– Это мужчина или женщина? – шепнул он Анне.
Она тоже смотрела не понимая. Огромный лик, казалось, принадлежал мужскому божеству, но массивная хламида, ниспадавшая донизу, намекала на величественную римскую матрону. Анна дернула за рукав дядю Луиджи, задав ему тот же вопрос.
– Это женщина, – сказал дядя Луиджи. – Американцам ее подарили французы.
Если бы он знал, то добавил бы, что скульптор из Эльзаса, что на франко-германской границе, был знатоком и Египта, а потому не приходилось удивляться, что памятник Свободе – такой же вечный, как пирамиды, – заодно отразил современную версию классического духа, французскую Вторую империю с намеком, возможно, и на германское могущество.
Они миновали Эллис-Айленд. Пассажиры первого и второго класса, располагавшиеся в каютах, не проходили процедуру, обязательную для остальных. Они уже подверглись короткому и вежливому досмотру непосредственно на борту, до того как судно вошло в бухту, и были вольны беспрепятственно сойти на берег.
Справа по борту возник Губернаторский остров, затем – оконечность Манхэттена с ее маленьким фортом и парком. За ней показалась Ист-Ривер, украшенная лесом пароходных труб и высоченных мачт парусников. Слева по борту Сальваторе увидел высокие скалы Палисадов, уходящие к Гудзону. Через несколько секунд судно начало медленно поворачивать к хобокенскому причалу на берегу Нью-Джерси, где находились доки для немецких кораблей.
За рекой на многие мили раскинулся Нью-Йорк. Дома из кирпича и песчаника, улица за улицей; там и тут – скопления офисных зданий в несколько этажей. Неподалеку виднелся темный шпиль церкви Троицы, а дальше – устремленные в небо готические башни Бруклинского моста, однако еще грандиознее выглядел десяток небоскребов, высота которых превышала триста футов. Но пока пассажиры пожирали глазами город, Сальваторе начал думать кое о чем другом.
Все произошло у железной лестницы, которая вела на палубу. Именно там он подслушал слова отца. Другие дети не услышали, потому что уже свернули за угол.
Непосредственно перед этим родители разругались из-за дяди Луиджи. Отец сетовал на какой-то его поступок, а мать, как обычно, защищала дядю. Сальваторе не очень-то и прислушивался. Но потом отец повернулся к матери со словами:
– Знаешь, что будет на Эллис-Айленде? Твоего братца отправят домой.
– Не говори так, Джованни! – возмутилась мать.
– Но это правда. Я знаю, как это происходит, я говорил с человеком, который там побывал. Они проверяют не только глаза и грудную клетку – у них есть специальные врачи, которые вылавливают полоумных. Им рисуют на груди крестик, сажают на лавочку и беседуют. Одна минута – и готово! – Он подкрепил сказанное жестом. – Они знают свое дело. Это специалисты из лучших в Америке приютов для душевнобольных. Они мигом поймут, что твой брат не в своем уме, и отправят его обратно в Италию. Ecco[51]. Сама увидишь.
– Молчи, Джованни, я не желаю это слушать! – воскликнула мать.
Но Сальваторе прислушался. И когда они поднялись на палубу, он дернул отца за рукав и шепнул:
– Это правда, папа, что дядю Луиджи вышлют за то, что он сумасшедший?
Отец серьезно взглянул на него:
– Ш-ш-ш! Это секрет. Не смей никому говорить! Пообещай мне.
– Обещаю, папа, – сказал Сальваторе, но ему было страшно хранить эту тайну.
Они сошли с судна только через час. Его отец, Джузеппе и дядя Луиджи несли по тяжелому чемодану. Чемодан дяди из ротанга грозил лопнуть в любую секунду. Был еще деревянный сундук, который отвезли в тележке. Пассажиров третьего класса провели через причал к баркасу. Отец торопил своих, чтобы очутиться в первых рядах. Он переговорил с людьми, вернувшимися из Америки в Италию, и хорошо знал местные порядки.
– Иногда целый день маринуют на этом баркасе, прежде чем пустить на Эллис-Айленд, – сказали ему. – В такую погоду лучше находиться внутри, а не на палубе.
Когда все погрузились, путь до острова занял считаные минуты. И хотя им пришлось подождать, не прошло и часа, как они встали в очередь, медленно продвигавшуюся к широкому дверному проему.
Главную роль на Эллис-Айленде играло большое красивое здание красного кирпича, с четырьмя надежными башнями по углам, которые ограждали линию крыши огромного центрального зала. Очередь двигалась неспешно, но неуклонно. Внутри громогласно командовал какой-то человек, а носильщики забирали багаж. Мать Сальваторе не хотела отдавать чемодан из страха, что его украдут, но ее все равно заставили. Затем все вошли в вестибюль, и Сальваторе обратил внимание на мелкую белую плитку, покрывавшую пол. В вестибюле стояли военные врачи в темных мундирах и сапогах, а также помощники в белом, которые знали итальянский язык и говорили людям, что делать. Вскоре на Сальваторе оказалось несколько пришпиленных ярлыков. Он держался ближе к матери и Анне.
Затем мужчинам велели отойти в одну сторону, а женщинам и детям – в другую. Отцу, Джузеппе и дяде Луиджи пришлось их покинуть. Сальваторе расстроился, так как знал, что дядя не вернется, и крикнул: «До свидания, дядя Луиджи!» – но тот не услышал.
Перед Сальваторе молодой врач проверял глаза прибывшим. Сальваторе увидел, как врач пометил одного ребенка буквой «Т». Когда наконец подошла очередь семейства Карузо, он начал с крошки Марии, аккуратно касаясь ее глаза указательным пальцем. Затем сделал то же самое с Сальваторе. И Сальваторе испытал облечение, так как отец сказал, что ему могут приподнять веко крючочком и будет больно, а он должен набраться храбрости. Врач тщательно осмотрел Паоло, Анну и мать, после чего махнул им, чтобы проходили дальше.
Они оказались перед широкой квадратной лестницей. Отец предупредил их о ней.
– Это ловушка, – объяснил он. – Вам нужно быть очень осторожными, потому что за вами будут следить. Ни в коем случае не показывайте, что устали и запыхались.
И точно! Сальваторе увидел людей в форме, которые молча наблюдали за ними как снизу, так и сверху. Один стоял в углу лестницы и что-то говорил проходящим мимо.
Перед ними было большое семейство, и врачи провозились с ним долго. Движение очереди застопорилось, и Сальваторе совсем заскучал. Но вот оно возобновилось. Когда Сальваторе дошел до человека в форме, тот спросил его имя по-неаполитански[52], чтобы он понял, и Сальваторе произнес его громко, так что человек улыбнулся. Но когда он обратился с тем же вопросом к Паоло, тот закашлялся. Человек ничего не сказал, но пометил грудь Паоло синим мелком. И через несколько секунд его увел другой. Мать пришла в крайнее волнение.
– Что вы делаете? – вскричала она. – Куда вы забираете моего сына?
– В кабинет врача, – сказали ей, – но не беспокойтесь о нем.
Затем один велел Сальваторе вдохнуть поглубже, и тот надулся так, что грудь выпятилась, а человек кивнул и улыбнулся. После этого другой субъект осмотрел его волосы и ноги. Проверка всех заняла какое-то время, но наконец его матери сказали, что можно проходить.
– Я буду ждать здесь, пока вы не вернете мне сына, – заартачилась она, но ей ответили, что ждать придется в регистрационном помещении, и у нее не осталось другого выхода.
Они вошли в это помещение через большую двойную дверь. Оно напомнило Сальваторе церковь: огромное пространство с красным плиточным полом, боковыми нефами, уходящими ввысь стенами и высоким сводчатым потолком в точности повторяло романские базилики, разбросанные по всей Италии. В двадцати футах над их головой тянулся железный балкон, откуда за ними тоже следили чиновники. В дальнем конце виднелся ряд из четырнадцати столов, перед каждым из которых стояли длинные очереди, и люди сновали взад и вперед между разделительными ограждениями, но скопилась еще и толпа тех, кто в очередь не встал и ждал.
Они огляделись, но Паоло нигде не было. Никто ничего не говорил.
Рядом оказался мужчина, с которым они общались на судне. Он был школьным учителем, образованным человеком. Заметив их, он улыбнулся, подошел, и Кончетта рассказала ему о том, что случилось с Паоло.
– Он всего-навсего простудился и кашлял, – сказала она. – Это пустяк. Почему его увели?
– Не волнуйтесь, синьора Карузо, – ответил учитель. – У них здесь имеется больница.
– Больница? – Мать пришла в ужас. Как большинство женщин в их деревне, она не сомневалась, что если угодил в больницу, то уже не выйдешь.
– В Америке все иначе, – сказал учитель. – Здесь лечат, а через неделю-другую отпускают.
Кончетту все равно терзали сомнения. Она покачала головой:
– Если Паоло отправят назад, он не может ехать один…
Сальваторе же думал, что без Паоло в Америке будет не очень-то хорошо.
– Если Паоло отправят домой, можно мне с ним? – спросил он.
Мать издала вопль и схватилась за сердце.
– А теперь мой младший сын хочет бросить семью! – вскричала она. – Где его любовь к матери?
