Это были последние дни осады Доростола. Измотанный боями, Цимисхий вступил в переговоры. Греки обязались пропустить русов с ладьями мимо эскадры греческих судов.
Ветреным августовским днём низкосидящие дракары, полные израненными варягами, русами и славянами, прошли мимо высоких бортов греческих кораблей. Достаточно было одной команды, чтобы на головы дружинников Святослава полился кипящий, ослепительный греческий огонь, но Цимисхий на сей раз держал слово.
Поэтому, когда позднейшие историки припишут ему сговор с печенегами, это будет неправдой. О том, что Святослав решит подниматься вверх по Днепру и вытащит у днепровских порогов ладьи на сушу, став, таким образом, совершенно беззащитным, печенеги узнали не от него.
От кого же?
Медленно выгребали дракары к острову Березань. Жадно смотрели на приближающийся берег раненые. Они чаяли в приближающемся острове своё спасение. Но там их ждала гибель!
Святослав обезумел! Все свои беды он приписывал козням христиан. Вернее, свои неудачи язычники объясняли гневом богов на христиан. Поэтому на острове варяжская часть дружины и язычники-русы и славяне принесли в жертву всех христиан. Святослав замучил брата своего Улеба. Зверски запытали всех раненых, в том числе и нехристиан. Но особо изощрённые пытки ждали нескольких священников, кои делили все тяготы похода и войны с дружиной... Святослав решил начать поход на Киев! На сына своего Ярополка, ежели он не подчинится его приказу! Сжечь все христианские церкви! И по своём возвращении изгубити всех христиан!
Весть об этом прилетела стрелою. Киев затворил ворота. В церквах собрались христиане, готовясь к мученической смерти...
Немудрено, что известие о точном времени перехода днепровских порогов ратью Святослава стало тут же известно дружественным Киеву печенегам.
Кто донёс весть до хана Кури, что кочевал по левому берегу Днепра? Да и нужно ли было таиться, если около Ярополка, держа слово, данное старой княгине, был печенег Ильдей, верно нёсший пограничную и конную службу? Никто не предавал Святослава — врага нельзя предать, а он давно стал врагом наполовину христианскому Киеву. Люди иных вер — иудеи, мусульмане — да и язычники грозового прихода полубезумного в мракобесии князя боялись...
От огня к огню, от вышки к вышке вдоль Днепра пронеслись неуловимые всадники. И вот уже загудела степь от тысячи копыт... И на перекатах, где тащили беспомощные ладьи по берегу измученные варяги-дружинники, навалилась на них лавина печенегов. Скоротечен и жесток был бой.
Дорвавшиеся до неуязвимых на ладьях, недоступных для стрел в доспехах варягов, что наконец-то оказались слабее плохо вооружённых, но храбрых, ловких и быстрых степняков, тяжёлые, колючие арканы валили с ног одетых в железо дружинников. Короткие злые стрелы впивались в любую незащищённую часть тела. Прошивали руки, ноги, впивались во вскипающие под жалами стрел глаза. Печенеги утопили, изрубили и затоптали в конной сече всех.
Среди горы трупов нашли истоптанного и посеченного саблями Святослава. Хан Куря, прекрасно помнивший варягов, что охотились на его родню и продавали на невольничьих рынках, с наслаждением обтесал мечом голову князя, откромсал уши, нос, выколол глаза, а потом приказал греческому мастеру сделать из черепа ритуальную чашу, в которой подносил вино особо почитаемым гостям, в том числе и киевлянам...
Но не все дружинники пали в той сече. Уцелел и увёл часть варягов Свенельд. Ещё на Березани, после кровавой, отдающей безумием тризны, он просчитал последствия этого страшного пиршества... Ночью, едва ладьи вошли в Днепр, сразу за вестником, поскакавшим в Киев с приказом жечь церкви, он тихо поднял варягов и вывел ладьи к перекатам, успел перетащить их до подхода печенегов. Он предал — в который раз — киевского князя, теперь уже сына Игоря!
Его струги выгребли к высоким киевским стенам, и Свенельд — прямо с пристани — пошёл к Ярополку, князю киевскому. Он привык подниматься на высокую кручу к терему княжескому. Он привык к тому, что все встречные снимали перед ним шапки, а рабы падали на колени. Он привык к тому, что весь Киев почитал его не ниже князя. Но странным безмолвием встретил его город. Узкие улицы, по которым шла его немногочисленная дружина, были совершенно пусты. Старый вояка почувствовал, что за каждым забором, за каждым заволочным оконцем стоит вооружённый чем ни попадя киянин. Невольно втягивая голову в плечи, он прямо-таки чувствовал спиною направленные в неё жадные стрелы. Навстречу ему выехал находившийся у князя Ярополка на службе сын Лют. Они обнялись.
— Не узнаю я Киева, — сказал Свенельд сыну.
— Нынче всё переменилось,— сказал Лют Свенельдич. — Нынче Киев не тот.
Охота — вторая война, занятие мужчин, воинов выучка! С гиком и свистом мчалась охота лесами древлянскими, гнала оленей, кабанов и всякую живность на изрядных стрелков и копейщиков, что конно поджидали загонщиков. Бежал дикий зверь, выгнанный из укрытия своего свистом и конским топотом, криком загонщиков, не ведая, что впереди ждут его растянутые меж дубовых стволов сети и стоящие в проходах лучники. Летели сквозь осеннее редколесье пёстрые олени, катились полосатые кабаны, обезумев от страха, кувыркались зайцы, мелькали лисы. Крутолобый зубр, затёсывая рогами метку на дереве, прислушался к приближающемуся шуму. Насторожился. Проревел, сзывая стадо своё, неторопливо пошёл в сторону от загонщиков. Стадо зубров затрусило за ним. Они вышли на поляну, где стоял идол и жертвенник, безбоязненно прошли мимо него, не подозревая, что замечены охотниками и по следу их — по дымящемуся свежему помёту, по примятой траве и задирам на коре — идёт Лют Свенельдич, сын воеводы киевского.
Умело и ловко проезжая верхом на коне меж стволов лиственного, в золотой красе листопада, леса, Лют и два дружинника почти вослед за стадом зубров выехали на поляну, где примятая трава ещё не успела распрямиться, ещё качались задетые зубрами ветки.
— Лют! — позвал первый всадник. — Смотри: капище древлянское. Это какой же бог будет?
— А кто его знает? — ответил статный Свенельдич. — Вона секира у него — Мстиша, значит. Здесь когда-то Игоря-князя убили. В этих местах. А может, тута его меж берёз и разорвали! Вона тут какие берёзы рослые.
— Древляне — они вредные шибко! — сказал третий всадник, молодой отрок-оруженосец Свенельдича. — Так вроде просты-просты, а упорные. Вот мы сейчас по древлянской земле идём — так ведь ни в одном селище нам даже воды не подали!
— Верно, — согласился Лют Свенельдич.
— Ещё отвечают — без уважения! Дескать, мы не вашего князя Ярополка люди! Мы люди князя древлянского Олега. Будто они не братья и не одного отца дети!
— Да не сами они эго выдумывают, — сказал Лют. — У Олега-князя здесь в земле древлянской много старых дружинников, кои ещё Игоря помнят! Вот они крамолу и сеют да князя подначивают. А князь что? Сопляк! На губах молоко не обсохло. Ему от роду всего не то пятнадцать, не то шестнадцать лет...
— Всё же надо бы его разрешения спросить, как сюды на охоту ехать, — сказал дружинник постарше.
— Ага! — сказал младший. — Пока ты спросишься — охота вся уйдёт. Мы им лучше часть добычи оставим.
— Как же! — сказал Лют. — Кто они такие? Мы — кияне, а они — живут в лесу, молятся колесу. Пеньки берёзовые! На них только воду возить да в холопах держать...
Из кустов на поляну выскочила олениха. Увидев всадников, замерла, словно окаменела на точёных ножках. Три воина отразились в её наполненных ужасом влажных глазах. Позади, там, откуда бежала она, шумно валила по лесу ватага загонщиков. Впереди стояли эти трое. Она повела трепетными ушами и услышала, что и справа от неё в кустах стоят люди. Олениха метнулась в сторону, перемахнув куст, и не увидела, как оба дружинника вдруг схватились за горла, в которые впились короткие в палец толщиною стрелы.
Лют ахнул, ударил коня шпорами, но из кустов выскочило несколько дружинников в кольчугах и приняло его на длинные охотничьи рогатины. Кровь хлынула изо рта рослого варяга; дружинники, как ворох сена на вилах, перекинули его рогатинами к подножию идола.
— Всё! — сказал один из них, поднимая личину и снимая шлем. Был он седоволос и седобород. — Князь! — позвал он.
Из кустов, от которых отпрянула олениха, выехал со свитой средний сын Святослава Олег.
— Всё! — повторил старый дружинник. — Свершилась месть за Игоря! Долго же ждать пришлось!
Олег с ужасом смотрел на истыканное рогатинами тело Люта Свенельдича. Варяг ещё дышал, но открытые глаза его уже подёргивались туманной плёнкой смерти.
— Вишь как получилось! — сказал старый дружинник. — Бог Мстиша всё так управил, что на том месте, где дружинники Свенельда Игоря старого убили, теперь сын Свенельда лежит.
