– Не гожусь я на такое дело, – промолвил Василий и поднялся со стула.
Бояре опять зароптали.
Тысяцкий заволновался:
– Экий ты щепетильный, Васенька. Никак тебе не угодишь! Куда ты собрался? Посидел бы еще. Не все еще сказано.
– С меня довольно услышанного, – возразил Василий, явно собираясь уходить. – Не обессудь, воевода. Не хочу греха на душу брать. Прощай!
– Ты и так в грехах по уши, дурень! – сердито воскликнул Ядрей.
Василий обернулся на этот окрик уже у самой двери.
– Те грехи по молодости были, воевода. Без умысла я тогда грешил. И каюсь ныне за прошлое свое.
Выйдя из горенки, Василий решительно захлопнул дверь. Зачем он только пришел сюда! Спускаясь вниз по ступенькам к выходу из терема, Василий слышал, как бояре гневными голосами ругают тысяцкого, костят почем зря и самого Василия. «Экую овечку из себя строит! Будто не проливал он кровь человеческую!»
На темной улице обуяла сердце молодецкое грусть-тоска, словно оказался Василий один-одинешенек на всем белом свете.
В майском небе перемигивались далекие звезды, холодные и безучастные ко всяким людским делам. Тишина окутывала все вокруг, лишь скрипнула где-то в отдалении калитка да взлаял потревоженный кем-то пес на соседней улице.
Василий понуро брел по дощатой мостовой вдоль высокого тына. Он, похоже, и впрямь не умеет разбираться в людях. Что-то недоглядел он в Святославе и в тысяцком тоже. А может, Святославу невдомек, что тысяцкий такие злодейства ради него замышляет? Надо будет еще раз потолковать с князем, неужто он одобрит смертоубийство и поджоги домов!
Свернув в переулок, Василий зашагал быстрее. Быстрее завертелись и мысли у него в голове.
«Верно молвил Потаня о Святославе. И свеж и гож наружно Ольгович, однако новгородцам он не люб! Натерпелись они, видать, от него несправедливостей. По всему выходит, в Новгороде у Святослава недругов больше, чем друзей».
Сзади послышались быстрые приближающиеся шаги.
Василий оглянулся, но никого не увидел. Улица была пуста. Через минуту тот же шум за спиной заставил Василия остановиться.
Из-за угла вынырнула темная фигура и торопливо приблизилась к Василию.
Это был Нифонт.
– Широко шагаешь, сосед, – с усмешкой промолвил купец. – За тобой не угонишься. Нам ведь по пути.
– Что, закончил свои разговоры Ядрило? – спросил Василий, двинувшись дальше.
– Не ведаю, – беспечно отозвался Нифонт и зевнул. – Ушел я, как и ты. Почти убег. Я ведь торговец, а не тать.
– Правильно сделал, – похвалил Нифонта Василий.
В нем даже появилось невольное уважение к Нифонту.
– Сильно осерчал на тебя воевода, – приятельским тоном сообщил Нифонт.
– Переживет! – буркнул Василий.
– Злопамятен Ядрей Дорофеич, – продолжил Нифонт. – От него любой каверзы ждать можно.
Василий промолчал.
– Тебе не страшно, Вася, а я вот робею, – признался Нифонт.
Василий опять промолчал. Да и чем он мог утешить Нифонта?
В конце Холопьей улицы Нифонт вдруг схватил Василия за руку и, волнуясь, забормотал:
– Не буду я нынче дома ночевать, мало ли что удумает против меня воевода. У жениной сестры переночую. Вот ее дом. Подсоби мне, Вася, через частокол перебраться.
– Почто так? – удивился Василий. – Постучи в ворота, нешто не откроют?
– Будить не хочу, – прошептал Нифонт. – Я через сад проберусь к бане, там и отосплюсь. Только ты никому ни гу-гу об этом!
– Ладно. – Василий сдержал усмешку, решив, что Нифонт лукавит, совсем не баня его интересует, а постель молоденькой свояченицы, муж которой в данное время находился в Ладоге.
Нифонт узкой тропкой провел Василия на зады, где тын был пониже, и шепотом попросил его нагнуться.
– Я взберусь тебе на спину и перемахну через забор.
– Сапогами меня не извози, – проворчал Василий, нагибаясь.
Нифонт торопливо обтер сапоги о траву и с кряхтеньем полез на забор, упираясь коленями в широкую спину Василия. Нифонт был уже наверху, когда из-за соседнего частокола выскочили четверо молодцев в надвинутых на глаза шапках и молча бросились на Василия.
Василий не растерялся.
От его сильного удара кулаком один из нападавших упал на землю и остался лежать. Трое других повисли на Василии, пытаясь скрутить ему руки.
Василий отчаянно боролся, головой расквасив нос еще одному из злодеев. Он справился бы и с двумя оставшимися, но сильный удар по голове чем-то тяжелым погрузил его в беспамятство.
Очнулся Василий от холода. Он открыл глаза и сначала даже не понял, что открыл их, – такая его окружала темнота. Время и пространство перепутались у него в сознании. Не покидало ощущение, что он находится в какой-то необъятной черной бездне. На уши давила полнейшая тишина.
«Может, я уже на том свете? – подумал Василий. – Может, я в аду? Холод здесь, во всяком случае, адский!»
В памяти постепенно прояснилось все произошедшее с ним до того момента, когда на него навалились неведомые злодеи. Василий ощупал голову, она была в крови. Кровь засохла и на его разбитой скуле. Холод все сильнее давал себя знать.
Василий попытался встать во весь рост и ударился головой о низкий потолок.
«Так, похоже, это все-таки не ад», – промелькнуло у него в голове.
Василий сделал шаг вперед, потом еще и еще – рука уперлась в бревенчатую стену. Василий пошарил вдоль стены, нащупал угол и другую стену, пробрался вдоль нее – вновь наткнулся на угол. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. «Теперь понятно – это подземелье!»
Василий стал размышлять.
Сработан поруб добротно, значит, владелец его человек знатный, имеющий холопов, которые и мыкаются здесь, провинившись перед господином. Скорее всего, это застенок тысяцкого или кого-то из его друзей-бояр, а может, и княжеский. Чей бы ни был поруб, куда угодил Василий, в одном он был твердо убежден – к нападению на него причастен тысяцкий и его единомышленники, что собирались у него в доме. Всполошил их Василий своим отказом участвовать в их черных делах, вот и решились они пленить его, дабы он не разболтал лишнего.
С тем и Нифонта к Василию подослали. А он-то, растяпа, поверил байкам Нифонтовым про гнев Ядрилы, про ночевку у свояченицы… Василий горько усмехнулся. Ловко с ним справились, ничего не скажешь!
Долго, очень долго просидел Василий в кромешной тьме и в пронизывающем холоде, не обращая внимания на болевшую голову, забыв о голоде. Спать он не мог. Пытаясь хоть как-то согреться, Василий то и дело двигался, охлопывал себя по плечам.
Наконец откуда-то сверху раздался шорох, настолько явственный, что узник невольно вздрогнул и весь обратился в слух. Послышались еле различимые голоса, стук железа. Со скрипом поднялась крышка люка, и в мрачное подземелье прорвался красноватый свет масляной лампы.
– Ну и вонища! – пробасил чей-то голос. – Эй, соколик, вылезай!
Сверху спустили лестницу.
Василий на негнущихся ногах выбрался наверх и столкнулся лицом к лицу с мельником Жидятой и двумя его сынами, мрачными увальнями.
Василию связали руки и повели его темными переходами неизвестно куда. Втолкнули в какую-то каморку, заперев дверь снаружи.
– До вечера посидит здесь, – долетел до Василия удаляющийся голос мельника.
Один из его сынов спросил о чем-то отца, но ответ Жидяты Василий уже не расслышал.
В каморку доносился глухой шум воды с плотины.
Так, значит, он на мельнице! Василий знал это место. Знал он и Жидяту-нелюдима, которого все в Новгороде обходили стороной, ибо ведали, что не по-христиански живет Жидята. Языческим богам поклоняется. Первую жену схоронил, взял вторую, которая поначалу выходила замуж за старшего Жидятиного сына.
Женщина эта пришла в Новгород откуда-то с Белоозера и слыла волховицей. Про нее рассказывали, будто бы знает она секрет вечной молодости. Сколько лет живет она на мельнице, а все так же молода и хороша собой. Ни морщин у нее нет, ни хворей, но и детей тоже нет. И, вероятно, не будет.
Василий ни разу не видел мельничиху-волховицу, но слышал о ней много раз.
В каморке было тепло, и Василия разморило. Прикорнув в уголке, он не заметил, как крепко уснул. И снился ему сон.
Будто вошли к нему в каморку сыновья мельника, молчаливые, оба в белом, словно призраки. Развязали Василию руки, повели за собой. Вывели на темный двор. От свежих ночных запахов у Василия закружилась голова. Перед ним был дом мельника с лошадиным черепом на коньке крыши. В доме остро пахло полынью и еще какими-то травами.
Сыновья мельника втолкнули Василия в низкие двери, сами остались снаружи.
Взору Василия открылась тесная горенка, освещенная горевшей лучиной. На столе лежал обнаженный по пояс мельник с рассеченной грудью. В его нутре копалась окровавленными руками молодая женщина в темном облегающем платье. Голова ее была низко опущена, поэтому лица женщины не было видно. Изумленный Василий застыл столбом посреди горенки.
