— Это старший — Янчи. А младший — Ферм.
— Пойдемте, — приветливо сказал им Герге. — Я покажу вам мою саблю.
Трое ребят очень скоро подружились.
— А ты, священник, — спросил Балинт Терек, присев на скамейку, — что же ты будешь делать без прихода?
Отец Габор пожал плечами.
— Да уж как-нибудь проживу. В крайнем случае буду вести жизнь отшельника.
Балинт Терек задумчиво покручивал усы.
— Ты знаешь по-турецки?
— Знаю.
— И по-немецки тоже?
— Два года школярил на немецкой земле.
— Так вот что я тебе скажу. Собери-ка свои пожитки да переезжай в Сигетвар. Вернее, не в Сигетвар, а в Шомодьвар. Через несколько дней мы переберемся туда. Там и будешь жить. У моей жены есть священник-папист — так почему же мне не иметь священника новой веры! А через год-другой дети подрастут, и я отдам их на твое попечение, чтобы ты учил их.
Приходский священник удивленно вытаращил глаза.
— Ваша милость, а как же я?
— И ты их будешь учить. Ты выучишь их латыни, а он — турецкому языку. Поверь, добрый мой пастырь, для спасения души турецкий язык столь же важен, как и латынь.
Он взглянул на сыновей, которые вместе с Герге бегали друг за дружкой вокруг яблони. Все трое разрумянились и заливались веселым смехом.
— Я отниму у Добо этого мальчика, — сказал Балинт Терек, улыбаясь. — Быть может, он пригодится мне в качестве третьего воспитателя. И как знать, он, чего доброго, окажется лучше вас обоих, вместе взятых.
Король Янош умер. Сын его еще был младенцем. Венгры остались без вождя. В стране происходило то, что изображалось на гербах, где разгневанные грифы тянутся за качающейся между ними короной.
Умы венгров были смущены. Никто не знал, чего страшиться больше: владычества турок-басурман или немцев-христиан.
Немецкий император Фердинанд наслал на Буду своего генерала — дряхлого мямлю Роггендорфа. Турецкий султан сам стал во главе войска, чтобы водрузить стяг с полумесяцем над венгерским королевским замком.
Шел 1541 год.
Часть вторая
«Буде худо, пропала буда»
Августовской лунной ночью вверх по мечекской дороге ехали рысью два всадника. Один из них — бритый, худой, в черном плаще, очевидно священник. Второй — длинноволосый барич, едва достигший шестнадцати лет.
За ними трусил на коне слуга — высокий, длинноногий парень с коротким туловищем.
Он, быть может, потому и казался таким высоким, что сидел не в седле, а на двух туго набитых мешках. За спиной у него висела большая кожаная торба, или, как мы называем сейчас, сума. Из нее торчали три палки, похожие на рукоятки каких-то инструментов. Одна из них иногда поблескивала: это было длинноствольное ружье.
У обочины дороги раскинула ветви дикая груша в два обхвата, наверное такая же старая, как сама мечекская дорога. Там всадники свернули в лес.
Священник разглядывал дерево.
— Это самое?
— Да, — ответил юноша. — Когда я был маленьким, здесь жила сова. С тех пор дупло, наверно, стало больше, и в нем можно спрятаться одному, а то и двоим.
Встав на седло, он уцепился за ветку и одним махом взобрался на дерево.
Потыкал саблей трухлявый ствол.
Спустился в дупло.
— И вдвоем поместимся! — воскликнул он весело. — Даже сидеть можно.
Выбравшись из дупла, он слез с дерева и соскочил на траву.
Священник скинул плащ.
— Что ж, тогда приступим к работе.
Священник был отец Габор. А юноша — Гергей Борнемисса.
С тех пор как мы расстались с ними, прошло восемь лет. Священник мало изменился, только спаленные брови отросли у него да, пожалуй, похудел немного. Бороду и усы он брил.
Зато очень изменился мальчик. За эти восемь лет он вырос, возмужал. Правда, черты лица у него все еще не определились; он был не красив и не уродлив. Такими бывают обычно пятнадцатилетние подростки. Волнистые его волосы, по моде того времени, были отпущены до плеч.
Слуга вынул из торбы две лопаты и кирку. Одну лопату взял священник, другую — Гергей.
Они принялись копать яму на самой середине дороги.
Слуга поставил оба мешка на землю и вернулся к лошадям. Снял с них уздечки, спутал ноги — пусть попасутся кони на густой росистой лесной травке.
Потом и он взялся за работу. Опростал свою объемистую кожаную суму, вынув оттуда хлеб, фляги, ружья, и стал загребать в нее каменистую землю, которую выбрасывали из ямы священник и Гергей. Затем слуга высыпал землю в придорожную канаву, а к яме принес большие, увесистые камни.
Не прошло и часу, как высокий парень стоял уже по пояс в вырытой яме.
— Довольно, Янош, — сказал священник, — давай теперь сюда мешки.
Слуга притащил оба мешка.
— Не клади ружье на траву — роса! — заметил ему священник и продолжал распоряжаться: — Возьми кирку. Рой канаву от ямы вон до той груши. Здесь, на дороге, канавку делай глубиной в локоть. А когда в траве будешь копать, можно и помельче. Дерн поднимай осторожно. Мы обратно положим его, чтобы ничего не было заметно.
Покуда слуга рыл канаву, господа опустили в яму оба мешка.
В мешках был зашитый в кожу порох.
Его затоптали, завалили большими камнями, насыпали между камнями мелкие камешки, землю, затем все утрамбовали.
А слуга тем временем прорезал канавку до самого дерева, выложил ее камнями, протянул запальный шнур, прикрыл его промасленным полотном и плоскими камешками, чтобы он не намок в случае дождя.
— Ну, — весело сказал слуга, — теперь-то я уж знаю, что здесь готовится!
— Что же, Янош?
— Здесь кто-то взлетит на небо.
— А как ты думаешь, кто?
— Кто? Нетрудно угадать: завтра проедет здесь турецкий султан. Кому же быть!
— Не завтра, а уже сегодня, — ответил священник, взглянув на светлеющее небо.
Он вытер платком мокрое от пота лицо.
Когда восходящее солнце озарило дорогу, на ней уже не было и следов ни ямы, ни канавки.
Священник бросил кирку.
— Теперь, Янош, садись на коня и гони, сын мой, на вершину Мечека, до того места, откуда видна вся дорога.
— Понял, ваше преподобие.
— Мыс Гергеем приляжем от дохнуть здесь, за деревом, шагах в двадцати — тридцати. А ты на горе жди прибытия турок. Как увидишь первого всадника, сразу скачи сюда и разбуди нас.
Разыскав в лесу местечко, густо поросшее травой, они расстелили плащи и тут же оба заснули.
К полудню галопом примчался слуга.
— Идут! — крикнул он еще издали. — Страх, какая огромная рать идет! Идут, идут, как волны! Тысячи верблюдов и повозок. Несколько всадников уже проскакали вперед по дороге.
Священник обернулся к школяру.
— Что ж, тогда поедем обедать к твоему приемному отцу.
— К господину Цецеи?
— Да.
Школяр удивленно взглянул на священника. Видимо, удивился и слуга.
Священник улыбнулся.
— Мы пришли на день раньше. Не понимаешь? Это же только квартирмейстеры. Они едут впереди и ставят лагерь, разбивают шатры, чтобы к приходу турецкой рати в Мохач ей был готов и ужин и кров.
— Что ж, тогда поедем к господину Цецеи! — весело сказал Гергей.
Они спешились у речки и как следует вымылись. Юноша нарвал букет полевых цветов.
— Для кого это, Герге?
— Для моей жены, — улыбнулся юноша.
— Для жены?
— А это мы так называем маленькую Эву Цецеи. Ведь она будет моей женой. Мы с ней выросли вместе, потом ее отец усыновил меня. И когда бы я ни приехал к ним, они всегда говорят: «Поцелуй Эву».
— Надеюсь, ты делал это охотно?
— Еще бы! Ведь личико у нее как белая гвоздика.
— Но из этого еще не следует, что ты должен считать ее своей женой.
— Отец Балинт сказал, что Эву предназначили мне в жены. Так Цецеи и в завещании распорядился, и за дочкой он отдаст мне деревню в приданое.
— Стало быть, старый священник выдал тебе тайну.
— Нет. Он только предупредил, чтобы я был достоин своего счастья.
— А ты будешь счастлив с этой девушкой?
Юноша улыбнулся.
— Вы, учитель, как посмотрите на нее, так больше и не станете спрашивать, буду ли я счастлив с ней.
Конь Гергея загарцевал и ринулся вперед.
— Она такая девушка, такая… — сказал юноша, осадив коня, — ну, совсем как белая кошечка!
Священник, усмехнувшись, пожал плечами.
Они въехали в лесную чащу. Пришлось спешиться. Гергей пошел впереди. Он знал, что за чащобой укрывается деревушка.
Только они съехали вниз, в долину, как из домиков выбежали несколько женщин.
— Герге! Ну да, Герге приехал! — радостно восклицали они.
Гергей махал шапкой, кланяясь налево и направо.
— Добрый день, тетя Юци! Добрый день, тетя Панни!
— А господ-то нет дома! — крикнула одна из женщин.
Гергей понурился, осадил коня.
— Что вы сказали, тетушка?
— Нет их. Уехали.
— Куда же?
— В Буду.
Гергей обомлел.
— Все уехали?
Глупая детская мечта! Он надеялся, что ему ответят: «Нет, барышня осталась дома». А ведь можно было знать заранее, что скажут совсем другое.
