На тропинку сверху посыпались камни. Шурмин отскочил назад и увидел белогвардейца-капитана, прыгнувшего со скалы.
— Стой, стой! — закричал Шурмин, но Белоголовый уже юркнул за скалу.
Впереди щелкнул выстрел, пуля с визгом цвинькнула в воздухе.
— Стерегите тропу, — шепнул Андрей партизанам и полез на вершину скалы.
Вытянув голову, он отыскивал место, где мог укрыться Белоголовый. Он искал этого палача и одновременно видел огненные пятна на белой реке, треснувшую кожуру льда на камнях, первую вечернюю звезду в морозном небе.
— Белоголовый! — позвал Андрей. — Капитан, ты слышишь меня?
За скалой раздалась ругань, на тропу выступил Белоголовый с наганом в руке.
— Хотите живым взять? — спросил он. — Потешиться надо мной, как я над вашим братом тешился? Только я не хочу! Верно, откозырялся я, так до скорой встречи на том свете! — Белоголовый выстрелил в висок и, поворачиваясь корпусом вперед и вбок, рухнул под обрыв.
Андрей отбросил полушубок, сел на скамью. За морозными узорами окна скрипели сани, ржали лошади — партизаны собирались в поход на Тулун.
Бурлов выступил из Шаманова ночью, при полной луне. Тракт, соединявший поселок Братск с железнодорожной станцией Тулун, был едва заметной лесной тропой. Тропа виляла в тайге по руслам вымерзших ручьев, лошади по брюхо проваливались в снег, их то и дело приходилось выволакивать из сугробов. Партизаны шагали за розвальнями, стуча валенками, прихлопывая рукавицами.
Бурлов ехал в санях, набитых сеном, опираясь спиной на самодельную пушку. Шурмин шел сбоку и, посмеиваясь, говорил убежденно:
— Разорвет это чудище с первого же выстрела. Из водосточной трубы пушка-то — курам на смех!
— Преаделенно разорвет, — соглашался Бурлов. — Но не хотелось наших кузнецов обижать. Верят они — пушка в жар колчаков бросит. — Бурлов выскочил из саней. — Ух, и холодище!
Мороз к утру сменился пургой: тайга растворилась в вихрящихся сивых дымах. Надрывно шумели деревья; поземка переметала тропу; ветровые порывы доносили ноющие, слабые звуки, и Андрею чудилось, что в белой мгле ноют телеграфные провода, посвистывают паровозы.
Он брел, придерживая на ухабах самодельную пушку, холодный ствол ее жег пальцы сквозь холщовую рукавицу. «Моя жизнь превратилась в какую-то карусель, я попадаю из одного приключения в другое, события и люди проносятся вокруг с головокружительной быстротой. Вот иду наперехват Колчаку к Тулуну, а Зверев наказывал из Тулуна добираться до Иркутска. Ревком вызвал в Иркутск все партизанские отряды, кроме отряда Бурлова. Мы бредем по колени в снегу, и слухи опережают нас. Слухи, слухи метут по тайге, как пурга», — думал Андрей, пристукивая валенками.
Действительно, всевозможные слухи катились по таежным поселкам, заимкам, поварням.
Разное говорили люди, но все сводилось к одному. В Иркутске-де кровопролитные бои, и в разных частях города действует разная власть. В Знаменском предместье правят большевики, в центре появился какой-то Политцентр, на вокзале хозяйничает французский генерал Жанен. В шахтерском поселке Черемхово власть перешла к рабочим, у станции Зима стоит партизанский отряд Ивана Новокшонова. Сам верховный правитель продвигается на восток с невероятным количеством награбленного золота.
Слухи о золотом запасе волновали особенно. Назывались цифры в десятки тысяч пудов золота, и все же молва людская была бессильна определить истинную ценность увозимых врагами русских сокровищ. Перед двадцатью девятью вагонами золота, платины, драгоценностей сникала самая безудержная фантазия.
Слух о том, что к Тулуну приближаются партизаны; напугал чехов: на станции застряло несколько их эшелонов. Чехи не хотели драться с партизанами и выслали к ним парламентеров.
Бурлов встретился с парламентерами в охотничьей заимке; чехи предложили перемирие и пригласили представителей партизан в Тулун, на переговоры с высшим командованием.
Бурлов созвал совет; разгорелся спор, кому ехать.
— Преаделенно мне, — заявил Бурлов.
— Тебе-то как раз и нельзя, — возразил Федя. — А если чехи устроят ловушку? Узнают, что мы не такие страшные, — и пожалуйте к стенке?
В конце концов совет решил послать в Тулун Федю и Шурмина. Делегатов своих партизаны одевали скопом: кто дал брюки поновее, кто гимнастерку посвежее.
— Разговаривайте с чехами как представители восставшего народа. Чехи должны знать: хотят они подобру-поздорову убраться домой — пусть ведут себя смирно, — напутствовал делегатов Бурлов.
В кошевке, застланной медвежьей шкурой, Федя и Андрей подкатили к Тулуну. Станция забита народом. Легионеры, колчаковские офицеры, господа в шубах и пальто с бобровыми воротниками потерянно бродили по перрону. На путях бесконечными рядами стояли эшелоны. На вагонных крышах — пулеметы, между вагонами горели костры, возле них бредили тифозные.
Федю и Андрея провели в вокзальный буфет. В разбитое окно виднелся паровоз, выбрасывавший шары дыма, шары лениво катились через прокопченные сугробы и словно утверждали: с этого вокзала никто никуда не уедет.
В буфет пришел чешский генерал со страдальческим выражением на заросшем щетиной лице.
— Я вас, господа партизаны, в Тулун пустить не могу. Вы помешаете эвакуации моих войск, а мы спешим домой. До русских нам теперь дела нет. Генерал сложил на груди руки и грустно повторил: — Домой спешим, домой, домой!
— Партизаны не будут спрашивать у вас разрешения, что им делать, рассердился Федя. — Я, начальник партизанского штаба, продиктую свои условия. Мы контролируем дорогу от Тулуна до Иркутска; если надо — взорвем пути, и тогда неизвестно, увидят ли чехи свой дом.
Генерал молчал, поглаживая ладонью небритую физиономию.
— В Тулун скоро прибудет Колчак с золотым эшелоном. Вы поможете нам арестовать его? — спросил Федя.
— Не стану помогать, но и защищать верховного правителя не буду, ответил чешский генерал.
— Нет никакого верховного правителя. Колчак оставил в Сибири только зло, он вложил звериную душу в белую власть. Потому для Колчака все и кончилось быстро, и кончилось скверно.
— Давайте ближе к делу, — попросил генерал. — Меня агитировать бесполезно. Я солдат, прикажет высшее командование повесить Колчака повешу, прикажет целовать его в зад — поцелую. Пока же, учитывая обстановку, я вношу вот какое предложение…
И они подписали договор о перемирии. По этому договору партизаны могли разоружить поезда с колчаковцами, стоящими в Тулуне.
На заре снова разыгралась метель. Тайга и небо растворились в крутящемся месиве. Снег заметал вагоны. В теплушках непробудная темнота, в окнах пассажирских вагонов мигали тусклые фонари.
Андрей шагал за Федей, нацепив, как и все партизаны, красную повязку на левый рукав, красную ленту на шапку. Партизаны бесшумно окружили поезда на путях, подошли к вагону, в котором находились колчаковские офицеры и чиновники. Полураздетые, еще не проснувшиеся, они сдавались без сопротивления. Лишь какой-то полковник потянулся было к маузеру, но Федя вышиб из его рук оружие.
— Это измена! Предательство! — кричал полковник, натягивая дрожащими руками на плечи мундир.
— Ваше благородие, застегните штаны и освободите вагон.
В хвосте поезда послышались винтовочные выстрелы, ахнула граната, за ней другая. Это офицеры из последних вагонов успели занять оборону: началась рукопашная схватка в метели. Партизаны и колчаковцы дрались в вагонах, между путями, на рельсах. В белой мгле взблескивали выстрелы, появлялись и опять исчезали в метели люди.
Что-то прогрохотало, рваное пятно огня взлетело в снежный воздух.
— Нашу водосточную пушечку разнесло вдребезги, — смеясь и ругаясь, объяснил Андрей подбежавшему Феде. — С первого выстрела развалилась.
— Вечная ей память! Попугала кильчаков и успокоилась. И кильчаки тоже успокоились. Собирай пленных в колонну, поведем их к Николаю Ананьичу.
Сердитый полковник, раздувая гнедые усы, сказал Феде:
— Доложите обо мне вашему командиру. Хочу с ним поговорить по серьезному делу…
На заимке Федя вспомнил о полковнике.
— Коли просился, давай его, — сказал Бурлов.
Федя ввел полковника в избу, тот вскинул руку к виску, отрапортовал:
— Бывший начальник золотого эшелона…
— Почему же бывший? — спросил Бурлов.
— Я покинул адмирала.
— Почему так?
— Долго объяснять.
— Когда вы бросили Колчака?
— Два дня назад. У меня свежие сведения об адмирале и золотом запасе. Если сохраните жизнь, скажу…
— Жизнь за предательство?
— Я хочу помочь своему народу, — обиделся полковник. — Разве это предательство?
— Но вы же ставите условия.
