полагает обвинение, шел от дома Робинсон — то есть двором и через частокол, — вполне могла быть дорогой к дому, по которой прошел настоящий убийца, и есть немалая вероятность, что мы найдем
его, господа присяжные, — да, немалая вероятность».
Тут у меня остановилось дыхание, мне казалось, что весь зал слышит, как стучит мое сердце.
— Потому что в этом городе живет человек, с которым сожительствовала несчастная Элен Джуэт. От которого у нее родился мертвый ребенок, человек ревнивый, мстительный, от которого она сбежала, сбежала, опасаясь за свою жизнь. И из-за этого чудовища сатанинская обитель на Томас-стрит стала не только обителью греха для Элен Джуэт, но и — да поможет господь бедной девушке — последним, безопасным прибежищем.
Я долго не мог прийти в себя. У меня чуть не остановилось сердце. Как можно хладнокровнее я перебирал в уме уголовный кодекс. Осмыслил свидетельские показания. Я не нашел достаточных оснований для привлечения меня к суду и никаких — для обвинения. В конце концов, я сидел с Фицгрином Халлеком до двух часов ночи.
После пятнадцатиминутного «размышления» присяжные оправдали Робинсона. Дело еще не закрыто, и, приняв снотворное, я все же просыпаюсь после четырех часов сна и не могу заснуть до рассвета, ожидая, что за мной придут.
Я даже посмотрел на себя в зеркало и сказал:
— Ты убил Эльму Сэндс!
30 июня 1836 года
Утром я получил письмо с вашингтонским почтовым штемпелем. В него вложена толстая белая карточка со следующей надписью: «Президент просит (вписано) мистера Скайлера оказать ему честь своим присутствием на обеде в понедельник, 9 июля, в 5 часов. Убедительная просьба ответить». Просьбу президента я выполнил за несколько минут, которые ушли на то, чтоб настрочить согласие. Еще двадцать минут ушли на дорогу к почте; там я получил полное удовлетворение, увидев выражение лица почтового служащего, когда я протянул ему письмо с бросающимся в глаза незамысловатым адресом: «Президенту США, Белый дом, Вашингтон».
— Все хотят устроиться на государственную службу! — выдавил из себя бедняга. Я великодушно улыбнулся, заплатил за марку и отправился на Пайн-стрит.
Брайант обрадовался, но не удивился.
— Мистер Ван Бюрен в таких вещах пунктуален. Именно в этом, кстати, секрет его успеха. Он никогда не забывает ни долгов, ни оскорблений.
— Я и не надеялся, что все будет так быстро.
— Наверное, генерал Джексон сгорает от нетерпения познакомиться со Старожилом. — Мне вдруг стало не по себе от мысли встретить лицом к лицу славного воина. — Полагаю, это доказательство доверия к вам мистера Ван Бюрена, коль скоро он приглашает вас в Белый дом еще до своего избрания.
— И его самонадеянности, — пришлось мне добавить. — Но все равно, я уеду из Нью-Йорка в любом случае: ждет меня государственная служба или нет.
— Нам будет не хватать Старожила. Но вы сможете писать нам из Европы. Вы, разумеется, правы: за границу надо уезжать молодым. — Брайант до сих пор не может простить мне связь с Элен Джуэт. Хотя Леггет и пытался убедить его, что я невинный, сбившийся с пути юноша, Брайант уже махнул на меня рукой и считает недостойным спасения. Что и говорить, он прав.
Потом он с удовольствием (так он сказал, во всяком случае) прочитал мое описание ужасающей поездки Старожила по новой железной дороге Бруклин — Ямайка [102]. Заплатил мне, извинился, объяснил, что занят: ему предстояло написать некролог по только что почившему Джеймсу Мэдисону.
Полковник очень слаб, он не выходит из комнаты. Я застал его в постели. Все одеяло было завалено газетами, в руке — недокуренная сигара. Он уже слышал новость.
— Значит, все-таки пережил их всех? А ты пришел вовремя, поможешь мне написать письмо Долли. У нее, я думаю, нет ни пенни. Сынок промотал все. — Полковник благодушествовал. — Не могу представить, как она будет жить, бедная девочка. Обожала сорить деньгами.
Полковник продиктовал любезное письмо и с трудом его подписал, у него теперь дрожат руки. Затем, пока я надписывал конверт, он без сил откинулся на подушки.
— Но ведь Джемми на пять лет старше меня, — пробормотал он, глядя на темные воды Атлантики.
— Вы часто видите преподобного Ван Пелта?
— Приходит ко мне при всякой возможности. Но он тактичен. Пока не просил меня исповедаться. Но ведь он уж не так молод, а у меня на исповедь уйдет лет десять, только начать. Говоря по правде, он только раз допустил бестактность. Спросил, рассчитываю ли я на «спасение». Довольно-таки невежливый вопрос, тебе не кажется?
— Что вы ему ответили?
— Мне кажется, — сказал я ему, — отвечать на этот вопрос было бы с моей стороны нескромностью.
Я рассказал полковнику о приглашении в Белый дом. Он удивился.
— Кто же это устроил? И с какой целью?
— Леггет и Брайант. Я… я собираюсь написать о генерале Джексоне в Белом доме.
Полковник посмотрел на меня задумчиво.
— Мэтти покажется тебе приятным и добрым. Он тебе понравится. Кстати, я писал ему о тебе.
Я смотрел на полковника невинными глазами.
— Вы думаете, мистер Ван Бюрен будет присутствовать на обеде?
— Весьма вероятно, Чарли.
— Упомянуть мне вас?
— Если ты не упомянешь меня — он сам упомянет. — Полковник попросил почитать ему вслух. — Знаю, тебе скучно, но на меня это действует лучше снотворного.
Со столика у изголовья постели я взял «Тристрама Шенди» и читал ему целый час. Нас обоих чтение позабавило. Эту книгу даже лучше читать вслух.
— Я люблю Стерна, — сказал полковник, — и жалею, что пришел к нему с таким опозданием. Ей-богу, читай я в юности побольше Стерна и поменьше Вольтера, я, возможно, понял бы, что на земле есть место для нас обоих — и для Гамильтона, и для меня.
Прежде чем отпустить меня, полковник дал мне совет, как держаться в Белом доме.
— Должно быть, там очень натянутая атмосфера, особенно без женщин. — Он улыбнулся при внезапном воспоминаний. — Долли всегда таскала в руках книгу, чтобы было о чем поговорить с посетителем. «Что это за книга?» — опросила однажды моя дочь. «Дон Кихот», — сказала Долли. — Неизменный «Дон Кихот». Когда Теодосия спросила, что она думает о Сервантесе, Долли сказала: «Если бы я ее прочитала, мне было бы скучно занимать гостей. А так, с годами, я узнала от нервозных посетителей почти все содержание». — Полковник коротко засмеялся. — Долли и без денег не пропадет. Говорят, Даниэль Уэбстер за ней приударяет, а, коль скоро он не отказывается ни от одной взятки, у него хватит денег поддержать прежний образ
