— Худо без добра не бывает, — сказал он. — Пусть это будет наш подарок Кате.
— О-о! — протянул Мартин.
Все дружно принялись за еду.
Мартин, коверкая слова, расспрашивал квартирантов о России, допытывался, верно ли рассказывали моряки, будто по улицам бродят большие медведи и задирают людей. Герасим, насколько мог, с помощью справочника, пояснил, что это чушь…
Герасим Михайлович долго потом не мог заснуть, ворочался на диване. Думал о нелегкой жизни рабочего человека. Она одинакова — что у англичан, что у русских. Ему хотелось сделать что-то приятное хозяевам, оставить добрую память о себе; пусть знают — русским людям дорог и близок рабочий человек, где бы он ни жил — в Европе или Азии, в дальней Америке или Китае.
Прения по докладу Ленина открылись спокойно, деловым обсуждением проекта Устава партии. Разговор больше всего шел о связях местных партийных комитетов с Центром, о взаимоотношениях и функции Центрального Комитета, Совета и Центрального Органа. Кто-то говорил о местных организациях, кто-то затрагивал раздел идейного и практического руководства в партии, кто-то касался «организационного недоверия»: не слишком ли Владимир Ильич «перегнул палку» в этом отношении? Но все это было, пожалуй, обычно при обсуждении, необходимо и, прежде чем окончательно принять Устав, который должна дорабатывать комиссия, высказывания помогали выяснить истину.
На вечернем заседании заслушали докладчика программной комиссии, но обсуждать вопрос не стали, а перенесли разговор на утро. Следовало дать делегатам время подумать и на свежую голову высказать замечания, внести поправки.
Председательствовал Ленин. Он предвидел серьезность обсуждения Устава о членстве в партии. Сразу же после доклада уставной комиссии ему стало ясно — разгорится ожесточенная борьба, грянет гром. Решался самый принципиальный вопрос — какой должна быть подлинно революционная рабочая партия. Каждое слово параграфа было Лениным обдумано, несло точный и определенный смысл.
Первым выступил Мартов. Он зачитал по бумажке свою формулировку о членстве в партии, должно быть, согласованную с единомышленниками. Она открывала двери в партию для всех.
Ленин привстал со стула и подчеркнул: «Членом партии должен считаться всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».
Мартов привычным движением поправил очки с выпуклыми стеклами и сипловатым голосом выкрикнул:
— Я настаиваю на своей формулировке.
Позиция Мартова и его сторонников была ясна. Ленин ее предвидел. Аксельрод сказал, что первый параграф является прямым противоречием с самой сущностью партии, признался, что он, хотя и «стучится в открытую дверь», но тут еще можно «поторговаться».
Георгий Валентинович усмехнулся: выгнул дугой брови и шевельнул усами. «Ох, уж этот Аксельрод!»
Ленин поглядел на почтенного оратора и подметил:
— Я охотно последовал бы этому призыву, ибо вовсе не считаю наше разногласие таким существенным, чтобы от него зависела жизнь или смерть партии. От плохого пункта Устава мы еще далеко не погибнем! Но раз уже дело дошло до выбора из двух формулировок, то я никак не могу отказаться от своего твердого убеждения, что формулировка Мартова есть ухудшение первоначального проекта, ухудшение, которое может принести партии, при известных условиях, немало вреда…
Мартов ждал: сейчас Ленин обрушит на него шквал слов. Он загреб рукой черную шевелюру, почесал густую бороду, выразительно поднял брови. Но Владимир Ильич очередное замечание перенес на другого оратора, потом на третьего, на тех, кто так или иначе поддерживал мартовскую формулировку. Мартов знал уже, что этот длинный заход делается с целью вернуться снова к нему.
Он внутренне радовался, что разгадал прием, скорее тактический, чем стратегический, ибо понимал — Ленин никогда не пойдет на уступки в том, что считает правильным. Все лицо его в этот момент говорило: кто же перехитрит, переборет?
Прищуренным глазом он окинул мрачноватый зал заседания, довольная улыбка заиграла в маленьких, пронзительных глазах: явный перевес был на его стороне. Он знал уже, как бы красноречиво и доказательно ни убеждал Ленин делегатов в правоте своей формулировки, окончательная победа будет не за ним.
Делегаты смотрели на выжидающего Плеханова: к кому он присоединится? Чувствовалось: Георгий Валентинович колеблется. Когда он встал, все стихли. Плеханов обвел делегатов быстрым взглядом, сказал:
— Не понимаю, почему думают, что проект Ленина, будучи принят, закрыл бы двери нашей партии множеству рабочих. Рабочие, желающие вступить в партию, не побоятся войти в организацию. Им не страшна дисциплина. Побоятся войти в нее многие интеллигенты, насквозь пропитанные буржуазным индивидуализмом. Но это-то и хорошо…
И он твердо заявил, что за проект Ленина должны голосовать все противники оппортунизма.
И все же прения продолжались. Стороны сталкивались. Ораторы выступали по второму разу, убеждали в своей правоте.
К трибуне подошел возбужденный Красиков. Ему хотелось сразить Мартова и тех, кто его защищал:
— Честный пролетарий не испугается организованности и коллективной деятельности. Формулировка же Мартова превращает партию в анархический союз, где дисциплина необязательна.
Взгляд его задержался на Мишеневе. По сосредоточенному выражению его лица Петр Ананьевич понял: выступит. Герасим Михайлович, не сразу уловивший существенную и принципиальную разницу формулировок, теперь разгадал цель противоборствующих сторон.
— Разрешите?
Ленин огласил:
— Выступает делегат с Урала.
— Мне кажется неосновательным возражение против проекта Ленина, что многие останутся за пределами партии, — начал Мишенев. — Проект Ленина охватывает, кроме «партийных организаций» в собственном смысле, целый ряд других организаций, куда легко могут войти различные кружки и одиночки.
Он предложил голосовать за формулировку первого параграфа Устава, выработанного комиссией.
Мишенев считал ее единственно правильной. Он не мыслил себе рабочей партии без строжайшей дисциплины, устраняющей организационную неразбериху и нелепость. И сказал об этом с тем убеждением правоты, какую не могло уже ничто поколебать. Он сказал и бросил взгляд на Ленина. Владимир Ильич был доволен. Ему понравилась речь — незамысловатая, краткая, но убеждающая.
Сейчас Владимир Ильич, перехватив взгляд Мишенева, незаметно подбодрил его наклоном головы. Герасим увидел на столе листок, стремительно испещренный вкось и вкривь записями Ленина, с его расштриховкой, сделанной цветными карандашами.
Тонко отточенным черным карандашом Владимир Ильич пометил: «Сужение круга и широта», «твердость и чистота», «идейная группировка», «партия вне масс». И сердцевиной всего: «отделение болтающих и работающих: лучше 10 работающих не назвать членами, чем 1 болтающего назвать».
Владимир Ильич подчеркнул жирно последние слова. От нажима сломался карандаш. Он взял другой — со светло-сиреневым грифелем и крупно написал: «береза». Заштриховал. Потом энергично зачеркнул и вновь несколько раз настойчиво повторил: «береза».
Со стороны могло показаться: рука механически фиксировала случайные ассоциации, вызванные, быть может, какими-то воспоминаниями. Но так могло только показаться. На самом деле мысли Владимира Ильича в этот момент были как раз о березе. Он думал: не хватает твердости и чистоты тем, кто выступает против организованности рабочей партии.
Русская береза! За ней издавна утвердились символы твердости, чистоты и красоты. Говорят же в народе: где вырастает береза — там приживутся и люди. Недаром береза воспета в народных песнях. Она — олицетворение России!
Не с нее ли на волжских берегах, в старом саду Кокушкино на речушке Ушне, Алакаевских лесах, Шушенском, началась и для него Русь избяная, исконно крестьянская, страдальческая?
Слышал Ленин: гром обходит березу стороной и молния не бьет в нее. Хорошая примета! Значит, и гроза не страшна!
Все это пронеслось коротким мгновением, вспыхнуло, как искра на ветру, и погасло, а след остался — волнующий и беспокойный.
Владимир Ильич постучал карандашом по столу, коснулся рукой темени.
Герасим Михайлович не мог видеть, какие слова были на листке, испещренном Лениным, а стало быть, и знать, в каком направлении следовала его стремительная мысль, но, пристально наблюдая за ним, понимал: Владимир Ильич готовится защищать свою формулировку. В глазах вспыхнул иронический огонек, сдвинулись брови. «Значит, будет выступать», — решил Герасим Михайлович.
Пригладив обеими руками волосы, Владимир Ильич поднялся и с поразительной живостью заговорил, ладонью как бы взвешивая каждое слово.
