— О том знаем я и Шевелихин. Не суй свое рыло в дела благородных людей. Скажи лучше, сколько возьмешь за того человека, — и по рукам.
— Не могу его выпустить! — отрезал Хасан.
— Это почему же?
— Маруда за Шевелихиным пошел.
— А ты другого посади.
— Кого?
— Мало людей? Вон сколько шляется! — Махмуд вынул из кармана четвертную.
У Хасана вспыхнули глаза, он оглянулся, — вверх по улице, отирая плетни и заборы, тащился пьяный казак.
— Поди сюда! — грозно окликнул его Хасан.
Казак не понял, что зовут его, и стал карабкаться дальше. Хасан окликнул еще раз, и казак приволокся к участку.
— Фамилия?
— Чертков.
— Ступай, куда шел.
— Зачем отпустил? — разозлился Махмуд.
— Это двоюродный брат есаула Черткова, не видишь, что ли?
— Ну и что?
— Кричать будет.
— Кричать будет всякий. Дураков нет.
— Шевелихин спросит, почему кричит.
— А ты найди такого, чтобы не кричал. Деньги за что берешь?
— Некогда искать. Шевелихина жду. Сам найди и приведи такого, чтобы не кричал, да побыстрей, — Хасан протянул руку к деньгам.
— И человека самому привести, и двадцать пять рублей тебе, кабану, — запрашиваешь, как министр.
Настроение у Хасана явно упало.
— Черт с тобой, бери и гони червонец сдачи! — приказал Махмуд. — Да поживее.
Без всякой охоты Хасан достал золотой.
— Давай веди кого-нибудь, — сказал он вяло и поплелся в участок.
— Погоди, — закричал ему вслед Махмуд.
— Ну?
— Сам пойду.
Хасан рта не успел раскрыть, Махмуд взял его под руку, и они скрылись в участке.
Я вылез из засады. Ждал недолго. На крыльце участка появился Лука. Он подозвал меня, расспросил обо всем подробно, щелкнул по носу и отправился в сторону базара.
Я завернул во двор участка и, подтянувшись, заглянул в окно. Махмуд расположился на той лавке, где только что сидел Лука. Хасан-городовой, сидя за столом, листал толстую тетрадь. Трое полицейских клевали носами, держа на коленях по растрепанной книге.
Едва послышался шум шевелихинского фаэтона, как Хасан вскочил и несколькими тумаками растолкал заснувших полицейских. Махмуд лег на лавку, спиной к дверям, и прикинулся спящим. Полицейские одернули мундиры, подкрутили усы и, снова усевшись на лавку, с заметным усердием уставились в свои книги.
Фаэтон остановился у полицейского участка, откормленные на казенном овсе лошади разгоряченно били копытом. Слышно было, как полицмейстер спрыгнул на мостовую, и вслед за этим из раскрытых дверей участка раздалось зычное «Смирна-а-а». Хасан-городовой вытянулся перед вошедшим Шевелихиным и, откозыряв, заорал «Вольно!».
— Как дела, орлы? — Шевелихин повернулся к заспанным полицейским.
У орлов носы были по фунту — красные и пухлые. В один голос они доложили, что служат царю и отечеству. Полицмейстер поинтересовался, что они читают, и, выяснив, что его подчиненные в свободное время читают Евангелие, высказал одобрение и даже устроил на скорую руку экзамен. Первый полицейский промямлил его благородию — «не убий», второй — «не прелюбодействуй», третий — «возлюби ближнего своего»… Пока Шевелихин был поглощен экзаменом, Маруда, проскользнувший вслед за ним, пытался разглядеть через раскрытые двери того, что лежал на лавке, но их благородие, потрясенные образованностью своих полицейских, раскачивался из стороны в сторону и мешал. Завершив экзамен, он направился в комнату, где лежал Махмуд. Хасан и Маруда последовали за ним. Свой вопрошающий взгляд полицмейстер обратил, наконец, на Маруду, и тот ткнул пальцем в спящего Махмуда. «Встать», — рявкнул его благородие столь громко, что портрет императора, висевший на стене, дрогнул и чуть не сорвался. Махмуд сладко потянулся, лениво повернулся на другой бок, поглядел на стоявших перед ним и с трудом заставил себя подняться.
— Салам, ваше благородие!
— Мосье Жамбеков!.. — Изумленного Щевелихина внезапно одолел приступ смеха.
Он смеялся долго и зычно.
Хасан-городовой подобострастно улыбался, но ухо держал востро, понимая, что одним начальственным смехом здесь не обойдется. Остолбеневший Маруда рта открыть не мог. Только Махмуд был безмятежен, и тени беспокойства не заметно было в нем.
Шевелихин оборвал смех и уставился на моего хозяина. На полицейский участок сошла тишина.
— Это не он… — выдавил из себя Маруда.
— Не он, говоришь!.. — И новый раскат полицейского смеха.
— Мосье Жамбеков, почему вы здесь? — навеселившись всласть, спросил он, наконец, Махмуда.
— Вот эта скотина, — Махмуд, не глядя, кивнул на Хасана, — с тремя такими же скотами ворвался в заведение Папчука и арестовал меня.
— На каком основании? — От былого веселья не осталось и следа. Хасан быстро пришел в себя.
— На основании доноса этого болвана! — Хасан глядел прямо на Маруду. — Он заявил, что двух овец, которые вчера пропали у кабардинцев, увел Махмуд… арестовывай, говорит, не сомневайся, я сейчас, пообещал, приведу свидетелей.
На другой день шапочник Гедеван божился, что звон затрещины, которую полицмейстер отвесил городовому, слышали в его мастерской.
Маруда на всякий случай перебрался поближе к дверям.
— Ваше благородие! — тут уж вскипел Махмуд. — Это — оскорбительно! Обвинять меня в краже двух овец… двух жалких ягнят! Вам ли не знать… В Армавире пропал тендер паровоза, в Баку исчез караван верблюдов с грузом… Но двух баранов! Ай-ай-ай! Какое унижение! Какой стыд!
— Да, ваше благородие, двух! — упорствовал Хасан.
— Что двух?
— Двух баранов, — так он мне сказал. — Хасан был так искренен, что во мне шевельнулась жалость.
— Храни господь нашего государя императора! — Шевелихин всем корпусом повернулся к портрету царя. — Как править государю, когда его подданные такие болваны? Каково править этой швалью? Отец ты наш многострадальный.
В скорбной позе Хасана-городового было сейчас столько благоговения и участия, что мне почудилось, я вижу слезы.
— Довольно. — Шевелихин вернулся к делу и протянул ладонь к Маруде.
Мой хозяин положил на нее увесистую пачку ассигнаций. Пять целковых, которые он мне обещал, тоже были в этой пачке.
— Ваше благородие, — напомнил о себе Махмуд. — Этот мерзавец еще и оштрафовал меня на двадцать пять рублей!
— Вернуть!
Едва Хасан пришел в себя от наглости Махмуда, сообразил, что отвечать, и открыл рот, как Махмуд опередил его:
— Ваше благородие! Помните, вы спрашивали о лошадях Бастанова?
Полицмейстер замер.
Двадцать пять рублей мигом перекочевали из кармана Хасана в карман Махмуда.
— Сегодня мне говорили, Бастанов нашел своих лошадей.
Это известие привело Шевелихина в отличное расположение духа, он велел Хасану и полицейским всыпать Маруде пятнадцать розог, сел вместе с Махмудом в фаэтон и укатил.
Когда во дворе полицейского участка секли моего хозяина, Хасан-городовой усердствовал особенно.
Я вернулся домой. Луки не было. На столе лежал червонец. В слезах я бросился искать Луку — думал, где-нибудь на базаре да найду его. Уже стало темнеть. Нашел я только Селима-бочара.
— Лука? — сказал он. — Лука в наших местах уже навел порядок. Теперь подался другие края исправлять!
Я долго и безуспешно искал его и с течением времени перестал надеяться, что встречу человека, который в детстве так благотворно повлиял на меня и память о котором я по сей день храню в сердце с чувством глубочайшего почтения.
Через несколько лет мы с братом продали дом и переселились в Ростов. Там у нас были родственники. Я нанялся посыльным в гостиницу. Позже меня взяли в ресторан официантом. Я уже не надеялся встретить Луку, но судьба свела меня с ним. Он остановился на день в нашей гостинице. Встреча обрадовала нас обоих. Вечером я пришел к нему с обильным ужином на подносе. Мы долго сидели, вспоминали, смеялись.
— Вспоминать весело, — сказал Лука, — теперь все смешно. Но если подумать, знаешь, что получается? Маруда годами обирал людей, согласен?
— Конечно.
— То, что я сделал, сделано было как будто из сострадания к незнакомым людям — доконал я Маруду, перестал он обманывать людей. А что из этого вышло? Ты и сам знаешь, дела Маруды день ото дня шли хуже и хуже. Гусей он не смог выкупить, задаток потерял, спился с горя и умер в Пашковской. Это — одно. Другое — ты потерял выгодное место. Много я потом думал, где там бродят мои двойняшки, холодные и голодные. Хасана-городового со службы выгнали — это третье. Гедевана целый год таскали в участок, извели вконец — это уже четвертое. Махмуд — ты верно слышал, — за свой номер просидел полгода в тюрьме. Это — пятое. А теперь самое важное: люди, видно, жить не хотят без того, чтобы их не гнули, не обманывали, не обдирали. Марудиному предприятию пришел конец, так на его место сел Гришка Пименов и на трех картах 3 с тех же людей на базаре стал драть вдесятеро.
