После учений адмирал Юмашев пригласил генерала армии Апанасенко отобедать в кают-компании корабля.
— А чарка будет? — сощурил глаза гость.
— «Наркомовская» [5]будет, — улыбнулся адмирал.
— Это само собой.
— В честь вашего приезда на флот подадим к столу армянский коньяк. — Юмашев взглянул на командира корабля. — Сколько звездочек?
— Пять, товарищ адмирал, — ответил тот.
— Иван Степанович, да ты волшебник! — воскликнул Апанасенко.
Он не скупился на добрые слова. Уже когда стали обсуждать итоги прошедших учений, Апанасенко дал высокую оценку действиям экипажей кораблей.
— Что касается меня, то учения легли мне на дущу, — серьезно промолвил генерал армии. — Уверен, что если япошки рискнут сунуть свой нос в наш советский огород, то будут крепко биты моряками и пехотинцами, как это сделал на реке Халхин-Гол Георгий Жуков. Он и в битве под Москвой в сорок первом преподнес гитлеровцам тяжелый урок…
Адмирал Юмашев знал, что Апанасенко недавно ездил в Москву по вызову наркома обороны. Ему все хотелось спросить, удачно ли съездил генерал армии, наконец решился и задал этот вопрос.
Апанасенко весело ответил, что удалось решить все вопросы по Дальневосточному фронту, особенно вопрос о создании оборонительных рубежей по плану прикрытия государственной границы. Необходимые средства и материалы для этих целей Наркоматом обороны предоставлены, большую часть из них штаб фронта уже получил. Решен и вопрос о выделении из состава Дальневосточного фронта на советско-германский фронт еще нескольких стрелковых дивизий.
(В годы войны из состава этого фронта на советско-германский фронт были направлены 23 дивизии: 16 стрелковых, 2 кавалерийских, 4 танковых, 1 моторизованная; 19 бригад и авиачастей. Всего — около 250 тысяч человек, 3,3 тысячи орудий и минометов, 2 тысячи танков, а также свыше 100 тысяч человек маршевого пополнения. — А.З.)
Апанасенко с минуту помолчал и с грустью вымолвил:
— А вот свой вопрос я так и не решил…
— Вот как? — Адмирал Юмашев дернул черными, как перо грача, бровями.
— Признаться, я этого не ожидал и был очень огорчен, — вновь заговорил генерал Армии. — Когда мы с начальником Генштаба Василевским обсудили проблемы Дальневосточного фронта, я, будучи на приеме у товарища Сталина, попросил его направить меня на любой фронт, чтобы сражаться с гитлеровскими захватчиками. Но вождь мне отказал. «Еще неизвестно, — произнес он, — как дальше поведут себя японцы. Так что держите палец на курке и, если они решатся напасть на Советский Союз, дайте им надлежащий отпор». Я ответил: «Слушаюсь, товарищ Сталин». А когда увидел улыбку на его лице, добавил: «Жаль, что вы отказали мне».
— И что же Сталин? — не терпелось знать адмиралу.
— Он обнадежил меня, заявив: «Не огорчайтесь, позже и вам будет предоставлена возможность бить фашистов».
Какое-то время оба помолчали. Потом Юмашев обронил, глядя на своего собеседника:
— Я тоже пытался уехать на действующий флот, но нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов «добро» мне не дал.
(И все же генерал армии Апанасенко своего добился. В апреле 1943 года на посту командующего Дальневосточным фронтом его сменил генерал М. А. Пуркаев, до этого возглавлявший войска Калининского фронта. Апанасенко назначили заместителем командующего войсками Воронежского фронта. В июне в бою под Воронежем он был смертельно ранен. — А.З.)
Вернулся в штаб фронта Апанасенко под вечер. Солнце уже спряталось за сопки, голубовато-синее небо стало набухать темнотой.
«Поработаю еще часок и пойду домой», — решил Иосиф Родионович. Он вынул из сейфа папку с документами и положил ее на стол.
— Разрешите, товарищ командующий? — В кабинет вошел его адъютант — высокий сероглазый майор с тонкими, как шнурки, черными усами. — Начальник штаба убыл на границу, там у него встреча с командованием пограничных войск, а вам он оставил документы и просил подписать их.
— Давай…
Майор отдал ему папку, но сам не уходил.
— Что еще? — сдвинул брови генерал армии.
— К вам просится на прием капитан Бурлак Иван Лукич, командир танкового батальона, — доложил адъютант. — По личному вопросу.
— Пусть войдет!
Капитан Бурлак вошел в кабинет бодро. Он был в отутюженной форме, сидевшей на нем плотно, словно была сшита на заказ. Белый подворотничок оттенял смугловатое, загорелое лицо. Он доложил о себе. Генерал в это время наливал в стакан боржоми. Он неторопливо выпил и взглянул на вошедшего.
— Садись, капитан, — произнес Апанасенко весело и добродушно. — Что тебя волнует, расскажи. Наверное, кто-то обидел. Кстати, это твой батальон отличился на весенних стрельбах?
— Мой, товарищ командующий, — живо ответил Бурлак. — Из десяти танков противника мои танкисты поразили девять.
— А правда, что в боях на реке Халхин-Гол твой танковый взвод тоже отличился и ты получил награду из рук самого Георгия Жукова? Об этом мне говорил начальник штаба.
— Было такое, товарищ командующий, — подтвердил капитан. — Меня тогда и послали в Академию бронетанковых войск на учебу.
— Академия — это хорошо, она дает глубокие знания, — раздумчиво продолжал генерал армии. — А сейчас, наверное, в батальоне произошло ЧП?
— Никак нет, товарищ командующий. — Капитан встал, вытянул руки вдоль туловища. — У меня к вам просьба… Прошу направить меня на Сталинградский фронт. Случилось так, что, когда на советско-германский фронт уезжал эшелон с танкистами, я лежал в госпитале с воспалением легких и остался в бригаде. Мои друзья уехали, а я чувствую себя неприкаянным.
Генерал армии, казалось, растерялся, затем улыбнулся.
— Чудной ты, капитан, — тем не менее веско произнес он. — У нас ведь тоже фронт!
— Да, но тут пока тихо, а я желаю сражаться с фашистами. Родом-то я из Сталинграда, а мой отец Гражданскую войну защищал Царицын. Там живут мои родители…
— Капитан Бурлак, — строго прервал его командующий, — вы сказали, что пока здесь тихо, но в любое время японцы могут начать против нас войну. Ты разве забыл, что у Гитлера соглашение с японцами на этот счет? Многое зависит от обстановки на советско-германском фронте, а там сейчас дела неважные, наши войска отступают… Так что забывать об этом никак нельзя. Вы же танкист, а танкисты в Красной армии особо ценятся. Кстати, вы к своему непосредственному командиру обращались?
— Командир бригады мне отказал, — глухо промолвил капитан. — Говорит, надо было не болеть.
— Вот видишь, он ценит тебя, — внушительно произнес Апанасенко, — и я не могу его разочаровывать. Слышал, наверное, солдатскую поговорку: «Службу, как и отца, не выбирают»? — Он встал, подошел к Бурлаку: — Я вот тоже хотел уйти на фронт и, когда был в Москве, просил об этом товарища Сталина, но мне отказали. Так что, Иван Лукич, давай служить там, куда нас послали.
— Слушаюсь, товарищ командующий, — с трудом выдохнул капитан. — Разрешите идти?..
В казарме, куда вернулся капитан Бурлак, танкисты отдыхали, звучала гитара, и сержант тонким голосом напевал:
— «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…»
Увидев капитана, сержант перестал петь и подошел к нему.
— Я давно вас ищу, где вы так долго были? — спросил он и протянул телеграмму: — Из Сталинграда, срочная…
Бурлак присел на табуретку, развернул листок и прочел: «Сынок, батю убило во время бомбежки завода немецкими самолетами. Вчера похоронили. Твоя Кристина в больнице, еще не родила. Приезжай, если можешь. Мама».
Иван Лукич до боли в пальцах смял телеграмму. Теперь у него нет отца… От этой мысли сдавило грудь, сердце бешено заколотилось, на глаза навернулись слезы. «Мне надо ехать в Сталинград, надо, — забилась в голове одна-единственная мысль. — Пойти снова к генералу армии, доложить об отце, может, отпустит? Нет, лучше напишу в Москву Жукову, он должен мне помочь!..»
С утра командующий Западным фронтом генерал армии Жуков был в Ставке, где обсуждалась обстановка на сталинградском направлении. Прежде чем отбыть в свой штаб фронта, Жуков заскочил в Оперативное управление Генштаба к генералу Иванову. Того не оказалось на месте. Дежурный по Генштабу сообщил, что Иванов вместе с заместителем начальника Генштаба генералом Боковым уехал к наркому путей сообщения решать вопросы переброски войск и боевой техники на Сталинградский фронт.
— Что ему доложить, товарищ генерал армии? — спросил дежурный.
