— Кто? — не понял Герасим Михайлович.
— Ну, Страхов, — поспешил объяснить Гусев.
Алексеев протер большими пальцами толстые стекла очков.
— Конечно, первый параграф Устава определяет основу партии. В формулировке Ленина скрыта сила организации и ее дисциплина, крепкая дисциплина.
Эти слова Алексеева живо напомнили Герасиму Михайловичу выступление Плеханова. Конечно, рабочие, желающие вступить в партию, не побоятся войти в организацию. Взять того же Хаустова или рудокопов — Кирилыча и Дмитрия Ивановича. Им не будет страшна дисциплина. Они достаточно хлебнули на шахте горестей и, если партия поможет им бороться за лучшую жизнь, наверняка не пожалеют ни времени, ни сил. Побоятся такие интеллигенты, как управитель Огарков, хотя он ратует за рабочих. Ну и что же? Это и хорошо!
Петр Ананьевич поддержал Гусева.
— Ты прав, Сергей. — Он пригладил волнистые волосы, тронутые серебринкой, и качнул головой: — Я тоже верю в победу. От жизни партии, ее черновой работы я не отрываю конечную цель — социализм.
Гусев горячо подхватил:
— Не стоило бы жить и бороться, если бы не было этой цели будущего, этой нашей звезды. Ну, а что скажет приунывший товарищ Муравьев?
— Я? — Герасим Михайлович замялся, улыбнулся. — Я рад, что здесь с вами. И уж если надо бороться, значит, идти одной дорогой.
В щели жалюзи уже просвечивал мутный, розоватый рассвет. Ночь была на исходе, а разговор друзей не смолкал.
Алексеев, к которому частенько заходили делегаты, видел Герасима Михайловича второй раз. В первый день, когда Владимир Ильич прямо с поезда привел делегатов, Николай Александрович выделил среди них застенчивого, с рябинками на лице молодого человека. Что-то подкупающее было в нем. Сейчас Алексееву Герасим еще больше понравился. Он хорошо сказал, без бахвальства, просто.
— Конечно, главное в жизни убежденного человека — выполнить свой гражданский долг, — поддержал разговор Алексеев, — пройти свой путь до конца, если только есть вера в жизнь, в людей, есть сознание своего долга…
— Вы правы, вы очень правы! — подхватил Мишенев. — В этом я вижу высшее счастье для себя и для всех, кто выбрал эту дорогу.
Петр Ананьевич встрепенулся при этих словах. Припомнилась встреча с Герасимом на явке. Еще тогда Красиков отметил в нем серьезность. «Такого жизнь не изломает, скорее, он будет на гребне».
— Хорошо! Прекрасно! — сказал Петр Ананьевич. — Есть романтический налет, право, это мне по душе! Я разделяю такое счастье. Тогда и несчастье оборачивается счастьем, служит источником силы, побуждает человека к борьбе.
Красиков поднялся, шагнул к Герасиму, открыл жалюзи, мягко положил руку на плечо молодого товарища.
В комнату ворвался сыроватый ветерок, пропахший угольной копотью.
— Вот и новый день наступил, — подойдя к окну, проговорил Гусев.
— Ближе к России, — словно почувствовав и себя на родной земле, произнес Алексеев. — Не дождусь, когда снова увижу Петербург.
Они заговорили о пушкинских местах, о русских лугах и лесах…
— А все же и вздремнуть надо, — спохватился Гусев. — День предстоит нелегкий. Николай Александрович, уготовь-ка нам постельки…
— Ну что же, будем располагаться, — отозвался Алексеев.
Закрыли жалюзи. На узком диванчике устроили Петра Ананьевича. Сергей бросил на пол пальтишко хозяина, в головы положил журналы и газеты.
— А мы тут с Муравьевым. Приятного, но короткого сна, друзья! — Гусев, посмеиваясь, стал раздеваться. — Чудесно!
Алексеев потушил газовый рожок.
— И я с вами рядом.
— Вот и хорошо, — ответил Гусев.
Предстояли выборы руководящих органов партии, еще одна волна ожесточенных боев.
Председательствовал Ленин. Плеханов, утомленный шумными и напряженными заседаниями последних дней, сидел безучастный и отрешенный. Ему казалось — что-то непоправимое просмотрел, упустил момент начавшихся раздоров, а мог как самый старший, опытнейший предупредить весь этот неприятнейший разброд. Плеханов слышал, что старые друзья называли его, правда в шутку, генералом социал-демократии. В каждой шутке есть доля правды. Но какой же он генерал, если не в силах установить дисциплину и добиться повиновения и единодушия?
Это была лишь одна сторона его раздумий. Георгий Валентинович начал сомневаться: правильно ли поступал теперь? Верна ли его позиция? На чьей стороне будет, в конце концов, правда, за кем останется победа? Сомнения все больше терзали его. «Молодой на битву, а старый на думу».
Георгий Валентинович, вместо того чтобы продолжать начатое сражение, устало молчал. Ему даже становилось жаль борющихся. Ведь они составляли единый лагерь… Мелькнула мысль: примирить стороны, но тут же погасла. Видимо, это уже невозможно!
И в то же время, казня себя, признаваясь в том, что генеральское звание уходит от него, Георгий Валентинович чувствовал: уплывала из-под ног твердая почва. Он понимал и не мог этого не понимать: за Лениным пойдут. «Стареешь, Георгий Валентинович, стареешь. Думать следует об отставке, но как это сделать?»
А схватка продолжалась на его глазах. Один из руководителей группы «Южный рабочий» Егоров, член Организационного комитета по созыву съезда, оказался самым неугомонным, упорно стоял на своем. Он пытался сохранить группу и газету, как активно действующую, самостоятельную организацию на Юге России, энергично защищал право на их существование.
— Хотя все мы поодиночке составляем единую партию, но она все-таки состоит из целого ряда организаций, с которыми приходится считаться как с историческими величинами. Они могут или разойтись или остаться. Но если подобная организация не вредна партии, то ее не к чему распускать. «Южный рабочий» этого не находит нужным…
«Какой дотошный, право. Сразить бы его сейчас острой репликой». Но ничего не приходило на ум Георгию Валентиновичу.
Плеханов взглянул на Ленина, чуть поодаль сидевшего за столом, на его волевой, лобастый профиль и попытался разгадать, почему Владимир Ильич терпеливо дает слово южнорабоченцам. «Ленину хочется, чтобы они, выслушав возражения и доводы других делегатов, поняли, наконец: отстаивая право на свою самостоятельность, мешают созданию единой партии», — догадывался Георгий Валентинович. Выдержке Ленина и на этот раз можно было позавидовать. «Стратег, тонкий стратег!»
Георгий Валентинович откинулся на спинку стула, приставил к глазам пальцы и стал вслушиваться в слова очередного оратора. Сергей Гусев говорил внушительно, куда внушительнее Егорова. Он доказывал, что существование группы «Южный рабочий» теперь излишне. Делал это сдержанно, без напряжения, уверенный в правоте своих слов. «Эти победят, непременно победят!».
— Поддай, Медвежатко, поддай им! — раздался голос в рядах делегатов.
Плеханов опустил руку, поднял голову. «Как на деревенской сходке». Он бросил быстрый взгляд на Ленина. Владимир Ильич, слушавший Гусева, подперев щеку рукой, встрепенулся и легонько постучал карандашом по столу, а потом торопливо по графину.
Герасим Михайлович невольно оглянулся. Сзади сидел делегат-ростовчанин, устремивший до вольный взгляд на выступающего. Гусев тряхнул своими длиннющими волосами, поправил очки, лихо улыбнулся. «Медвежатко! Должно быть, его кличка». В голосе крикнувшего товарища звучала доверчивость и уважение к Гусеву. «Сергей непременно поддаст крикуну Егорову — верховоду южнорабоченцев», — решил Мишенев.
— Никто не признает группу и газету вредными, — звучал сильный баритон, — наоборот, считают полезными. Русская организация «Искра» была более полезна, но объявила себя распущенной.
— Однако она не уничтожена! — послышался раздраженный голос Егорова.
— Она растворилась в партии, — отвечал Гусев. — Того же мы ожидаем и от «Южного рабочего».
— А мы не находим нужным это делать, — выкрикнул злобно Егоров.
Ленин реже, чем Плеханов, пользовался колокольчиком, а сдерживал возникающий шум или беспорядок властно поднятой рукой с зажатым карандашом. Этим жестом ему удавалось призывать к порядку разбушевавшихся делегатов, остудить их страсти. Сейчас он постучал карандашом по горлышку пустого графина, и острый звон стекла подействовал на Егорова.
Но когда один из ораторов, сорвавшись со спокойного тона, заявил, что он вообще против существования местных органов и считает совершенно лишними не только «Южный рабочий», но и другие местные газеты, дублирующие «Искру», взвинченный Егоров снова вскочил:
— Это ложь! Нельзя ставить на одну доску нашу газету с другими.
Ленин грозно сдвинул брови.
— Я не позволю вам так выражаться. Возьмите свои слова назад.
По рядам прокатилось волнение, послышались возмущенные крики против Егорова.
