— делают короткую остановку, и пока ямщики запрягают свежую подставу, гонец разминает затёкшее тело, выпивает горячего сбитня, заедает калачом. И опять летят из-под копыт снежные ошмётки, и хрипло каркает ворон в стылой тишине, и плывут по сторонам лесной дороги тяжёлые как корабли вековые ели. В сонном забытьи уткнулся гонец в кислую овчину, а под правой рукой у него тяжёлый литой шестопёр — на дорогах стали часто грабить.
Вместе с почтой ехал в Новгород доверенный человек князя Афанасия Вяземского боярский сын Григорий Ловчиков. В дорожной суме, что лежала под ногами, вёз Ловчиков подарок князя старинному другу архиепископу Пимену — греческий хронограф из Афонского монастыря и письмо с обычными расспросами про здоровье и общих знакомых. Главную же весть должен был Григорий передать на словах, а слова были такие, что Афанасий заставил гонца прежде на кресте поклясться, чтоб никому, а уж после сказал.
Последнюю остановку перед Новгородом сделали в богатом селе Бронницы. Леса кончились, открылась вьюжная равнина ильменского Поозерья. Лихих людей можно больше не опасаться, но почта спешит пуще прежнего, чтобы поспеть до ночи.
...Синими сумерками встретил прибывших Господин Великий Новгород. Браня припоздавших, стражники отодвинули уже выставленные на ночь рогатки и впустили почту. Город жил замедленной вечерней жизнью. За высокими заборами желтились слюдяные оконца, с резных карнизов свисали снеговые космы, по голубым сугробам ползли длинные тени горожан. Почуяв постоялый двор, уставшие кони пошли в галоп, на повороте едва не вывалив из саней гонца вместе с почтой.
...Утром следующего дня, выспавшись и отдохнув, Ловчиков пешком направился на владычный двор. Он давно не бывал в Новгороде и с любопытством озирал знаменитый град. День был праздничный, пёстрые толпы народа двигались с Торговой стороны в сторону Софии. Рядом с простонародьем важно ступали, метя зарукавьями сугробы, лучшие люди. В Москве такого не увидишь, там, собираясь гости к соседу, живущему через дорогу, знатный человек велит закладывать карету. Непривычны для москвича и смелые взгляды, которые бросали на Ловчикова вальяжные, разодетые в меха новгородки. Зато мужчины при виде чёрного кафтана мрачнели, зло мерили глазами приезжего.
Пройдя под арку крепостной стены Ловчиков вошёл в Детинец и невольно остановился, дивуясь. Стройно и гордо пред ним раскинулся белоснежный град невиданной красы. Многоярусные каменные палаты, храмы, колокольни, унизанные бронзовыми гроздьями колоколов, крытые галереи, островерхие крыши, резные крыльцы, арки, пристройки, службы, сени, высоченная часозвоння с диковинными часами, искрящийся инеем сад — и над всем этим безмятежным царством белым облаком плыла пятикупольная красавица София, гордо сверкая на зимнем солнце золотой главой.
Тут не было и помину грубой и пёстрой восточной роскоши московского кремля. Во всём чувствовались вкус и мера созидателя. Да, тридцать лет создавал своё заповедное царство приснопамятный новгородский владыка Евфимий. Строил спешно, боясь что не хватит жизни для задуманного. Первый построенный им храм рухнул в день освящения, придавив незадачливых мастеров. Иной бы смутился, а Евфимий в тот же день велел закладывать новый. За шальные деньги нанял лучших немецких мастеров, приставив к ним новгородских каменщиков. Немцы дали добротность и качество, наши — душевную теплоту и выдумку. Немецкий зодчий всё заранее расчислит, а уж потом исполнит. Зато наш мастер прямую немецкую линию округлит, выведет залихватский узор, придумает щеголеватый замочек на сдвоенных арочках, прислонит к гладкой скучноватой стене крытую галерею на резных столбах, изобразит в нише не строгого немецкого Бога, а своего русского Спаса.
Захваченный азартом строительства словно не замечал Евфимий шатнувшегося могущества Великого Новгорода, ропщущих людей, наглеющей черни, моров, неурожаев и неумолимо надвигающейся московской угрозы. А может наоборот: всё видел, всё понимал, потому и спешил оставить потомкам память о былом величии, о тех временах, когда здесь, на владычном дворе, средоточилась власть огромной, на тысячи вёрст раскинувшейся страны под названием Новгородская земля. Пусть знают — кем были новгородцы, что имели и что потеряли в себялюбивой коловерти суетного бытия. Может, когда-нибудь прозреют...
...У пробегавшего мимо монашка Григорий узнал, что владыка Пимен с утра принимает иноземцев в Крестовой палате. Стражник у крыльца палаты отправил его к ведавшему приёмом посетителей иеромонаху. Безбородый, похожий на католического патера иеромонах, перебирая кипарисовые чётки, холодно выслушал опричника и объявил, что владыка занят, нынче никого не принимает, а ежели надо передать ему письмо, то он готов это сделать. Разозлённый Ловчиков резко ответил, что кроме письма у него есть важная изустная весть для владыки от царского оружничего князя Вяземского. Поколебавшись, иеромонах всё же смилостивился и повёл гонца полутёмными переходами в небольшую приёмную залу со стрельчатыми окнами, где велел ждать.
Прошёл час, другой, наконец, двери отворились, и выпустили пятящихся задом иноземцев в коротких плащах и широких как мешки штанах. Иеромонах учтиво проводил гостей, покурлыкав с ними по-иноземному, после чего пригласил истомившегося Ловчикова во владычные покои.
В покоях было светло и пахло воском. Мощная колонна подпирала гранёные расписные своды. У киота стоял остроглазый старец с лёгкой серебристой бородой. По случаю приёма иноземцев Пимен был одет по праздничному чину: белый клобук с бриллиантовым крестиком на маковке, крестчатые ризы, на груди старинная панагия размером в ладонь, посох из слоновой кости. Допустив гонца к руке, владыка принял подарок Вяземского и быстро пробежал глазами письмо.
— А ещё князь Афанасий на словах велел передать, — вполголоса сказал Ловчиков.
— Сказывай.
— Князь сказал: государь на Новгород опалился. Донос ему на тебя был. Войско собирает. К Рождеству жди.
Сказал и поразился тому, как разом сник осанистый владыка. Пробормотав невнятное, Пимен осенил посыльного крестом, давая понять, что приём закончен. Ловчикова накормили в поварне вместе с холопами, напоили солодовым пивом, дали в дорогу припасов и поспешно отправили в обратный путь. Разочарованный Григорий, надеявшийся на щедрое вознаграждение, всю обратную дорогу до Москвы клял про себя неблагодарного владыку, спесивого иеромонаха, и прочих новгородцев, не без злорадства думая о той участи, которая их ожидает.
Раздавленный страшной вестью, Пимен с трудом отслужил вечерню и долго разоблачался в левом приделе Софии, освобождаясь с помощью служек от жёсткой крестчатой ризы. Чувствуя сильную усталость, поддерживаемый под руки дьяконами архиепископ направился в свои покои, вялым мановением осеняя толпящихся в ожидании его выхода горожан.
...Часы на Евфимьевской часозвонне давно пробили полночь, а владыка всё не мог уснуть. Сердце ныло в тоскливом ожидании беды, и только одна неотвязная мысль стучала в висках: «За что?»
Семнадцать лет правил Пимен новгородской епархией. Быть владыкой в Новгороде —
