Я допустил бы оплошность, не упомянув еще одну составляющую новой компании, которая возникла лишь сегодня и которая, я уверен, весьма укрепит наше детище.
Мистер Бернэм вновь сделал приглашающий жест, и рядом с ним встал человек в безупречно скроенном костюме. По рядам внимавшего собрания пробежала легкая рябь, ибо он оказался китайцем.
– Дамы и господа, с особой гордостью я извещаю, что отныне фирма “Бернэм и Рейд” тесно сотрудничает со своим добрым другом мистером Ленардом Чаном.
Ухватив правую руку Захария и левую Чана, мистер Бернэм победоносно воздел их в воздух.
Одним из немногих зрителей, так и не покинувших склад, был Ноб Киссин-бабу, притаившийся в темном уголке. Когда троица дельцов триумфально вскинула руки, сердце его переполнилась радостью, ибо великое действо подошло к своему логичному завершению.
От воспоминания о первой встрече с Захарием на борту “Ибиса” на глаза гомусты навернулись слезы. Столь скорое преображение наивного добродушного юноши в идеальное олицетворение эпохи Кали-юга казалось истинным чудом, и было приятно сознавать, что его, Ноб Киссина, скромная персона способствовала сей трансформации. Конечно, он сознавал свою невеликую роль в триумфе ликующего трио, однако ничуть не сомневался, что с приходом Судного дня и явлением Калки в земном обличье ему отдадут должное в приближении пралаи [104] на пару десятков лет как минимум. И этого достаточно, словесные излияния ему не нужны. С него довольно и того, что он первым среди соотечественников осознал предначертанную им судьбу: во имя ускорения конца света служить верными помощниками избранным предтечам Калки.
Ноб Киссин подумал о том, что именно “Ибис”, удивительное средство преображений, направил его по судьбоносному пути, и преисполнился неудержимым желанием еще раз взглянуть на благословенное судно. В развевающемся шафрановом балахоне он выбежал на берег и узрел очередное чудо: “Ибис”, последнее время стоявший на якоре у Восточного пункта, исчез.
В святилище Дити на утесе Ле-Морн-Брабан, вознесшемся в юго-западной оконечности Маврикия, особая пещера была отведена эпизоду из жизни Маддоу Колвера, известному как “Побег”. В семействе Колверов эту часть Поминального храма любили все, а малыши особенно. Во время ежегодного паломничества на утес, что устраивали в Большие выходные, семья, затаив дыхание, ждала момента, когда Дити укажет на стилизованное изображение сампана с шестью узнаваемыми путниками: серангом Али (кроваво-красный рот), Джоду (три брови), Нилом (связка дневников), Раджу (кивер флейтиста), Кесри (традиционный мушкет) и, конечно, самим патриархом Маддоу Колвером.
– Вот, глядите! – восклицала Дити, и вся толпа свояков, своячениц, золовок и прочих деверей завороженно следила за ее пальцем, который, двигаясь по рисунку, повторял путь сампана от Коулуна до безлюдного “Ибиса” (второй помощник отправился на земельный аукцион, а матросы сошли на берег или дрыхли). – Вот оно как! – Затем палец указывал на серанга Али: – А это тот самый башковитый хитрован, придумавший план побега. Вот, смотрите, он забирается на палубу, следом за ним Джоду и Маддоу. Запереть матросов в кубрике – плевое дело, и вот Кесри, Раджу и Нил тоже на борту.
Вмиг поднятые паруса наполнены ветром, торги еще не закончились, а шхуны уж и след простыл…
Приступая к рассказу о компании на борту “Ибиса”, автор рассчитывал включить в него материалы, послужившие фундаментом повествования, а именно архив Нила, который состоит не только из его дневников и отрывочных записей, но и большого собрания книг, рисунков и документов, накопившихся за те годы, что в партнерстве с Комптоном (Лян Куэй Чуанем) он держал печатню в Шанхае.
На взгляд автора, спасение архива – самая интересная часть всей истории, и он лелеял надежду, что сцены эти станут кульминационным тамам-шудом [105] его хроники. Но чтобы последовательно к ним подойти, описание должно охватить почти целый век вплоть до годов, предшествующих началу Второй мировой войны, когда правнуки Нила тайком вывезли из Китая самую важную часть архива.
К сожалению, на деле оказалось, что за десять лет усердного труда автору удалось охватить период лишь в четыре года – с 1838-го по 1841-й. С учетом того, что последующие события растянулись почти на столетие, автор вынужден признать: за оставшиеся ему годы он вряд ли справится с задачей представить уцелевший архив в полном объеме. Но поведать о том поспешно, нарушая череду событий, было бы предательством замысла, и потому уж лучше пусть все это останется навеки нерассказанным, нежели будет рассказано в этакой манере.
Что до нынешнего сочинения, достаточно сказать, что после побега Нила на “Ибисе” в июне 1841 года война в Китае тянулась еще год с лишним. Все это время Нил внимательно следил за перемещениями значительно усиленного английского экспедиционного корпуса, который направился к Пекину, а также атаковал Сямынь, Чжоушань, Нинбо и Шанхай, результатом чего стали ужасные разрушения и неисчислимые человеческие жертвы, вынудившие императора Даогуана уполномочить своих наместников на принятие требований захватчиков.
Уступки были серьезные: официальная передача Гонконга, открытие пяти портов для иностранной торговли, выплата громадной компенсации в двадцать один миллион серебряных долларов. Капитуляция, известная как Нанкинский договор, была подписана 29 августа 1842 года на борту военного корабля “Корнуоллис” (Нил сопровождает это язвительной пометкой: “Сей корабль, построенный на бомбейской верфи Вадиа, был назван в честь человека, имя которого навеки предваряет прозвище «Мясник» и чьи останки покоятся в Гхазипуре неподалеку от опийной фабрики” [106]).
Текст договора на английском, китайском и других языках имел широкое распространение, некий художник даже сделал его фотокопию. За большие деньги Нил раздобыл себе экземпляр договора, который так его взбеленил, что он измарал его пометками на полях и выделением разных абзацев – таких, скажем, где упоминалась продукция, уничтожившая торговую систему гильдии Ко-Хон. Особую ярость Нила вызвал параграф о том, что отныне британские и китайские власти действуют на “основе равенства” и обмениваются представителями своих правительств. Нил сардонически замечает, что “равенство” в понимании европейцев напрочь переворачивает смысл сего параграфа и означает диктат англичан. А рядом с абзацем, где Китай обязуется компенсировать Британии расходы и потери от ее вторжения, он пишет: “Стало быть, китайцы должны оплатить катастрофу, обрушившуюся на их страну!” Любопытно, что самый знаменитый параграф договора о передаче Гонконга англичанам Нил никак не комментирует и только помечает: “Они и так его уже захватили!”
Все следующее десятилетие Нил не жалел средств и усилий для сбора материалов о событиях, известных как Первая опийная война (излишне говорить, что Вторая опийная война значительно пополнила его собрание). Позже Раджу внес свой весомый вклад в этот архив; неугасимое желание в полной мере осознать события, пережитые им в детстве, подвигло его на поиски военных материалов – историй, рукописей, донесений, мемуаров, карт и особенно рассказов очевидцев о сражениях, которым он сам был свидетелем.
Когда архив перевозили из Китая, сложившиеся обстоятельства заставили пожертвовать увесистыми томами ради спасения записей Нила. К счастью, он и Раджу, дотошные архивариусы, составили подробный каталог материалов, имевшихся в их распоряжении, и тех, что они надеялись раздобыть (к примеру, некоторые правительственные доклады, в ту пору засекреченные).
Каталог уцелел, но время его не пощадило – разорванные и отсутствующие страницы, многие записи, изъеденные сыростью и плесенью или прожорливыми червями, муравьями и жуками, просто невозможно прочесть. Однако из сохранившихся фрагментов удалось сложить “воображаемую библиотеку” источников, какими пользовался бы Нил,
