Полковник кивнул, потом спросил.
— Вы, кажется, закончили Сиенский университет по медицинской части?
— Да. По юридической тоже.
— И видите какие-то сны, которые помогают вам за несколько дней изучить любой язык?
Сен-Жермен, словно извиняясь, развел руками.
— И выдаете себя за человека, встречавшегося с пророком огнепоклонников Зороастром?
И на этот раз Сен-Жермен промолчал. Это было неучтиво, но граф догадался, что подобные вопросы по самой своей сути претят трезвомыслящему британцу, достаточно наслышанному о мистических тайнах Индии и испытывающего что-то подобное ненависти и отвращения к этой корчащейся в судорогах религиозного фанатизма стране. Почему жители Индостана, если они так гордятся древностью своих измышлений и утверждают, что им известно, как возникла вселенная, не могут устроить жизнь на разумной основе? Зачем приверженность старине, кровавые обряды, многодневные представления о похождениях какого-то боговоплощенного Рамы, шум, гам, исхудавшие донельзя бродяги на рынках, которые то и дело впадают в транс, во время которого им, видите ли, дано лицезреть свет небесный? Сен-Жермен легко проник в мысли этого образцового английского офицера, который — как, впрочем, и все остальные служащие-британцы, — устраивая в чужой стране свою резиденцию, первым делом попытался истребить в своем поместье пальмы и прочую местную растительность и насадить любезные его глазам дубы и клены, разбить лужайки, научить слугу-индийца правильно выговаривать «сэр».
Так что подобные вопросы мрачноватый полковник задавал скорее не Сен-Жермену, а себе, и не в силах дать на них ответы — любому объяснению этого, так называемого итальянского графа он никогда бы и ни за что не поверил, — решил, что чем скорее он сбудет с рук этого проходимца, тем лучше.
— Итак, вы близки к осуществлению своей мечты. Вы утверждаете, что отправились на Восток с целью изучения здешних снадобий? Насколько вам везет в этом предприятии?
— О, полковник, я раздобыл важную добавку в эликсир жизни, составлением которого занимаюсь.
Опять наступила долгая пауза. Черт бы его побрал, этого итальянца или за кого он там себя выдает! Полковник чуть слышно скрипнул зубами. Он занимается составлением эликсира жизни!.. Чистый авантюрист, без подмеса. В любом случае его надо поскорее, под любым благовидным предлогом выставить из Бомбея. Не дай Бог, если он окажется французским шпионом!
Сен-Жермен терпеливо ждал. Торопить британца, решавшего неразрешимую задачу, было бесполезно. Наконец тот облегченно вздохнул, несколько раз сжал и разжал пальцы. Действительно, он ничем не рискует, посылая подобного пройдоху в этот «гиблый Исфахан», в котором людей режут, как кур. После падения династии Сефи, чей последний представитель, шах Хоссейн, как говорят очевидцы, был редкий придурок, — кто только не захватывал столицу: и кочевники-гильзаи, пришедшие из Афганистана, и их сородичи, племя ашрафи. Турки хозяйничали в Армении и Грузии, прорвались в Арабистан, московиты под водительством царя Петра тоже отхватили изрядный кусок — южные берега Гирканского моря. Теперь, рассказывают, в одной из областей Персии появился некто Надир-Кули-хан, который якобы сумел разгромить афганцев — как гильзаев, так и ашрафи, и восстановил на троне последнего законного властителя — сына Хосейна, Тахмаспа. От этого Сен-Жермена после возвращения его в Бомбей можно будет получить ценные сведения, которые помогут прояснить обстановку и, возможно, округлить личный капитал. Нет в Европе более выгодного товара, чем персидские ковры, знатоком которых полковник считал себя, а также парчовые ткани, исфаханские атласы и бархаты. О, ковры — это был его конек! Полковник даже чуть прикрыл глаза и на его осмуглившемся за время пребывания в Бомбее, вытянутом лице проступило мечтательное выражение. Лучшие, конечно, из Кермана — зеленоватых и оранжевых тонов, на них вытканы приятные глазу растения, попадаются ковры с павлинами — эти самые ценные. Рисунок обрамлен редчайшего изящества декоративной вязью. А кашанские ковры из шелка и овечьей шерсти! Прекрасны и те, что сотканы в Ширазе.
Что ж, пусть едет, беды большой не будет, если он сдохнет от жажды где-нибудь в Большой Соляной пустыне. Страшные сказки рассказывают про эти места. Говорят, там находят высушенные трупы, тысячи лет нетронутыми пролежавшие в кевирах — впадинах, заполненных черным песком и покрытых коркой соли. Если корка ломается под ногами, несчастному нет спасения…
— Ваша поездка, — наконец заявил комендант, — полностью сообразуется с заинтересованностью его величества короля Георга II в персидских делах. Надеюсь, вы понимаете, что эта оказия — редчайший шанс проникнуть в столицу Персии Исфахан, так что вам придется держать открытыми не только сердце, но и глаза и уши. Итак, ваша мечта близка к осуществлению…
— Полковник, я не совсем понимаю, чем же мне предстоит заниматься в Исфахане у этого… как вы сказали?
— Мирзы Мехди-хана… Как ни удивительно это звучит, но вас призывают помочь ему перевести на фарси Новый Завет.
— Что?!
— Да-да, Святое Писание.
— Зачем, полковник?
— Это тоже следует выяснить. Знаю только, что Надир-хан приказал местным муллам перевести Коран на персидский язык, хотя это строго-настрого запрещено самим Мухаммедом. Более того еврейским раввинам было поручено заняться переводом Библии, армянам — Деяний апостолов, Посланий апостолов и Апокалипсиса. Все дело в том, что по нашим сведениям какой-то католический миссионер — по-видимому, иезуит — уже перевел на фарси Святое писание. По-видимому, вам придется проверить его перевод и доказать, что в нем нет никакой политической подоплеки. Что это — точный текст. Выходит, что и на Востоке не очень-то доверяют братьям из «Общества Иисуса».
Наступила тишина, во время которой полковник долго изучал моложавое лицо Сен-Жермена, потом, пожевав дряблыми старческими губами, спросил.
— Кстати, граф, вы намереваетесь совершить это путешествие в европейском платье?
Сен-Жермен развел руками.
— Поверьте старику, вы, граф, очень неразумно одеты, — продолжил комендант, и, скривившись, критически оглядел красный камзол Сен-Жермена. В европейских костюмах слишком много лишнего. Жилеты с лацканами, обшлага на рукавах, чулки с бантами, туфли с пряжками… Восточная одежда проще, но несравненно удобней. Вы же не хотите, чтобы в каждой паршивой персидской деревушке вкруг вас собирались толпы зрителей. И не вздумайте носить там парик или бриться. Гладкие лица есть повод для насмешек и оскорблений.
Граф невольно улыбнулся.
— Как несходны нравы и пристрастия, сэр. Я представляю, какое впечатление в Сиенском университете произвел бы бородатый студент. Или, скажем, в английском парламенте.
Они оба засмеялись. Бороду в Европе в ту пору разрешалось носить только актерам да и то лишь тем, кто играл разбойников или убийц. Усы были частью формы некоторых полков, и если они росли плохо, то бедняге приклеивали накладные.
В тот же день граф с помощью знакомого парса приобрел длинные рубахи, накидки, пару кожаных жилетов, шаровары, тюрбаны и сандалии. Заказал и несколько длиннополых кафтанов, которые особенно любили персидские вельможи. Кроме того, он пополнил свой багаж кухонной утварью и съестными припасами, местный ремесленник изготовил удивительно легкий и прочный футляр для скрипки. Все это время Сен-Жермен упорно занимался языками фарси и западным хинди — и к моменту посадки на судно, отправлявшееся в Абушехр,[45] с удовлетворением отметил, что стоит местному солнцу ещё немного потрудиться, вконец обжечь его лицо, и его уже трудно будет отличить от коренного азиата.
Напрасны были все мои усилия отыскать в Персии мистические тайны. Страна лежала в развалинах… Население частью разбрелось, частью попряталось, множество жителей были проданы в рабство в Индию и Аравию. О былом процветании, тайном знании, секретах превращения элементов здесь просто некому было мечтать.
Абушехр оказался удивительно грязным городишком, который лишь по недоразумению мог считаться портом: кораблям приходилось бросать якорь в двух милях от берега. Грузы и пассажиров перевозили в город на ветхих вонючих баркасах. Жара здесь стояла несносная, но что страшнее зноя — так это удивительная настороженность, которую испытывали местные жители ко всяким чужакам. Город жил по восточному беспечно и одновременно в ожидании неминуемых бедствий. Как это совмещалось в их душах — понять невозможно. Совершенный фатализм и внезапно прорывающаяся жажда разрушения. Скоро я приметил, что подобное отношение к жизни свойственно всякому человеку, потерявшему дом, семью, близких родственников, постоянный источник пропитания. Бездомные бродяги — а их в Абушехре, как, впрочем, и во всей Персии, было невообразимое множество, особенно нищих возле мечетей — сами по себе являются самым удобным вместилищем злобы. И вера при этом не имеет значения. Тем более в Персии, где всего лишь как несколько лет кончилось страшное лихолетье. Десять долгих лет орды кочевников-афганцев грабили страну. Это были жестокие безжалостные временщики. Внутренние области Персии, куда я попал, как только наш караван одолел горы Загроса, поражали запустением, унылым видом сожженных махалле[46] в городах, разрушенными, заваленными человеческими черепами оросительными каналами. Спутники рассказывали, что во время последнего взятия Исфахана войсками гильзаев, пришедших со стороны Герата, редкие оставшиеся в живых и не угнанные в рабство жители ходили по трупам. Мостовых не было видно…
