— А если мальчик — Костя, в память моего отца, — проговорил Георгий Константинович.
Жена согласно кивнула.
— Никита странный, — двигаясь к катеру, продолжал супруг. — Конева в провожатые сует. Я его не люблю. Конев известный флюгер, куда ветер, туда и он, то на врачей нападал, потом для Берии расстрела требовал, после Сталина проклял, неровен час и на меня замахнется!
— Ну что ты говоришь, Георгий! Что за вздор!
— Вздор? А чего Хрущев в провожатые его тычет?
— Так не бери Конева с собой!
— Ясно, не возьму. Еще Миронова предлагает.
— А это кто?
— Хрущевский кадр, в Кировограде при Никите секретарствовал. Одно время у Серова в замах ходил, теперь в ЦК возглавил Отдел административных органов.
— Он-то у Тито зачем?
— Видно, хочет Никита Сергеевич, чтоб я под присмотром был, — слова «Никита Сергеевич» Георгий Константинович выговорил с подчеркнутым ударением. Маршал Советского Союза лениво потянулся, разморило под солнцем. — Не понимает Никита-дурак, что за мной армия!
Завидев военачальника с супругой, матросы концами подтянули катер ближе, так, что он намертво замер у основания бетонного пирса и в него можно было безбоязненно перейти.
— За ним самим присмотр нужен, несет его. То в одну сторону шарахается, то в другую, потому его чуть из Кремля и не выкинули. В политике четкость нужна, ясность, а не шараханье. Никого я с собой не возьму! — заключил Жуков.
— Правильно, — поддержала жена.
— Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза! — вытянулся старший по причалу.
— Вольно, мичман! Где моя свежая рыба? Не наловили?!
— Наловили, аж два ведерка. Ставрида и пикша! — доложил мичман. — На кухню отнесли, Генриху.
— Молодцы!
— Рады стараться!
— Давай-ка, обопрись! — маршал подставил жене руку.
Они перешли в катер.
— Отпускайте, ребята!
Матросы мягко толкнули суденышко, Жуков завел мотор. Галина пристроилась рядом с мужем. Катер медленно разворачивался, покачиваясь на плавных волнах.
— Еще Никита на охоту зовет, — выкручивая руль, проговорил Георгий Константинович и окончательно развернул катер.
— Зверюшек жалко! — нахмурилась Галя.
— Я не еду. Если хочешь, говорю, давай по тарелкам стрелять.
— Какой ты у меня хороший! — просияла супруга.
— Покупаемся, а потом я тебя мороженым угощу. Генрих к обеду шоколадное сготовит!
— Капельку съем, простудиться мне сейчас невозможно.
— По-е-ха-ли! — прокричал маршал и поддал газ. Катер высунул нос из воды и, набирая скорость, пошел вперед.
12–22 августа, понедельник-четвергМосква распахнула двери гостям Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Столица готовилась к этому большому событию загодя — школы, где должны были проживать участники фестиваля, ремонтировались, в классы завозились кровати, шкафы, в школьных буфетах менялась мебель, вместо видавших виды массивных столов и неподъемных табуретов привозили удобные легкие стулья и изящные столики, стены внутри перекрашивались в теплые приятные тона. Чтобы город наполняли задорные мелодии и душевные песни, на каждом углу цепляли репродукторы. Комсомол снова и снова разъяснял о нерушимой дружбе народов, вспоминал об упрямой борьбе с эксплуататорами и тиранами, говорил о том, что СССР протянет руку дружбы и помощи любому угнетенному народу — и в Африку, и в Азию, и в далекую Латинскую Америку! Своей открытостью москвичи должны были продемонстрировать, как дороги им посланцы далеких стран. Город наполнялся радушием, радостью. На главных улицах сверкала праздничная иллюминация, появились цветастые приветственные плакаты, тут и там благоухали клумбы, зеленели скверы — более семисот тысяч деревьев и кустарников было высажено в столице. Повсюду катали новый асфальт.
Так совпало, что именно в это время заканчивалось строительство Московской кольцевой автодороги. Теперь тихоходные, коптящие удушливой гарью грузовики ехали в объезд, не загромождая центр города. Основные участки скоростных проспектов — Комсомольского, Ленинского, проспекта Мира, и в особенности Кутузовского, поражали грандиозностью. Автозаводы выпустили к назначенному сроку новые модели автобусов и троллейбусов, которые катили по вымытым до блеска улицам и были намного удобнее прежних. К маю в столице открыли две новые станции метро: Фрунзенскую и Спортивную. Через Москву-реку перекинули невиданных размеров мост с автомобильным и железнодорожным движением, при этом скоростные поезда метро двигались внутри. «Метромост» был под стать новому веку молодой советской страны! В городе прибавилось гостиниц, кинотеатров, закончилось строительство современного многоэтажного универмага, получившего имя «Москва», который должен был разгрузить переполненный посетителями ГУМ.
В результате масштабной реконструкции путь до Центрального аэропорта «Внуково» сделался удобен и визуально красив, да и сам аэропорт привели в идеальный порядок.
За эти дни Александр Николаевич Шелепин и Владимир Ефимович Семичастный сбились с ног. Иностранные делегации со всего мира прибывали и прибывали. Каждую делегацию надо было не обойти вниманием, встретить, накормить, разместить. Некоторые делегации оказались непредвиденно велики, и как ни старались устроители фестиваля подготовиться, а мест участникам не хватало.
Триумфальное открытие праздника молодежи состоялось в «Лужниках». К собравшимся обратился Никита Сергеевич Хрущев. Он долго потрясал руками, зажигательно приветствуя гостей со всего мира, сказал, что двери для них открыты, что у Советского Союза нет и не может быть секретов от друзей!
Перед мероприятиями город не только убрали и помыли, но и удалили из столицы весь сомнительный элемент: алкоголиков, хулиганов, тунеядцев, отщепенцев и особенно — неблагонадежных, то есть людей, имеющих разногласия с советской властью, позорящих и ненавидящих ее. На время проведения фестиваля всех сомнительных отправили за 101-й километр. Фестивалю во всем дали зеленый свет, государственным ведомствам предписывалось оказывать всяческое содействие комсомолу, даже бдительная милиция прогуливалась по дорожкам с благожелательными улыбками. Повсюду звучала музыка, развевались флаги, сияла иллюминация, вечера не кончались до утра. По городу, как по морю, катились волны веселья, танцы, песни, смех! Молодежь ликовала, что творилось вокруг! Лето дышало молодостью, праздником, свободой. Композитор Соловьев-Седой и поэт Матусовский сочинили замечательную песню, и теперь из каждого уголка доносился ее душевный напев:
Не слыш-ны в са-ду да-же шо-ро-хи,
Все здесь за-мер-ло до ут-ра.
Если б зна-ли вы, как мне до-ро-ги
Под-мос-ков-ны-е ве-че-ра!
«Подмосковные вечера» перекладывали на тысячи языков, они сделались гимном фестиваля, гимном любви. Любовь выплескивалась повсюду, звенела поцелуями, кружилась в вальсе, клокотала в ритмичных плясках Африки, обжигала и завораживала. Москва породнила всех: темнокожих африканцев, желтых китайцев, пылких мексиканцев, улыбчивых японцев, застенчивых малайзийцев, чопорных англичан, жизнелюбивых французов, заводных итальянцев! Но особым вниманием пользовались негры. Они, точно магнитом, притягивали русоволосых девчат, а когда черные атлеты улыбались, завораживали женскую половину не только мускулистыми формами, но и ослепительным сверканием зубов!
Катя Судец рассказала, что вчера они собрались в сквере и стали играть в бутылочку, и она два раза целовалась с темнокожим красавцем из Эфиопии, а Ирку Брусницыну чуть не уволокли к себе в медицинское общежитие высоченные сенегальцы. Некоторые делегации расселили в общежитиях университетов. Юра, Юлиан, Чарли, Слава, Денис, Антон, братья Никольские ночи напролет каламбурили в гуще француженок и испанок. Антон попал в объятия стройной, высокой девушки из Перу и утверждал, что после фестиваля уезжает с ней. Коля Псурцев подарил белокурой польке альбом марок, которые собирал со школы и считал самым ценным своим сокровищем, а Вася Григорьев осыпал поцелуями и обещаниями жениться креолку из Аргентины. За эти 10 дней ребята успели сдружиться так, как будто знали друг друга с рождения. Веселье, шум, гам летели по улицам и утром, и вечером, и ночью. Когда гости стали разъезжаться, тысячи юношей и девушек провожали новых друзей со слезами на глазах. Кто-то обещал обязательно вернуться в Москву, кто-то клялся в любви до гроба, кто-то рассказывал, что скоро на земле не будет границ и можно будет запросто перемещаться по белу свету. Все плакали, обнимались, грустили и радовались — какое счастье, что их свела судьба! Неизгладимым следом фестиваль врезался в душу каждого участника, обручил Москву и весь мир. Никто не верил в разлуку, кругом царила любовь!
