— Деды и прадеды смотрят ныне на наше дружество и радуются ему. Да, пан Собесский, мы пошлем разведку! Будь по-вашему! Да, пан Прицинский! Пушки должны стоять хорошо. И если будет в том необходимость, мы покинем наш лагерь и перейдем в Брацлав. Я счастлив, что вы все командиры думающие и действующие. Выпьем же за начало конца, ибо в нашем единении я вижу конец казачьей вакханалии. Был Хмель, теперь будет им похмелье.
Грохнули пушки, затрещали ружья.
— Рано палить! — топнул ногой Калиновский — Я не договорил.
Кто-то торопливо отбросил полог шатра.
— Татары!
— К оружию! — вскричал коронный гетман, осушил кубок и только потом пришел в себя. — Татары, говорите? Откуда?
Никто ему не ответил: командиры выскакивали из шатра, разбирали коней и мчались к своим частям.
Гетман, ловя пьяными ногами зашатавшуюся землю, выбежал из шатра. Татары, преодолев редуты в расположении шляхетского ополчения, рубили головы, как лозу.
Мартын Калиновский с земли, по-молодому прыгнул в седло, выхватил из ножен саблю.
— За мной, Речь Посполитая! За мной!
Он помчался на татар со своим знаменосцем и полусотней охраны. К нему присоединилась хоругвь Стефана Калиновского и конный отряд Марка Собесского.
Татары, не принимая боя, стали уходить и ушли, понеся малые потери.
Попавшие в плен вели себя смело. Они говорили, что Хмельницкий пришел с четырьмя полками: с Чигиринским, с Черкасским, Переяславским, Корсунским. С ним нуреддин. У нуреддина сорок тысяч. Говорили, что армия эта стоит наготове, а разгром Калиновского Хмель доверил своему сыну, у которого свой казачий полк и шестнадцать тысяч перекопского бея.
Слухи о нависшей смертельной угрозе пронеслись по лагерю, как летит огонь по степи.
Мартын Калиновский сидел у себя в шатре, придумывая хитроумный план ночного сокрушительного удара, когда вбежал сын Стефан.
— Отец!
— Спокойно! — приказал старший Калиновский, демонстрируя подчиненным полное самообладание.
Стефан взял отца под руку и отвел его в сторону.
— Шляхетское ополчение и часть конницы взбунтовались. Решено схватить тебя и выдать Хмельницкому. Скорее. Они уже идут.
— На коней!
Калиновский опрометью бросился вон из шатра. Прискакали на редут, обороняемый немецкой пехотой. А за ними уже гнались. Рухнул шатер гетмана.
— По изменникам огонь! — скомандовал Калиновский наемникам, и те, послушные верховной власти, развернулись и дали залп по коннице.
Наемники знали свою работу. Они не пугали, они били по цели. Второй их залп окончательно отрезвил покушавшихся на гетмана.
3
Они сидели на кошме, пили кумыс. В шатер, словно на колесе, вкатил на кривых ногах отец жены Исы-бея.
— Все наши вернулись, — сказал он, — но у них стреляют.
— Тем меньше достанется пуль на нашу долю. — Иса-бей хранил на лице покой и власть всеведущего. — Пусть воины отдыхают.
Тесть, поклонившись, вышел передать приказ бея войску.
Тимош улыбнулся, а Иса-бей захохотал, откинулся на подушки, проливая на халат кумыс.
Они понимали друг друга. Для них, двадцатилетних, стало привычным ездить впереди своих войск, но нынче они были не по одному прозвищу полководцы, их командам повиновалась многотысячная армия. У Исы было шестнадцать тысяч, у Тимоша — восемь.
— Помнишь, как дрожали тогда ночью, когда отец приехал? — спросил вдруг Тимош.
— Помню, — сказал Иса. — Я стоял у окна и дрожал. Только не от страха. Я хотел, чтобы к нам сунулись! Я Аллаха молил, чтобы сунулись скорее, потому что сон одолевал меня.
— Сегодня нам придется бодрствовать, — сказал Тимош. — Ты поднимай людей до зари. Ударишь со стороны степи. Отвлечешь. Мои казаки будут ждать твоего удара. Как только поляки втянутся в дело, мы атакуем их лагерь со стороны леса.
— Не простое дело — принцессу в жены добыть! — засмеялся Иса.
— А что мне принцесса! — зарделся Тимош. — Мне лишь бы ляхов рубить.
— Мстишь пану Комаровскому, который тебя собирался до смерти засечь?
— Нет, Иса! Никому я не мщу. Уйдут сами с моей земли, я первый буду им другом. Того же пана Комаровского, простя ему все, за свой стол посажу. Только что-то не торопятся уйти. Сколько городов, сколько сел у нас опустело, а конца войны не видно.
Иса взял свою саблю с рукоятью в бирюзе:
— Прими. На ней святая сила Медины и Мекки.
— Ты подарил мне коня, который дорог мне, как жизнь. Теперь даришь свою любимую саблю.
— Что бы я ни подарил, я все равно останусь у вас в должниках. Твой отец даровал мне жизнь.
Тимош снял с пояса свою саблю:
— Возьми, Иса. Она освящена на Гробе Господнем.
Они обнялись.
4
Умирает земля перед боем. Не дышит. Но людям нет дела до земли, у них одна забота — как бы половчее подкрасться к врагу и убить его.
В ту ночь из лагеря Калиновского бежало две сотни конницы шляхетского ополчения. Их увел человек, имя которого поминали Иса и Тимош — пан Комаровский.
Лагерь всполошился. Но люди, узнав, что свои шкодят, спешили заснуть, силенок поднакопить: всякому было понятно — утром ждет схватка. И только смежило веки бойцам, только-только окунулись они в первые путаные видения, как во всю ширину майской зари, из-под искорки раннего солнца, клубясь и трубя, как клубится и трубит в необузданном неистовстве степной пожар, покатила на лагерь татарская конница.
— Алла-а-а!
Вой то относило ветром, то набрасывало на лагерь, и тогда сверлило уши, сковывало мозг смертным ужасом.
Тявкнула, как щенок перед волком, предупредительная пушечка, но люди уже пробудились и цеплялись за свое оружие, унимая в себе страх.
«Припоздал Иса! — думал Тимош, глядя, как поднимается солнце. Солнце было летнее: еще не оторвалось от земли, а уже било в глаза так, что взор застилало черными кругами. — А ведь он хитер! — обрадовался Тимош за Ису. — Солнце пану Калиновскому в глаза…»
Молодой казачий командир беспокоился за своих пластунов: не обнаружили бы их раньше времени. Но теперь было ясно, что не обнаружены и не обнаружат. Калиновский всю свою конницу и половину немецкой пехоты послал против татар.
Иса не торопился вести людей под пули. Нашумев, он остановил войско на выстрел от редутов. Поляки дали залп из пушек и ружей. И татары охотно ушли в степь, но тотчас развернулись, атаковали… И атака эта опять была ложной.
— Не стрелять! — прокатилась команда по рядам защитников.
Татары пошли в третий раз, и тут стряслась непоправимая для лагеря беда. Стога сена, склады фуража взвились к небу гигантскими фитилями. Воинов обдало жаром. Ветер срывал огненные шапки горящего сена, бросал на окопы.
— Алл-л-а-а-а! — завыли татары, бросаясь на лагерь.
— Пали! — надрывали глотки командиры.
Грохнул пороховой склад, поднялся иссиня-черный, перепоясанный огненными лентами столб. Земля ушла у них из-под ног.
Войско Калиновского перестало быть войском. Оно превратилось в отдельных несчастных людей, ищущих хоть какого-то — Бог с ним, с позором! — но спасения. Только и спасения не находили. Из леса, с тыла, напали, поражая пулями, казаки. От жара горящих складов железные доспехи накалялись — не было спасения на Батожском поле.
5
— Ну, отец, думай о себе сам! — Стефан Калиновский с хоругвью пошел на татар в лоб, прорвался и стал уходить в степь по дороге на село Бубновку. И ушел бы. Да на мосту через речку Собь конь его, перескакивая через трупы, поскользнулся в кровавой луже, рухнул, и Калиновский вылетел из седла, успев удивиться: «Что же здесь было за побоище?!» Рыцарь ударился спиной о настил и сорвался в воду.
Иноземные доспехи спасли его от пуль и сабель, но в речке обернулись погибелью. Тонул и думал: «Кто же послал мне такую смерть?»
То была дьявольская работа пана Комаровского. Опасаясь расплаты за побег из военного лагеря, он решил перехитрить будущих судей. Кто сказал, что это бегство? Это карательный рейд против взбунтовавшегося быдла.
И две сотни конников, две сотни трусов напали на спящее мирное село и устроили малым и старым кровавые крестины.
6
Батожский лагерь корчило судорогами агонии.
Мартын Калиновский, не в силах обуздать панику, снова укрылся на редуте немецких солдат.
— Будьте мужественны! — размахивал он саблей. — Жив остается тот, кто не теряет головы. Бейтесь! Бейтесь! Бейтесь!
Старый гетман готов был проявить чудеса храбрости, но казаки лишили его и этой привилегии. Они, не желая терять людей, окружили редут пушками и принялись расстреливать иноземную пехоту, обученную не прятаться и перед самим адом, знавшую секрет погибать с профессиональным достоинством… Хватило немцам науки не запросить пощады, но это все, что они смогли сделать для коронного гетмана Речи Посполитой.
