На площади выстроилась колонна кавалеристов, и вдруг поднялся крик: «Уезжают! Уезжают!» В самом деле: уезжают гвардейцы конвоя и мушкетеры. «А как же я?» — думает Жерико и пытается пробраться поближе, чтобы узнать у кого-нибудь из всадников хоть что-то. Им руководит дурацкое укоренившееся чувство долга, страх не сделать того, что нужно, хотя в такую минуту и при его умонастроении этот страх — совершенная бессмыслица. Оказалось, что это эскорт их высочеств с Мармоном во главе, две тысячи лошадей при полутора тысячах всадников, остальные лошади запасные. А мушкетеров черных и серых было и вовсе сотни три — не больше, те и другие под начальством господина де Лористон: они составляли авангард, а за ними следовало основное ядро королевского конвоя. Экипаж графа Артуа, зеленую берлину с королевским гербом, окружал отряд легкой кавалерии под командованием Сезара де Шастеллюкс. Сразу следом за ним катила желтая карета господина де Дама́. Вот уже с Приречной улицы, мимо мясников, по ухабистой мостовой выезжает герцог Беррийский в мундире легкой кавалерии, издали приметный из-за неизменного серого непромокаемого плаща. За ним следуют гренадеры, окружающие другую берлину с королевскими лилиями, но только желтую. Дальше две кареты, шесть-семь фургонов и две повозки с поклажей. Артиллерийские зарядные ящики, но пушек не видно. Опять кареты. Замыкал шествие королевский конвой. Как? И это все? Быть не может! Нас построят потом, мы тронемся позднее и будем прикрывать отступление их высочеств… Уход колонны стал началом всеобщего бегства. Главная площадь опустела, все спешили — кто на отведенную ему квартиру, где задержался товарищ, кто за лошадью или в ротную канцелярию, если таковая имелась, — на площади остались лишь те немногие, кто заночевал прямо в повозках, да еще походные кухни, отбившиеся от своих пехотинцы и, наконец, пушки.
* * *
С согласия графа Артуа Мармон поставил во главе войск, брошенных в Бетюне, господина де Лагранж, назначив комендантом крепости генерала графа де Монморен, которому были приданы пушки Мортемара, вся пехота и бо́льшая часть кавалерии. Отряд, сопровождающий принцев, выступил из города через те самые Приречные ворота, у которых недавно очутились императорские уланы. Миновав потерну, выслали вперед дозорных, те проехали Конную ярмарку, добрались до канала, переправились через него, произвели разведку окрестностей, пока не убедились, что никаких войск в поле зрения не имеется, и вернулись к своей колонне, которая построилась тем временем в маршевом порядке на Конной ярмарке.
Дорога в большей или меньшей степени следует за течением До и сперва пролегает между рощами, которые почти сразу закрывают вид на город. Но немного погодя ландшафт меняется коренным образом. Прежде всего и дорога-то вовсе не дорога, а немощеный проселок, она ведет через топь со стоячей водой, и на первой же полумиле от Бетюна повозки стали вязнуть в грязи, так что седокам приходилось вылезать и вместе с кучерами толкать их. После недавних дождей обочины совсем раскисли, и лошади, ступая по целику, то и дело натыкались на крупные камни. На перекрестках, где от главной дороги отходили проселочные, в поля, люди не знали, куда поворачивать, и часто конь какого-нибудь гвардейца увязал в грязи, а всадник, спешиваясь, тоже попадал прямо в воду.
Почти все окрестные поля стояли под водой. Но там, где вода сошла, видно было, что эти уже зазеленевшие поля разделены на большие прямоугольники наполненными водой канавами, вдоль которых, поблизости от уединенных ферм, рос ивняк. Главное осложнение заключалось в том, что эти протоки, покрывающие всю равнину между Лисом и Ло, начиная от Локона, омывают поля, а затем стекаются в придорожные рвы, и стоило экипажу или коню взять немножко в сторону, как они проваливались по ступицу или даже по грудь. Камни, проложенные между канавой и дорогой с промежутками в тридцать сантиметров и образующие пешеходную тропу в виде многоточия, создавали дополнительные препятствия, один из нагруженных фургонов опрокинулся, наткнувшись на них, и, к большой досаде владельцев поклажи, пришлось его бросить, а что поместилось — пристроить на другую повозку. Чем дальше, тем непроходимее становилась дорога. Лошади с трудом тащили повозки. Как только попадалось относительно сухое, нетопкое местечко, всадники останавливались, чтобы кони могли отдышаться.
Таким образом, колонна очень скоро оказалась раздроблена, отдельные подразделения вырвались вперед, экипажи тащились в хвосте. Все командиры войсковых частей ехали вместе с их высочествами: господин де Лористон как командир черных и серых мушкетеров, составлявших большинство колонны, а также господа де Вилье-Лафей, де Рейзе, де Фурнель, де Леото, барон Лакур, барон Фавье, стоявшие во главе гвардейцев, отобранных из разных рот. Господин де Дама́ ехал в карете, как и генерал-лейтенант де Бордсуль, который нагнал королевскую гвардию в Бетюне после того, как вырвался из Стенэ, где его части взбунтовались. Господа де Верженн, де Мортемар и Этьен де Дюрфор взяли с собой во вторую королевскую берлину герцога де Ришелье, Луи де Ларошжаклен ехал верхом рядом со своим кузеном Шастеллюксом. Это был последний оплот королевской власти. Однако и люди и кони не знали отдыха от самого Парижа и выбились из сил. Вдобавок снова пошел дождь, мелкий вечерний дождик, от которого смеркается раньше времени. Все были на ногах более полусуток, но из-за неопределенности положения не решались сделать хоть маленькую передышку в Бетюне. Маркиза де Фужер разлучили с его волонтерами из Школы правоведения, те пытались выйти из города вслед за всей колонной, но их затерло экипажами, а потом перед самым их носом захлопнули ворота, и маркиз жаловался на эту незадачу Леону де Рошешуар, который ехал во главе колонны, сейчас же за господином де Лористон, с мушкетерами, составлявшими эскорт герцога Беррийского, более молчаливого, чем обычно. Их отряд успел добраться до Ла-Горга близ Эстера, где Ло встречается с Лисом и откуда начинается тот Лалейский край, о котором все время толковал граф Артуа. Но, после того как эскорт растянулся на целую милю впереди, сам граф, не добравшись даже до Лестрема, остановился в двух с четвертью милях от Бетюна, да и это расстояние ему насилу удалось одолеть за два с лишним часа. Берлина его высочества увязла в грязи: пока ее вытаскивают, все равно придется выйти. Так уж лучше сделать здесь привал. Что это за местечко? Это деревня Ла-Фосс в окрестностях Лестрема. Дома и развалины церкви расположены вправо, в сторону Ло. Карета его высочества угодила колесом в канаву на скрещении дорог, но тут местный кюре, работавший под вечер у себя в саду, всполошился при виде всей этой суеты, поспешил на дорогу, и он-то именно подал совет вышедшим из кареты господам Франсуа д’Экару и Арману де Полиньяк проводить графа Артуа вон в то высокое строение, прямо у дороги — до него всего пятьдесят туазов, не больше. Это лучшая ферма в округе, и фермер, господин Жуа, — человек гостеприимный и преданный монархии.
Здесь все, буквально все было покрыто водой. Большой канал вышел из берегов, и в канавах вода поднялась до уровня дороги. Граф Артуа в развевающемся плаще и в треуголке, на которой повисли перья, что, казалось, сроду не были белыми, нес на руках, точно младенца, бочонок. Оба его спутника тоже тащили по бочонку. Карета стояла в очень ненадежном месте, на самом перекрестке, и граф отнюдь не собирался бросать свое золото посреди большой дороги вместе с двумя-тремя зарядными ящиками.
Ферма называлась «Под тисами» — по ветвистым деревьям, росшим вдоль северного берега большого канала. Она высилась посреди этого низинного края наподобие крепости с башнями по обеим сторонам тяжелых ворот, с подъемным мостом через глубокий и широкий ров, окружавший всю усадьбу. От ворот шла луговина, обсаженная тополями, вправо, еще за одним рвом, находилась сама ферма, обширное строение с оштукатуренными каменными стенами и соломенной кровлей. Из-за дома виднелся сарай, выстроенный на краю рва. Там поставили лошадей и устроили на ночлег гвардейцев из эскорта. Внутри сарай был необычайной высоты, вроде церкви, опорами служили поставленные вертикально деревья, обточенные наподобие колонн. Стропила тоже были огромные. Здесь держали земледельческие орудия, а также рабочих лошадей и запасы сена.
Хозяин и его сыновья, обмирая от благоговения, встретили высоких гостей, которых сперва не узнали в сгущающихся сумерках, да могли и не понять, зачем им понадобилось странствовать по таким скверным дорогам. Нижняя зала, откуда каменная лестница вела в жилые комнаты, была таких размеров, что в ней смело размещались за обедом сорок жнецов. Тут собрались с женами и малолетними детьми эти бородачи крестьяне и стояли рослые, крепкие, как столпы неиссякаемой жизни, которая находит источник своих неисчерпаемых богатств даже в этом безотрадном краю и его неукрощенных водах. Вдруг оказалось, что хозяева — именно они, а все эти графы, герцоги, принцы приплелись к ним, еле волоча ноги, точно цыгане, точно бродячие комедианты, которые заплутались между двумя отдаленными деревушками, где давали представление, и присвоили себе титулы, какие носили в высоких трагедиях. Фермер что-то шепнул одному из сыновей, и тот разжег гигантский очаг, который топили целыми, неразрубленными стволами. Вечер выдался сырой. И даже холодный.
