— Княже Димитрию, — обратилась Солоха к внуку государя Ивана, — не думай о мне плохо. Ты ведь меня совсем не знаешь. Мне вас жалко, я хочу помочь вам… Помочь прозреть и спастись.
— Вот видишь! — радостно воскликнула Елена Вол шпанка. — На колени, на колени пред нею! — Она пала на колени и пыталась заставить сына сделать то же, дёргая его за руку. — Краса ненаглядная! Соломея Юрьевна! Заступись и спаси нас от гнева лютого. Невинно страдаем. Умоли жениха своего отпустить нас и дать какой-нибудь удел. Хоть дальний. Хоть на мою родину в Молдавию. Хоть не сразу, хоть постепенно, но упроси! Дмитрий умом тронется. Ему ведь жениться надо, а он в бледной сухости, аки росток под бочкой, чахнет за приставами. Оклеветаны мы, напраслиной оклеветаны! Не по-христиански сие, не по-людски!
— А! — махнул рукой Дмитрий Внук, развернулся, зашагал и решительно скрылся в своей клети, громко хлопнув дверью.
В его отсутствие Солоше сделалось гораздо легче. Она даже нашла в себе силы повернуться к приставам и попросить их выйти. Те нехотя исполнили её просьбу.
— Я буду, буду умолять Василия, печаловаться за вас перед ним, — быстро зашептала она княгине Елене. — Но только прошу вас, скажите мне одно: вы купались в кровавой микве?
Лицо Волошанки застыло в недоумении.
— Курицын купал вас в крови невинных девушек? — повторила свой вопрос Соломония Юрьевна. — Почему вы молчите? Купал?
— Вот оно что, — тягостно выдохнула Елена Стефановна. Вдруг улыбнулась странной улыбкой и сказала: — Нет, не купал. — Потом словно опомнилась и вновь принялась целовать руку Соломонии, причитая: — Заступись! Заступись за нас, Соломеюшка! Исправи неразумную несправедливость! Оклеветали нас. Навет всё сие, навет! Кровавый навет! Невиновны мы ни в чём. Дмитрия при поимании насильно обрезали, чтобы после — вот, мол, аки жид обрезан бысть. Его! Его оклеветали! Присновенчанного государя всея Руси!
Она тряхнула головой, отпрянула, усевшись на пол, испуганно поднесла к подбородку кулаки, забормотала:
— Но ты не думай, не думай, мы не хотим, не желаем вспоминать о великокняжеском венчании. Пусть Василий Иванович будет великим князем и государем Московским. Нам не надобно того. Хотя и жаль. Сын мой, Дмитрий Иванович, был бы новым Дмитрием Донским. Но не думай, не думай, он тоже не хочет ни о чём помнить, а только бы уехать отсюда, из этой проклятой Москвы, из этой тесницы, покуда и нас, аки тех, не пожгли.
— До-обрая у князя Василия невестушка, — раздался сзади чей-то весёлый голос. Соломония оглянулась и увидела «кощея», входящего в узилище. Затворница Елена поспешила подняться на ноги и поклониться отшельнику.
— Я гляжу, ты, Елена, у неё просила о чём-то? — продолжал Нил. — Не проси. Разве она в силах помочь тебе? Никто не в силах, только ты сама да Бог Господь. Вот, побывал я на Москве, всё увидел, всё понял, теперь потеку назад в скит свой, а напоследок пришёл с вами, узниками, повидаться. А ты ступай, свет-Соломония. Душа чистая, Соломинка Юрьевна. Оставь меня поговорить с затворниками.
— Я буду… — раскрыла было рот Солоша, желая произнести последнее обещание заступаться, но тут открылась дверь и снова появился Дмитрий Иванович. Невестушка смутилась, слёзы дождём брызнули у неё из глаз, и с ними она выбежала из узилища не помня себя. Там, в тёмном предклетье разрыдалась, побежала и с рыданьями окунулась в грудь встречавшего её Василия.
— Что ты? Что ты? — раздался над головой взволнованный, тёплый и почти родной голос жениха.
Глава двенадцатая
НА АСПИДА И ВАСИЛИСКА, ЛЬВА И ЗМИЯ
Ослепший от красоты Васильевой невесты, задыхаясь от осознания того, что она могла быть его, а не проклятого Васьки женою будущей, Дмитрий Иванович выбежал из своей клети и опешил, увидев вместо ослепительной Соломонии Сабуровой старца Нила, коего почти сразу узнал, ибо несколько раз видывал его доселе на Москве, а когда Дмитрий и его мать Елена были взяты за приставы, Сорский авва однажды уже приходил навещать их полтора года назад.
Очень вовремя произошла смена сия — Солохи на Нила. Душа и плоть двадцатилетнего юноши столь возбудились от зрелища красоты Соломонии Юрьевны, что Дмитрий и сам не ведал, на что был готов — схватить ли девушку, укусить ли её или даже ударить от злости, что не для него цветёт её богатое великолепие. Злоба эта столь сильно застила ему очи, что он даже не заметил, как девушка убегала, хотя её бегство вызвалось именно его появлением.
Чуть не наскочив на старца, свергнутый великий князь застыл на месте, не в силах вымолвить ни слова.
— А вот и присновенчанный Димитрий! — весело произнёс Нил Сорский. — Исполать тебе, деспоте! Чем так взгорячён? А ну-ка, дай я тебя покроплю-то. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Во Иордане крещающуся Тебе, Господи… — И, читая крещенский тропарь, гость-отшельник принялся брызгать на лицо Дмитрию холодную святую воду.
Теряя в сознании горячительный облик Соломонии, Дмитрий Иванович сделал два шага назад и сел в подвернувшееся кресло. Капли студёной водицы так и жгли пылающий лоб.
— Пошто издеваешься?.. Пошто деспотом именуешь?.. — тихо пробурчал он старцу обиженным голосом.
— А разве ты сам себя до сих пор не считаешь деспотом присновенчанным? — строго спросил старец. — Разве внял моим советам забыть на веки вечные про своё истраченное торжество? Молчишь? То-то же! Думай, покуда я буду узилище ваше кропить.
Дмитрий стал усиленно припоминать прошлодавний разговор с Нилом, но перед глазами всё ещё мерещился образ прекрасной девушки, который сегодня ночью будет его неумолимо мучить, распаляя плоть. Юноша стер ладонью со лба капли святой воды, помазал прыщи на подбородке и в уголках носяных крыльцев, авось да хоть так пройдут. Нил тем временем закончил кропить, отдал василок, чтоб унесли, а воду в серебряном ковшице оставил на столе. Сел между Еленой и Дмитрием, поглядывая внимательно то на неё, то на него. Наконец, увидев Еленино рукоделье, спросил Димитрия:
— Глиною лепишь ли?
— Василий запрещает, — ответила вместо сына Елена Стефановна.
— Почему? — удивился Нил.
— Говорит, я его и дедушку вылеплю и буду иголками тыкать с умыслом колдовским, — сказал Дмитрий Внук.
— Подозревает, значит… — прокряхтел старец. — Страшишься дядю Василия?
Дмитрий ничего не отвечал. Елена Стефановна тоже.
— Страши-ишься, — протянул старец. — А кого более боишься? Его или Бога?
Дмитрий, сердясь, насупленно посмотрел на Нила — к чему, мол, эти мучительные вопросы?
— Полагаю, Василий страшнее Бога, — снова не дождавшись ответа, промолвил старец. — Потому как веры нет в тебе подлинной.
— Есть вера, — потупясь, тихо ответил Дмитрий. Но в том, кто страшнее, нельзя было не согласиться с Нилом. Бога внук Державного Ивана не боялся, ибо считал себя страдальцем, которому уже за все претерпленные муки заведомо уготовано райское спасение. И никакие ночные и даже дневные пачканья не запишутся ему в качестве весомых грехов. Тем более что он о них иногда признается духовнику своему.
— Ну, добро, — сказал Нил Сорский. — А молитву пророка-царя Давида выучил? Которую твой ангел Дмитрий Солунский читал, входя в темницу. Давай-ка, произнеси.
Дмитрий сжал губы. Наказа Нилова он не исполнил, не выучил молитву. Но, однако, стал читать начало, глупо надеясь, что авось да как-нибудь само собой вспомнится:
— Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися… Яко Ты еси… Яко Ты еси… — Нет, дальше не припоминалось, хоть убей.
— Яко Ты еси терпение моё, Господи, — стал подсказывать Нил. — Господи, упование моё от юности моея. В тебе… Ну?
Дмитрий, вдруг обессилев, как от тяжкой ноши, молчал.
— А говоришь, есть вера, — тяжко вздохнул старец. — Даже заветные слова ангела своего не мог выучить. И это сидя без дела! Чем же ты дни свои заполняешь, Димитрию-свете?
— Мало ли чем… — пожал плечами испытуемый. — Книги…
— Книги читаешь? Какие? Последнюю назови, — не унимался мучитель. — Опять молчишь? Значит, и книг не читаешь. Молишься овочасно? Не поверю! Так вот, хочешь скажу, чем дни твои полнятся? Злобными мечтаниями, коими ты аспида кормишь, вместо того чтобы ногой на него наступить и раздавить, поганого.
— Аспида? — растерялся Дмитрий.
— А кого ж ещё! — фыркнул старец. — Помнишь зверей, коих тот же самый Димитрий Солунский поминает, когда в узилище своём безбоязненно давит ногой сатану, явившегося ему в личине скорпиона?
— Да… аспида поминает, — пробормотал Дмитрий пристыжённо, ибо других зверей, коих в житии называет Солунский великомученик, он запамятовал.
— И аспида, и василиска… Ещё кого? — пытал Нил Сорский. — Вижу, и этого не знаешь. Слов Давида, которые Дмитрий Солунский произнёс, давя скорпиона-дьявола: «На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия». Думал я о тебе, заточниче Дмитрию, и могу всех твоих зверей перечислить. Да, зверей. Покуда их не попрёшь и не потопчешь, не явится к тебе в темницу небесный посланник.
