условия для счастья — сан, богатство, красоту, молодость, независимость — и влачить мрачную, холодную жизнь, не из чопорности, а потому, что ничего кругом не нравится. А наши единственные добродетели — сословная гордость и врожденная деликатность — с презрением возмущаются от одной мысли поискать «неизвестного» в обществе, которое стоит ниже нас. Но нет, ты также несчастна, бедная Прециоза. Разве ты не осуждена из-за чистоты благородной крови, восходящей до времен доброго короля Карла, водить знакомство только со знатными маленькими животными своей породы, с кокетливыми болонками, завитыми, надушенными, как ты, которые кушают только сливки и бисквиты и никогда не ходят пешком? Все они, за исключением незначительной разницы в хорошеньких мордочках, так похожи друг на друга, что услышать лай одной или увидеть, как она кокетливо подает лапку, значит видеть и слышать всех других. И ты, бедняжка, также обречена на смертельное однообразие. Я одобряю твою любовь к уединению. Ты права. Представь, что было бы с тобой, если бы ты, такая гордая, знатная, выходившая из этого отеля только для того, чтобы отправиться со мной в другой, вдруг решилась ступить маленькими выхоленными лапками в грязь уличных тротуаров? Нет, бедняжка, уж лучше жить в тяжелой мрачной скуке с равными по происхождению и образу жизни. Прозябай и умри в уединении, Прециоза! Тогда все станут восхвалять твою гордую неприступность, а я украшу твою могилку подснежниками — печальными, бледными и холодными цветами — и посвящу тебе такую эпитафию: «Здесь покоится несравненная Прециоза, образец всех добродетелей, которые можно иметь назло себе». По крайней мере, бедная малютка, — прибавила герцогиня, улыбаясь иронически, — ты не осуждена судьбой на ужасную смерть, как твоя хозяйка. Полтора года назад мне ее предсказала эта странная ворожея, которую я не обманула переодеванием. Положим, она не объяснилась окончательно, предоставив мне и другой любопытной выбор между трагической кончиной и бессрочной каторгой!.. Только скука может за-ставить нас выслушивать подобные глупости.
Философский монолог герцогини был прерван лакеем, который приподнял портьеру и объявил:
— Г-н Сен-Мерри.
Вошел господин лет пятидесяти, с изящной, еще подвижной и моложавой фигурой, с выкрашенными волосами, бровями и бакенбардами. Его несколько утомленное лицо обык-новенно выражало надменную спесь, смягченную привычками хорошего общества. Злые языки говорили, что в молодости он был прелестей и что герцогиня Бопертюи, если принять во внимание разницу между красотой мужчины и женщины, поразительно похожа на г-на Сен-Мерри в молодости. Достоверно известно одно, что, благодаря двойной привилегии крестного отца и старинного друга дома, он поцеловал фамильярно Диану в лоб. Она наполовину приподнялась при его приближении; он сел возле и сказал с возмущением:
— Ну, прелестная крестница, без сомнения, вы не знаете новости?
— Какой новости?
— Какая низость! Подобные гнусности могут совершаться только в наши дни. Вот последствия этой ужасной революции 89-го года. В какое время мы живем, Боже мой, в какое время!
— Но объяснитесь же!
— По крайней мере, свежая новость. Мне ее сообщила свекровь маркизы. Бедная женщина вне себя от гнева, она в отчаянии и, чтобы избежать позора семьи, сегодня же вечером уезжает в имение, несмотря на холод и снег.
— Милый крестный, я не понимаю ни одного слова. О какой маркизе вы говорите?
— Боже мой, о маркизе де Бленвиль.
— О моей кузине? Надеюсь, что это не она сделала какую-то низость, потому что ни до ее вдовства, ни после я не слыхала о ней ничего дурного.
— Возможно, но если бы вы и слышали, то ничего бы не потеряли.
— Как, разве можно в, чем-нибудь упрекнуть госпожу де Бленвиль? Нет, это или клевета, или ошибка. Кузина, быть может, единственная женщина, за которую я отвечаю.
— Неужели? Ну-с…
— Ну-с?..
— Она вчера вышла замуж… за своего доктора!
Герцогиня разразилась страшным хохотом:
— Маркиза де Бленвиль, одна из самых знатных дам Франции… Одна из самых суровых формалисток… Вышла замуж… Ай-ай-ай! За субъекта… за человека другой породы… за своего доктора… Ай-ай-ай!.. Господин, который щупает пульс и смотрит на язык. Поистине, можно умереть от смеха, в особенности, зная маркизу. Представить только себе ее надменную, строгую наружность… Послушайте, крестный, только вам одному может прийти в голову подобная фантазия. Но, благодарю вас, вы меня насмешили, а я так уже давно не смеялась от души. Вы очаровательны.
— Знаю, герцогиня, что вы не захотите верить подобной глупости, но…
— Но очаровательнее всего ваша серьезность и хладнокровие, с каким вы рассказываете эту шутовскую историю. Это делает ее вдвое смешней. Придумали ли вы, по крайней мере, подходящее имя этому доктору?
— Я ничего не выдумывал. Этот доктор путешествовал с маркизой по Германии, и его зовут Бонакэ.
— Что вы сказали? — спросила герцогиня, еле удерживаясь от нового приступа смеха, — повторите же имя, я вас прошу.
— Ах, Боже мой, — нетерпеливо ответил Сен-Мерри, — я говорю вам: доктор Бонакэ, потому что Бонакэ — это его имя, если это можно назвать именем!
Тут Сен-Мерри подумал, что с герцогиней сделался припадок — до такой степени она хохотала:
— Ай-ай-ай!.. — говорила она, откидываясь назад, — представить себе только: маркиза носила, сперва по отцу, а потом по мужу, одно из самых громких имен во Франции, и вдруг о ней докладывают: госпожа… Боже мой… госпожа докторша… Бо… Бона… Бонакэ!..
И герцогиня опять разразилась хохотом. Третье лицо, вошедшее в комнату, прервало порыв безумного веселья герцогини. Лакей доложил:
— Ее сиятельство княгиня.
Княгиня де Морсен, мать герцогини, была женщина среднего роста, немного дородная, но хорошо сохранившаяся. Должно быть, прежде она была красива. Она дружески протянула руку Сен-Мерри, и тот поцеловал ее. Бросившись в кресло, княгиня воскликнула со сдержанным негодованием:
— Какой стыд, Боже мой, какой стыд!
— Извините меня, мама, я не встала вас встретить, — сказала герцогиня своей матери, — но, благодаря чудной шутке крестного, я от смеха лишилась всех чувств.
— Ну-с, моя милая, вы сейчас перестанете смеяться. Узнайте, что в эту минуту, как я говорю с вами, имя вашего отца обесчещено.
— Обесчещено?.. — спросила пораженная герцогиня. — Что это значит?..
— Это значит, что наша кузина де Бленвиль…
— Как?! — сказала герцогиня, — и вы также, мама?.. A-а, знаю, вы сговорились с крестным спеть мне этот шутовской дуэт.
— Какой шутовской дуэт? — спросила княгиня нетерпеливо. — Вы с ума сошли, Диана!..
— Я только что сообщил моей прелестной крестнице, милая княгиня, о падении маркизы де Бленвиль. Я не знал, что до вас дошла эта новость, — сказал Сен-Мерри. — Я несколько раз повторял ей, что говорю серьезно, но она не хотела мне верить и смеялась от всего сердца, думая, что я шутки ради
