще колебался, подыскивая дипломатическую формулировку для присвоения трофейных пулеметов. Однако Черноусу удалось убедить батька созвать собрание безотлагательно, к трем часам.
Первым взял слово Петро Кочубей. Он заявил, что уполномочен, как председатель бывшего подпольного, а сейчас вышедшего из подполья Черниговского губкома партии, приветствовать в лице героического командира славного Таращанского полка прямого освободителя занятой теперь объединенными большевистскими частями городнянской территории. Комитет объявляет, что он впредь будет политически корректировать все происходящее на территории уезда. В знак признания заслуг полка и его командира партизаны дарят полку свое партизанское знамя, окропленное героической кровью погибших товарищей, под которое и становятся полторы тысячи человек.
Батько, тронутый, встал и принял из рук Петра Кочубея знамя, шепотом спросил при этом Черноуса:
— А сколько же в кочубеевском отряде бойцов? Что ж они не всех мне отдают?
Черноус громким шепотом отвечал батьку:
— Ты не один, товарищ Боженко. Есть еще на свете дивизия: Щорс, и Черняк, и Гребенко. Бойцы кочубеевского отряда отдают себя в распоряжение Первой Украинской дивизии в целом. Ты получаешь львиную долю, да еще и с подпольным их славным боевым знаменем. Чего тебе еще?
Батько попросил слова для ответа и произнес замечательную речь.
Он сказал:
— Товарищи и братья мои любимые, бойцы, партизаны, встречаюсь я с героизмом и щиростью, на которую гляжу я, как будто гляжу в светлое озеро.
Казалось, слезы навернулись на его глаза, скрытые тяжелыми веками и длинными ресницами. Батько засопел и, сделав невольную паузу, заставил всех взволнованно встать с мест.
— Если бы видел вас Ленин, сынки, то, верно, и он полюбил бы вас за вашу прямоту в слове и твердость в деле, в отваге и в рассудке. Желаю вам и впредь быть такими, развиваться, крепнуть и расти политически и закрепить коммунию (он так и сказал — «коммунию») по всему свету— аж за Карпаты, бо ж мы большевики, а большевики не отступают. Имею я к вам скромные подарки, которые и объявляю приказом, а сейчас дарю: братьям Кочубеям, боевым руководителям и командирам партизанским, маузер и саблю.
Он сделал знак, и ему передали поднесенную утром, снятую с Пашкевича, саблю. Он подвязал ее Денису, а свой маузер вручил Петру. В ревком были избраны оба Кочубея, так как военный совет считал, что тыл должен быть обеспечен надежными людьми, хоть Денис и упрямился против его избрания, стремясь на фронт вместе со всеми.
ЧАЕПИТИЕ У БАТЬКА БОЖЕНКО
У батька Боженко, как и у всякого человека, была своя мечта. Не о вишневом садике, хотя в конечном счете батько мечтал и о пасеке и садике и любил даже произносить шевченковские строчки: «Хрущи над вишнями гудуть». Прежде всего батько мечтал о победе революции, и не иначе как в мировом масштабе. Он мечтал о походе на Западную Украину, на вызволение братьев-галичан от белополяков, посягавших на Прикарпатье. И в эти часы там действительно шло восстание. Он мечтал об этом со страстностью, на какую только способен человек с пламенным революционным темпераментом.
Батько верил в свое особое боевое избранничество и в свою роль в великой борьбе так, как верил в это каждый, кровно чувствующий свою принадлежность к угнетенному классу и борющийся с классом угнетателей не на жизнь, а на смерть.
— Наш папаша есть чистый пролетарий, — говорил про него командир батареи Хомиченко, а с ним вместе и остальные бойцы.
Этот пролетарий был величав своей беззаветной храбростью и чистотой. Капризы батька рождались от его непосредственности и бесхитростности.
«Хитрости его маленькие», — как говорил Черноус, то есть они были всегда видны как на ладони, и поэтому хитростями их приходилось считать лишь условно. Такою хитростью было знаменитое предложение Денису накануне боя за Городню.
Батько ненавидел контрреволюционеров и буржуев ненавистью беспредельной. Он хотел, чтобы изгоняемые с Украины немцы-оккупанты тоже увезли хорошие и памятные ссадины, еще более памятные, чем те, что они оставили своими шомполами на спинах беззащитного мирного населения оккупированной Украины. Этим его настроением очень был озабочен Черноус, специально прикомандированный к нему дивизией для особого надзора за батькиной «манией», хоть ему и было поручено многое другое: связь с партизанами на местах, вовлечение их в регулярные части, руководство по оформлению власти на местах и прочее, почему и назывался он «полевой комиссар».
