Рябко подъехал на кауром жеребце, соскочил.
— Ты куда собрался?
— Сотню сбить в кучу. Прут же.
— Забыл, что ли? Мы приняли решение: днем не показываться на улице. Ты отступишь с отрядом, а хлопцам — петля. Поедешь со мной.
— Им навстречу?
— Да. И другим сотским предложи. Кто хочет. Там толпой делать нечего.
Во двор влетел гонец от Трояна.
— Нестор Иванович, Нестор Иванович, они уже рядом!
Все, кто был во дворе, кинулись к крыльцу и так пнули кота, что он яростно взвыл.
— Говори толком, — потребовал Махно.
Гонец доложил:
— Начальник станции нам звонил, хотя вы и запретили ему. Сказал: каратели остановились, выгрузились, валят сюда.
— Где они?
— Посреди пути.
Нестор холодно, вприщур поглядел на всех, кто был около, и они ощутили надежную силу. Каждый день ждали этого часа, но все равно поджилки дрожат.
— Делаем так, — начал Махно, обращаясь к гонцу. — Передай Трояну: отключить все телефоны. Понял? Скачи! Каретник и Марченко остаются здесь. Остальные за мной!
Никто ни словом не возразил. На трех тачанках (две были реквизированы в австрийском штабе) и с десятком верховых они отправились навстречу неприятелю. Нестор не мог бы объяснить, зачем это затеял. Сказанное Каретником: «Надо врезать им. Хоть пощечину» — лишь подогрело чувства, с которыми Махно возвращался с телефонной станции. Возмущение коварством оккупантов, порыв Тины, поцелуй взвинтили его и привели в то состояние, когда он знал, что принимает единственно правильное решение, и никаких сомнений на этот счет уже не испытывал.
Железная дорога из Полог в Гуляй-Поле терялась в холмах, и где остановились эшелоны или эшелон, никто не ведал. «Посреди пути». Где она, та середина? Взяв левее от дороги, что вела на станцию, отрядец с оглядкой продвигался по проселку.
Бабье лето тихо скончалось. Кое-где в низинках неярко желтели дубы или шелковицы. Накрапывал дождик. В скошенных полях не бьшо ни души. Но, поднявшись на кряж, повстанцы увидели тугую серую колонну, что молча грозно двигалась навстречу.
— Вот они, всемогущие и непобедимые! — с какой-то лихостью воскликнул Нестор. — Хай идут, иду-ут. Поближе, побли-иже!
— Может, хоть тачанки с пулеметами развернем? — обеспокоился Рябко.
— Давай, давай, — так же, почти весело согласился Махно, и это было странно землякам. Прет силища. Их же — горсточка. Акомандир радуется. Чему? В своем ли он уме? И вместе с тем твердость Нестора внушала уважение.
— Поберегись! — крикнул с другой тачанки Вакула.
— Кого не смогли повесить, — говорил Махно, — того пуля боится. Ану, Роздайбида, возьми их на прицел. Да не торопись, сынок. Очередями бей!
— Бей! — послышался и бас Вакулы. Пулеметы застучали ровно и гулко. Запахло пороховым дымом. Колонна сломалась, рассыпалась и залегла. Австрийцы открыли ответный огонь. Они недоумевали: откуда напасть? Что за отчаянные смельчаки? Видимо в Гуляй-Поле действительно собрались тысячи стрелков, готовых к отпору? Иначе что за вздорная выходка?
После легкой, почти бескровной весенней кампании на Украине батальон провел чудное, сытое лето, и вот теперь кто-то осмелился на такое дерзкое нападение. «Махнэ. Махнэ», — догадывались, говорили друг другу солдаты, целясь в людей на тачанках. В сырой после дождя, чужой степи австрийцы всерьез не воспринимали крохотный дорожный заслон. И тем не менее они вынуждены были защищаться, позорно валяться на открытом месте. Стонали раненые, и неизвестность смущала: вдруг эти коварные восточные налетчики ударят и с флангов, из засады? От них можно всего ожидать!
Конные австрийцы, поскольку никто не предвидел такого оборота дела, замешкались при выгрузке из вагонов в открытом поле и лишь теперь появились. На резвых рысях они шли к тачанкам. Те не стали ждать и ретировались.
Люди Махно скакали во весь опор и смеялись. Нервно, лихо. Ни о каком поражении не могло быть и речи. Слегка попугали немоту, положили на сыру землю. Пока хватит. Еще когда собирались захватить Гуляй-Поле, каждый догадывался, что это скорее всего временно: показать зубы, подергать за усы жирного европейского кота, и только.
— Нагоняют, Нестор Иванович! — с опаской крикнул Роздайбида.
Оглянувшись и насчитав десятка два всадников, Махно приказал кучеру:
— Притормози!
Тот согнулся, словно под занесенной саблей, и натянул вожжи.
— Бей их, Бида! Бей!
Три вражеские лошади ковырнулись.
— Точнее бери. Короче! — Нестор помогал вставлять ленту.
Преследователи рассеялись, да они особенно и не лезли на рожон. За ними, правда, накатывали из-за кряжа другие.
— Вперед! Не догонят. А в село побоятся сунуться! — шумел Махно.
Вместе с двумя тачанками, которые их поджидали, они влетели в Гуляй-Поле и, не останавливаясь, проскочили несколько улиц.
С колокольни Крестово-Воздвиженской церкви, где в свое время нарекли и записали младенца Нестором, наблюдатели заметили, как одна тачанка, скорее всего та, в которой находился Махно, отделилась от остальных и направилась в центр.
— Ворвутся или побоятся? — спросил своего товарища наблюдатель.
— Я б не рискнул, Иван.
— Да ты прямо говори!
— Тормознут. Ради чего им, жирным, лезть на шальную пулю?
Действительно, всадники покрутились на месте, посовещались и стали ждать подкрепления. Иные сняли карабины и принялись, нехристи, палить по колокольне.
— Ну их на… — выругался Иван, цыганского вида, тощий и юркий. — Побежали по хатам. Что нам, больше всех надо?
— Ты хоть Бога побойся. Гнешь тут! А вообще-то пошли, — согласился товарищ, и они начали шустро спускаться.
— Во бля! — опомнился Иван. — А людям сообщить!
Он так же быстро покарабкался назад.
— Сдурел, что ли? Убьют же!
Но Иван все-таки взобрался на площадку и порушил колокол. Пуля звонко клюнула в медь, и она загудела, раскачиваясь и разнося тревожную весть на всю округу. Австрийцы, что прибывали, тоже стали оторопело слушать, даже прекратили стрельбу. Не зря же эти славяне так гремят! Сколько их там собралось?
Между тем Махно подъехал к телефонной станции. То, что вело его сюда, не успевало подать голос. Оно вроде светлячка подмигивало и указывало путь. В любую минуту могут ранить, пристрелить, а то и вздернуть на первом попавшемся столбе. Жизнь-копейка!
— Ждите, — он легко спрыгнул с тачанки, хотел войти в помещение, как появился Троян.
— Что… там? — подбежал с тревогой.
— Полный порядок. Они уже на окраине.
— Австрияки?! — оцепенел Гавриил.
Отстранив его рукой, Нестор вошел в станцию. Тины там не было.
— Где она?
— Кто? — Троян думал об опасности. Что делать теперь? Ведь по головке не погладят, а дома хозяйство, жена, мать больная. Пропади оно все пропадом: и революция, и справедливость, и свобода!
— Телефонистка где?
— Так ты ж приказал… всё отключить. Она дома.
— Тетери! — Нестор был вне себя. Заняты коровами, крупорушками, как выгладить белое платье, обед послаще сварить, сволочи. Каждый о собственной шкуре печется. А я, выходит, крайний?
— Приказ… выполнили, — растерялся Троян. Он даже взмок от страха. Вот-вот австрийцы нагрянут, и Махно не шутит, готов наган выхватить. Провались ты…
— Ладно, — смягчился Нестор, поправляя темно-русый чуб, что лез на глаза. — Едешь с нами или остаешься? Быстро решай!
Донеслись тревожные удары колокола.
— Поехали, — махнул рукой Троян. — Один конец!
— Ты это брось! — И уже в тачанке Махно спросил: — Где она живет?
— Кто?
— Да Тина, твою ж мать! Что с тобой?
— А-а, не знаю. А зачем?
— Жениться хочу!
Потеряв последнее представление о том, что происходит, Гавриил помял пальцами нос и вымученно заулыбался.
— Что ты скалишь зубы, Кощей? — возмутился Махно. Все шло кувырком, шиворот-навыворот. Тачанка неслась по улице, но кучер не ведал, куда править.
— Стой! — вспомнил Троян. — Вот же лавка ее отца. Узнаем?
— Будешь сватом! — решил Нестор. — Больше некому.
«Этого еще не хватало», — струхнул Гавриил. Он вспомнил и другое, что рассказывали о первой женитьбе Махно. Настенька Васецкая жила с матерью неподалеку, и не было особой тайны в том, что девушка переписывалась с вечным каторжником, любила его, ни с кем иным не встречалась, и это казалось просто… Мать Насти не находила слов и крестилась. Надо же было такому случиться, что Нестор, отсидев всего лишь семь лет, вышел на свободу и возвратился. Сыграли свадьбу. Вот тут-то и произошло непредвиденное. Махно возглавлял в Гуляй-Поле крестьянский союз, ревком, черную гвардию, коммуны. Забот полон рот. Но любовь к Настеньке перевесила все. Нестор забросил дела, сутками нигде не показывался, и анархисты категорически потребовали: «Брось ее!» Махно, дескать, ответил: «Не могу!» Тогда они пригрозили Насте: «Уезжай подобру-поздорову и больше не показывайся!»
