сочинил эту нелепость.
— Какие тут шутки?! — воскликнула княгиня с горечью. — Неужели вы считаете г-на Сен-Мерри способным шутить над позором нашей семьи?
Наконец герцогиня поняла, что ее мать и крестный говорили правду, и тогда веселость ее сменилась каким-то оцепенением. И как бы еще не веря услышанному, она проговорила:
— Нет, нет, повторяю, это невозможно. Маркиза де Бленвиль не могла унизиться до такой степени! Этот слух преувеличен. Но…
— Но я вам говорю, что это дело решенное, — возразила нетерпеливо княгиня. — Больше сомневаться нельзя.
Тут Диана почувствовала глубокое возмущение. Она вспыхнула, ноздри ее раздулись. Гнев, возмущение расовой гордости заблистали в ее искрящихся больших глазах, и она воскликнула изменившимся голосом:
— О, как это низко, недостойно, и для нас, и для этой женщины! Какое несчастье! Какой позор!.. Послушайте, этот брак недействителен, маркиза впала в детство.
— А что вы думаете об этом? — обратилась наивно княгиня к Сен-Мерри. — Признают ли законным это чудовищное сожительство, потому что браком его назвать нельзя? Вам часто приходилось говорить с прокурорами по вашим делам.
— К несчастью, сударыня, этот брак — законный, вполне законный, — сказал Сен-Мерри, пожимая плечами.
— И они могли найти бесстыдного священника, который освятил такой срам во имя религии! — воскликнула княгиня и потом прибавила с каким-то ужасом: — Но, Боже мой, что с нами, куда мы идем?..
— А, милая княгиня, — отвечал не менее ее смущенный Сен-Мерри, — клянусь, я не знаю, окончательно не знаю, куда мы идем, но, очевидно, катимся в пропасть… в хаос! С революции 89-го года безобразия сменяют друг друга. Вспомните, летом был другой ужасный скандал, когда эта несчастная маленькая графиня де Сюрваль допустила увезти себя… кому же? Художнику, господину, который рисует картины и живет этим. Я вас спрашиваю: зачем? Потому что граф Сюрваль уже много лет смотрел на все, как порядочный человек.
— И свет также закрывал глаза на то, что она компрометировала себя самым странным образом, меняя любовников, как платья, потому что, по крайней мере, это происходило в нашем обществе. И вот, чтобы достойно завершить свою прекрасную жизнь, она придумала, чтобы ее похитили. Но кто? Какое-то существо из другого мира. И она отправляется с ним жить по-супружески куда-то в провинциальную глушь… По правде, я не знаю: что отвратительнее — эта ли история, или поведение бесстыдной маркизы?
— Ах, Боже мой, — горько воскликнула Диана, — обе низости стоят одна другой: сохранить свое имя и титул, чтобы трепать их в грязи, или иметь подлость отказаться от своего положения и звания, чтобы носить или, скорее, переносить имя человека, который за плату навещает больных… Здесь нет выбора…
Новые лица приняли участие в этой сцене. Лакей последовательно доложил:
— Баронесса де Роберсак… Его сиятельство князь.
Баронесса де Роберсак была женщина лет сорока пяти, очень худощавая брюнетка, с проницательным взглядом и слащавой улыбкой на лукавом и прелестном лице. Впрочем, с известной точки зрения она была замечательной и выдающейся женщиной.
Нам еще много придется говорить о ней, потому что она представляет собой современный тип. Князю де Морсену, отцу герцогини де Бопертюи (по крайней мере, потому, что он был мужем княгини), было лет пятьдесят с лишком. Он много раз состоял посланником и соединял в себе, если не все достоинства, то внешние отличия дипломата и государственного деятеля и все коварные прелести вельможи: представительную наружность, блестящий разговор, очаровательную предупредительность, важность, изысканную приветливость; князь умел соразмерять свою благосклонность с положением каждого, и поэтому он иногда кокетничал с учти-востью, но никогда не доходил до банальности. У него было двадцать манер подавать руку, кланяться, здороваться. С недавнего времени он начал выказывать непреувеличенное, но очень заметное благочестие и набожность и не пропускал случая заявить с трибуны в палате пэров неумолимо строгие принципы касательно религии, семьи и нравственности, этих неизменных основ всякого общества.
Он вошел к дочери, держа в руках распечатанное письмо. Баронесса де Роберсак, пожав руку Дианы и поздоровавшись дружеским кивком с г-ном Сен-Мерри, подошла к княгине, сидевшей рядом с дочерью, и сочувственно сказала ей:
— Я узнала наверху от гувернантки Берты, что вы здесь, дорогая княгиня. Спускаясь по лестнице, я встретила князя, он предложил мне руку, и мы пошли горевать вместе с вами о неслыханном несчастье, поразившем вашу семью.
— Вы также знаете плачевную историю, моя милая?
— Князь мне все рассказал. Я еще дрожу от негодования. Кто мог этого ждать от женщины с солидным характером? До сих пор всем была известна ее безупречная жизнь и примерная набожность, и вдруг… Поистине, надо с ума сойти.
— Я только что думала про это, — заговорила Диана. — Очевидно, этот брак, или чудовищное сожительство, как выразилась мама, есть следствие причины, по которой его можно признать недействительным.
— И в былое время, — сказал г-п Сен-Мерри, — его бы и признали недействительным, потому что прежде думали о чести, о достоинстве семьи. Но со времени этой ужасной революции…
Сен-Мерри пожал плечами и, обратившись к князю, прибавил со стоном:
— Бедный Гектор, скажи… в какое время мы живем?!
— Ах, мой милый, — отвечал князь, — я уже давно сказал в палате пэров: у нас революция не в одной политике; она всосалась в нравы, в семью; она колеблет общество в его основах; каждый день приносит новую низость, возмущающую нас; но эти низости совершаются теперь со страшным хладнокровием. Таковы мои мысли насчет развращения нравов. И эта недостойная маркиза прекрасно знала, что делала, потому что вот что я нашел у себя.
— Что такое, папа? — спросила Диана.
Князь скрестил руки и окинул взглядом всех присутствующих, как бы призывая их в свидетели новой низости, и сказал:
— Родственное уведомление о постыдном браке.
— Какая наглость! — вскричала княгиня.
— Какая смелость! — прибавила баронесса.
— Это еще не все! — сказал князь.
— Как? Неужели есть еще что-нибудь? — спросил Сен-Мерри.
— Да, есть, — отвечал князь, едва сдерживая негодование, — билет не напечатан, а написан рукой маркизы, как из учтивости это делается у нас между родственниками. Этим письмом желают показать, что родственные отношения не порваны, что готовы их продолжать. Это означает, что княгине де Морсен, мне, моей дочери и моему зятю герцогу грозит нахальный визит г-жи Бонакэ.
— Это слишком чудовищно! — вскричала княгиня. — Не может быть, чтобы эта женщина была так безумна!
— Я говорю вам, моя милая, — сказал князь, — что мы официально предупреждены и что не сегодня-завтра она приведет к нам своего доктора.
— А я объявляю вам, — ответила княгиня, — что с сегодняшнего дня, с этого часа моя дверь навсегда закрыта для нашей кузины. Подумайте, какой ужасный пример для моей Берты, пятнадцатилетней
