— Как доказал Сократ, добродетель даруется свыше. Все знание — а добродетель есть вид знания — заложено в нас бессмертной душою. Этому нельзя научиться. Можно только вспомнить.
— Не понимаю.
— Сократ сказал, что если бы добродетели можно было обучиться, все образованные люди были бы добродетельными. А этого не происходит.
Обтянутые кожей скулы Деметрия дрогнули, тонкая щель рта раскрылась в улыбке. Из-за худобы ученого его улыбка казалась мучительным оскалом. Царевна радостно улыбнулась:
— А ты можешь помочь мне вспомнить добродетель?
— А твоя царственная и бессмертная душа действительно желает и требует этого?
— Да, Деметрий, желает. Я вспомню знание и обрету добродетель.
Девочка крепко зажмурилась, пытаясь вспомнить это самое потерянное знание, но все, что она услышала, был далекий стрекот ласточки.
— Пока я ничего не обретаю, — призналась она. — Но обязательно обрету.
— Полагаю, для этого потребуется время и уединенные размышления, царевна, — предупредил Деметрий. — Крылья мудрости не всегда быстры.
— На сегодня довольно, — сказала Клеопатра, подняв глаза к чистому, безоблачному небу. — Жаль, что я не могу покататься верхом…
— Царевна, иногда ты с головой погружаешься в учение, а иногда поразительно рассеянна, — укорил девочку наставник и упер руки в бока — он всегда так делал, когда был чем-то недоволен.
— Я люблю учиться, Деметрий, но меня мучит… странное чувство.
— Какое? — спросил ученый, смерив царевну насмешливым взглядом.
— Знание что-то пробуждает во мне, но я не знаю, как это назвать.
Это странное чувство давно терзало Клеопатру, и девочка не представляла, что с этим делать. Но в последнее время, когда новые мысли и идеи будоражили ее сознание, она не могла усидеть на одном месте, ее постоянно куда-то влекло, звало к действию. Царевна томилась то ли неясной тревогой, то ли непонятным волнением, и избавиться от этого ощущения помогали лишь физические упражнения.
— Мне хочется все бросить и бежать куда-то, что-то делать.
— Я никак не пойму тебя, — нахмурился философ. — Нельзя бежать от знания. Ты никогда ничему не научишься, если всякий раз, постигая что-то новое, ты будешь мчаться к конюшням.
— Помнишь, как мы вчера дочитали пьесу Софокла «Филоктет»?
— Да. Не прошло и двух минут, как ты выскочила из библиотеки и бросилась к отцу, умоляя позволить тебе прокатиться верхом. Нетерпение — это интеллектуальное самоубийство!
— Просто я так обрадовалась, что все закончилось хорошо и Филоктету не пришлось до конца своих дней томиться на острове, что мне захотелось отпраздновать счастливый финал быстрой скачкой по полям.
— Странная логика, — заметил Деметрий.
— Мой дух бунтует. И мне приходится выплескивать чувства наружу.
Как объяснить этому аскету буйство ощущений, которые распирают ее маленькое тело? Как объяснить ему, бледному скелету с холодным сердцем, что она любит свободу и простор так же неистово, как и его занятия? И постоянно разрывается между этими двумя страстями. И все время заключения в дворцовых стенах она рвется на свободу, прочь из плена.
— В эти минуты я не владею собой, — зардевшись, призналась девочка. — Меня гнетут эти угрюмые стены. От них хочется удрать. К моему пони.
— Может, ты предпочла бы изучать великие творения прошлого в конюшне?
— Ты ничего не понял, Деметрий. Ты такой же, как Хармиона. Вами владеет чистый разум.
— Полагаю, все дело в крови, которая течет в твоих жилах, — вздохнул ученый. — Давай присядем на скамейку и отдохнем.
Он подождал, пока Клеопатра плюхнется на грубую скамейку из кипариса, после чего, медленно сложившись в поясе, устроился рядом.
— Какая еще кровь? — осведомилась царевна.
— Женщины твоего рода всегда обожали лошадей. Двести лет назад на Олимпийских играх царица Египта посрамила всех владельцев лошадей. Ее жеребцы были лучшими. Царицу и ее сестру признали первыми наездницами своего времени, к большому недовольству спартанцев, которые даже хотели снять их с соревнований.
— Ты говоришь совсем как Мелеагр, который сходит с ума по истории Птолемеев, — проворчала девочка. — Откуда ты это узнал?
— Я — ученый, чего никогда не скажут о тебе. К сожалению. А ведь ты обладаешь острым умом. Но тебе не дает покоя твой беспокойный дух.
— Ты меня обижаешь, Деметрий. Я хочу быть ученым!
— Благородное желание, — сухо улыбнулся наставник. — Царица-философ! Но боюсь, что твое предназначение — это действия, а не размышления.
* * *
— Шпионы дорого стоят, мой повелитель. Аммоний посадил Клеопатру на колени, понимая, что это усилит его позицию и ослабит волю царя. Аммоний был греком средних лет, весьма увесистым и плечистым. Он был одет в наряд из превосходного хлопка и благоухал духами, которые сделали бы честь самому царю. Этот грек сколотил целое состояние на жадности римлян, которым не терпелось наложить лапу на египетские богатства. По особому соглашению с Авлетом Аммоний по сниженным ценам закупал товары — а в Египте правящая семья владела монополией на производство многих вещей. Взамен он поставлял царю обильные сведения о римской знати, которая за деньги щедро делилась с ним информацией.
— А что я могу поделать? Римских сенаторов не подкупишь медяками или дешевыми побрякушками.
— Понимаю, — досадливо поморщился Авлет. — Но стоит ли проявлять излишнюю щедрость?
Клеопатре хотелось, чтобы отец пошел навстречу торговцу. Деметрий уже начал преподавать ей латынь, и девочка мечтала о том времени, когда Аммоний научит ее общению с римлянами — как выуживать у них полезные данные и передавать отцу. Вот тогда рядом с царем будет сидеть она, преданная дочь, а не жена-самозванка, и нашептывать ему в ухо мудрые советы.
— Настают опасные времена, владыка, — прогудел торговец. — Риму очень нужны деньги. Пока он вел постоянные войны по всему миру, его казна истощилась. Запасов зерна не хватает, чтобы прокормить армию. Римлянам необходимы деньги прямо сейчас. Еще немного — и всю империю захлестнут восстания.
— Знаю-знаю, Рим снова протянул жадные руки к сокровищам Египта, — запричитал царь.
— Можно подумать, у нас мало своих несчастий, — фыркнула Теа. — Разве новости из Рима помогут нам, когда горожане будут резать нас в постели? Лучше мы потратим деньги на то, чтобы вызнать день, на который заговорщики назначили покушение.
— Восстание в собственной стране — это важный довод в пользу шпионажа, — медленно и внятно, словно ребенку, пояснил царице Аммоний. — Усмирить непокорных можно только силой.
— Да-да, конечно, — пробормотал царь, изучая список издержек, который предоставил торговец. Теа неодобрительно повела носом в сторону папируса, но читать не стала. — И все-таки денег уходит слишком много.
— Повелитель, ты давно бывал за границей? Ты знаешь, как там все дорого? — зачастил Аммоний и от волнения начал качать Клеопатру на колене, словно младенца. — Думаешь, легко добиться встречи с каким-нибудь сенатором? Нет, хотя он прекрасно знает, что я хочу подбросить ему деньжат. К каждому требуется свой подход. Иногда я целыми днями торчу на Форуме, пока не сталкиваюсь с нужным человеком «чисто случайно».
Царь застонал. Царица отвернулась, давая понять, что не собирается заниматься этими делами. А Клеопатра незаметно перебралась на другое колено Аммония, которое не качалось.
— Говорят, новый союз между Юлией Цезарем, Помпеем и этим богатеем Крассом не за горами. Этот Цезарь не остановится ни перед чем. Необходимо заняться им и его людьми, иначе это может печально закончиться для нас. Если ты заключишь союз с проигрышной партией, то — при всем моем уважении к тебе и пожеланиях здоровья и благополучия — можешь остаться без трона.
Авлет подмахнул расписку и передал писцу, чтобы тот выдал деньги. Аммоний вышел следом за писцом, низко кланяясь царю и радуясь удачной сделке.
— Не знаю, кто быстрее опустошит казну, — проворчал царь, — римляне или мои шпионы в Риме.
Клеопатра вернулась в свою комнату, ее ждал обычный двухчасовый отдых. Считалось, что маленьким царевнам вредно бодрствовать в самое жаркое время суток. Клеопатра редко спала, чаще она просто сидела на постели и читала стихи или играла с собаками, обучая их разным забавным фокусам. Девочка не могла дождаться, когда ей наконец исполнится тринадцать лет и дневной сон заменят на получасовый отдых. Когда царевна пожаловалась Хармионе, что она не младенец и ей не нужно спать так долго, наставница посоветовала девочке, пока возможно, наслаждаться передышкой. Но спать днем Клеопатра все равно не могла. Она лежала на полу, обняв пятнистую борзую по кличке Минерва, и обводила пальцем продолговатые пятна на шкуре собаки.
