class="p1">Мадам Таунсенд решительно привернула фитиль лампы: на меня — ни лишней капли масла.
— Вы крадете у меня простую девушку, счастливую девушку, счастливую, несмотря на обычные неурядицы семейной жизни. Я сразу же рассчитала вороватую негритянку, против которой возражала Элен, ведь это из-за нее, и только из-за нее — если вы в состоянии примириться с правдой, — она ушла к вам из моей обители. Теперь у меня почтенная ирландка, и она очень внимательна к Элен, носит ей по десять раз на дню горячую воду, будто Элен проходит курс лечения в гостинице на курорте Саратога-Спрингс. Забудьте ее, мистер Скайлер. Вы ничего не можете ей предложить.
— Я хочу на ней жениться.
Мадам Таунсенд потянулась к Библии и прижала ее к животу, словно загораживаясь от злого духа.
— Я повторяю, сэр, вы ведете себя неэтично. Кое-что еще допустимо. Кое-что — нет. Элен это понимает. Вы — нет.
— Это вы не понимаете. Нам было хорошо.
— Вряд ли. Ведь она приходила ко мне…
— До вчерашнего вечера?
— Она приходила не реже раза в неделю. — Торжество, написанное на лице мадам Таунсенд, вдруг открыло мне, что такое жажда убить, сжать шею пальцами, пока жизнь не покинет тело. — О, она держала эти встречи в тайне от вас. Она ужасалась при мысли, что вы узнаете.
— Элен приходила сюда?
— Я принимаю не в муниципалитете.
— Она приходила сюда и встречалась с мужчинами?
Холодное лицо мадам Таунсенд стало ледяным.
— Вам не пристало задавать мне такой вопрос, а мне — отвечать. Но скажу: она приходила сюда выплакаться, рассказать, как она несчастлива с вами, как неестественно живет.
— Я вам не верю! — Хотя в такие минуты начинаешь верить в самое худшее. — Она хотела стать матерью, моей женой…
— Но не стала ни тем, ни другим. Думаю, вам лучше уйти, мистер Скайлер.
— Но ведь не собирается она кончить жизнь шлюхой?
Мадам Таунсенд позвонила в обеденный колокольчик, висевший возле ее кресла.
— Вы невежливы, сэр. Миссис О’Мэлли вас проводит.
Мне хотелось перебить все, что было в комнате.
— Я сообщу в полицию…
— Что вы сообщите? Что девушка, с которой вы сожительствовали во грехе, которая забеременела от вас, вернулась ко мне и счастлива? Они посмеются над вами, как посмеялась бы я, если бы еще умела смеяться. Но, увы, я умею лишь горевать о вселенском грехе.
Из главной залы появилась миссис О’Мэлли.
— В какую комнату проводить, мэ-эм?
— Проводить в парадную дверь, миссис О’Мэлли, и, если у него еще остался здравый смысл, он пойдет в церковь.
— Вот до чего дошло? — Миссис О’Мэлли глянула на меня, как на прокаженного.
Я вышел на Томас-стрит и ни разу не оглянулся, боясь увидеть в окне смеющуюся надо мной Элен. Нет, она не смеется над такими вещами, но и не плачет. Просто досадует.
Подобно Пигмалиону, я больше года создавал мою Элен Джуэт, а теперь она возвращается к прежней Элен Джуэт. Но может быть, вся она — создание мадам Таунсенд, данное мне взаймы, даваемое взаймы каждому, кто заплатит по счету?
Примет ли меня Элен, если я заплачу? Мысль такая отвратительная, что больше я ни о чем думать не могу. Но почему же она была со мной несчастлива?
20 ноября 1835 года
Думаю, сегодня Уильям Леггет стал самым ненавистным человеком в Нью-Йорке; конечно же, он и самый отважный. Этой осенью я провел немало времени в его обществе, и, хоть моя неприязнь к политике не исчезла, я получал удовольствие, наблюдая, как он будоражит Таммани-холл. Члены его, видимо, сторонники Джексона; но поскольку многие «воины» тайно субсидируются Банком, они, по сути, виги, вроде Мэттью Дэвиса и Мордекая Ноя.
Несколько недель назад я пошел с Леггетом на собрание в вигвам Таммани. Мы вошли в переполненный зал, когда Мордекай Ной громил иммигрантов.
— Они разрушат нашу демократию! — кричал он. Сам Ной не пользуется популярностью и сейчас старается угодить аудитории, взвинтить ее. Это ему удалось. — Надо ввести более жесткие ограничения на выборах. Затруднить участие в выборах подонкам, католическим подонкам… — Страшное слово произнесено, и зал замер. — …которые теперь тысячами высаживаются на наших берегах и привозят с собой лихорадку, католическую заразу, ведь, поверьте моему слову, католицизм и деспотизм — одно и то же!
Крики одобрения; овацией руководил Мэттью Дэвис. Леггет плюхнулся в кресло рядом со мной.
— Неслыханно! — пробормотал он.
Затем заговорил Дэвис — об организации, именовавшейся Демократической ассоциацией коренных американцев.
— С июля наша ассоциация заручилась значительной поддержкой в городе, мы рассчитываем и на ваше содействие — общества святого Таммани. Наша газета «Дух семьдесят шестого»…
Леггет вскочил.
— Мистер Дэвис, а ваша Демократическая ассоциация собирается поддержать демократического кандидата мистера Ван Бюрена? Или эта тайная корпорация вигов затеяла отнять голоса у подлинно демократической партии?
По залу прокатилось шиканье. Дэвис говорил необычайно спокойно (он умеет лгать с честнейшим видом).
— Наша ассоциация существует только для сохранения коренных американских институтов. Разумеется, никто из присутствующих не хочет, чтобы среди наших избирателей доминировали нищие иностранцы, слепо послушные честолюбивому духовенству, вознамерившемуся превратить нашу страну в нечто вроде европейского католического государства. — Несколько осуждающих голосов по адресу Дэвиса, но антикатолицизм — популярный лозунг, и виги эксплуатируют его при каждом удобном случае. Я отлично понимаю его привлекательность. Не люблю ирландцев и ирландских монахов. Правда, Леггет убедил меня, что иммигранты гораздо менее опасны для нас, чем их политические противники.
— По-моему, мистер Дэвис, ваша последняя кампания, будто бы направленная против папы, на самом деле обращена против президента Джексона и оплачивается — как и вы — мистером Бидлом и его Банком!
Гром аплодисментов со скамей радикалов, неодобрительные крики большинства.
— Я не знал, мистер Леггет, что вы такой приверженец генерала Джексона. — Мордекай Ной снова вскочил. — Наш добрый президент — да сохранят его все христианские святые, как принято говорить в Девятом округе, — недавно запретил распространение по почте аболиционистской литературы. Наш добрый президент сказал, что не хочет гражданской войны из-за проблемы рабства. А что скажете вы, мистер Леггет? Прав или неправ наш добрый президент?
Леггет остался верен себе.
— Я против того, чтобы грошовый почтальон решал, что имеют право читать граждане страны. — Шиканье антиаболиционистов почти заглушило его голос. — Я склонен поддержать… — Голос Леггета, когда он того хочет, становится мощным инструментом, — аболиционистов, да, аболиционистов, несмотря на весь их фанатизм! — Зал дрожал от неистовых криков, в воздух взметнулись кулаки, попахивало дракой. В Таммани все до единого ненавидят аболиционистов.
Голос Ноя перекрыл общий шум.
— Станете ли вы защищать того, кто
