— Как послать курьера на Камчатку? — спрашивал Муравьев своих чиновников.
— Трудновато! — отвечали ему сибиряки.
— Сообщения с Камчаткой в эту пору нет…
— Но можно все же…
— Ведь Петропавловск — это Россия, единый материк… Неужели мы по своей России, посуху не можем добраться? Разве мы не хозяева?
— Сможем, Николай Николаевич!
Но вот и гонец! Примчался с Камчатки с рапортом князь Дмитрий Максутов. Муравьев узнал подробности. Победа в самом деле блестящая. Но наши потери велики, убита почти половина защитников, погиб брат Максутова, суда требуют ремонта.
Максутов шел в самые жестокие осенние штормы на иностранном китобойном судне, так как свои выйти не могут.
— А где же шхуна «Восток»? — удивился губернатор.
Максутов ответил, что шхуна «Восток» во время сражения подходила к Петропавловску и, увидя суда противника, благополучно ушла за мыс Лопатка, потом ходила на Курилы, а после боев подходила к западному берегу Камчатки, сдала почту, приняла камчатскую и ушла. С тех пор о ней ни слуху ни духу. В Охотск и Аян она не приходила.
Муравьев вспомнил, что у шхуны течь у винта сильная. А на море штормы.
«Еще одно ужасное известие!»
— Петропавловск отрезан! Так говорят моряки! Но я сужу по-иному, я сухопутный чиновник! — сказал Муравьев. — Надо вовремя предупредить Василия Степановича! У меня есть офицер, который берется проехать зимой на собаках. Есть путь! Его проложили охотники и торговцы! Я иду на это, не имея разрешения из Петербурга. Если будем ждать повеления, упустим все. Василий Степанович заранее должен знать и подготовиться.
Дмитрий Максутов был принят с почетом, обласкан, губернатор задал обед, прием. Максутов помчался в Петербург.
Рассказы его лишь утвердили намерение Муравьева все убрать с Камчатки. Все силы будут собраны на Амуре!
Невельской прав. Камчатка пока не может быть главным портом. Оборонять ее невозможно, хотя Завойко ценой усилий совершил невозможное.
Есаул Мартынов готов. Прежде всего он должен сохранять тайну. Никто не должен знать, куда и зачем он мчится. В Иркутске тем немногим, кто знает, велено держать язык за зубами.
По Лене, потом по тайге, через хребты и далее берегом моря и по западному побережью Камчатки есаул должен к марту успеть в Петропавловск.
Мартынов — богатырь, рослый, смуглый, крепкий как сталь, верткий, ловкий, привычен ко всему, может спать на снегу. У него карие глаза, он скуласт, черноус. Сибиряк, прекрасный охотник, смел, не пьет. На руки ему дано предписание, обязывающее всех исполнять его требования беспрекословно.
Мартынов выехал с приказанием для Завойко весной снять порт, всех людей посадить на суда — идти в Де-Кастри, распространить ложные слухи о цели плавания эскадры. Проводив его, Муравьев написал в Петербург, что на свой риск и страх принял решение снять с Камчатки все.
Почта из Урги. Письмо от амбаней. Новость обрадовала китайцев. Ургинские амбани поздравляют с победой. Пишет из Кяхты градоначальник, что айгунский амбань также узнал и в восторге, что сообщено в Кяхту устно из Урги.
Муравьев отлично представлял, что теперь айгунский генерал докажет своему правительству, что пропустил суда русских не зря. Движение русских на Амуре приобретает новый смысл! Отовсюду пошли сообщения, что китайцы довольны, говорят, что никто еще не разбивал англичан, а Муравьев разбил.
Можно и в Крыму нанести поражение врагу! Неужели нельзя сбить его десант! Наполеона разбили, а под Севастополем бессильны. Это лишь признак, что не подняты коренные силы России, которые сломали хребет зверю в 1812 году. Царь и правительство не знают народа, вели политику австрийского образца, а не русского. Надо знать, какие силы у России!
Убрать генералов, если не способны. Поставить во главе армии простого человека вроде Завойко. Но этого, видите ли, нельзя сделать! Завойко может быть прекрасным военачальником, но он не может быть кандидатом на такую должность. Нужно происхождение, связи, благословение высших лиц. Но Завойко начал бы с главного, с того же, с чего и на Камчатке, — с солдата.
Так, думая о Завойко, Муравьев, конечно, подразумевал себя.
Но и Завойко, и Невельской пока нужны тут. То, что делается на Тихом океане, как бы мало оно ни было по сравнению с событиями в Крыму, но для будущего, полагал Муравьев, имеет гораздо большее значение.
Наступил Новый год. Получено сообщение, что недавно в морское министерство начальником гидрографического департамента назначен Фердинанд Петрович Врангель. Он приглашен из Эстляндии, где жил не у дел. Кажется, признак грядущих перемен. Муравьев был предупрежден заранее своими друзьями из Петербурга. Врангель — враг князя Меншикова. Врангель, видимо, пойдет в гору. Завойко женат на его племяннице. Василий Степанович приобретает теперь двойную цену!
Не попахивает ли либерализмом? Правда, новизна была пока что на старый лад, не бог весть какой либерал Фердинанд Врангель. Он честен и серьезен, но сам плоть от плоти, кровь от крови «всех их». Все же какие-то перемены.
А зима в разгаре. Через Иркутск пошли войска, на огромных санях повезли артиллерию на Шилку, для новых батарей на устье Амура. Всюду заготовляется мука и продовольствие. На Шилке строятся суда нового сплава, то и дело туда и оттуда мчатся курьеры.
…Иркутск оделся в траур. Скорбный колокольный звон стоял над городом. Иркутским соборам из морозной мглы отзывались печальные колокола Иннокентьевского и Знаменского монастырей.
Восемнадцатого февраля умер Николай I. Умер благодетель и покровитель! Но Муравьев не сожалел. Он уже ждал и этого, когда-то должно было случиться. Муравьев подготовил себе другого благодетеля и покровителя, помоложе — законного наследника престола.
Николай при всех его благодеяниях был сух и черств, сторонился нового, он вязал Муравьеву руки во многом. Хотя все же трудно предугадать, каковы будут перемены.
Наследник был всегда очень хорош с Муравьевым, а особенно со времени Амурского комитета в 1850 году. Муравьев помнил, как Александр перебил Чернышева, когда тот был груб. Сказал: «Мы не конфирмовать собрались!» Ныне уже более нет Чернышева.
Страшное время закончилось. Многие ждали смерти Николая. Но надо ухо держать востро. Теперь могут всплыть личности еще более ужасные, чем те, что служили Николаю, начнут играть в либерализм, а потянут руку к шее русского мужика.
— Он умер, может быть, потому, что мы разбиты, и он понял, что сам виновник позора России, — говорил Муравьев в ночной тишине Екатерине Николаевне. — Война долго не продлится.
Теперь можно было действовать смелей. Кстати, и не считать себя связанным обещанием, данным Николаю, что на Камчатке будет главный порт.
— Жаль, конечно, государя как человека! Он был милостив ко мне, но надо сознаться, что вовремя… — Муравьев вздохнул.
Снова гремят колокольцы на замерзшей Ангаре. Мчится московская почта. Вот уже газеты и бумаги на столе. Меншиков более не главнокомандующий. Врангель назначен управляющим морским министерством! Александр привлекает либеральных деятелей, отстраненных в прошлое царствование.
«Врангель — ставленник определенной партии… Завойко теперь может обнаглеть. Но кто за спиной Врангеля?»
В эти дни Николай Николаевич дал согласие своей Катеньке, что весной возьмет ее на Амур с собой. Екатерина Николаевна сможет исполнить свое слово, данное Екатерине Ивановне, вместе с мужем побывать на устье Амура.
А Гончаров на перекладных ехал по Сибири, держа путь в Петербург. Всюду знали, что он едет из Японии, и встречали так, словно он сам ее открыл.
Под скрип саней думалось, что Муравьев все же осуществляет один из великих замыслов нашего времени, но беда его в том, что он не может многое исполнить, пока общество не готово и пока русский человек не выработался. Поэтому недостаточно энергии одного человека, хотя бы и такой, как у Муравьева. И все же он, может, самый способный из всех деятелей современной России, но время таково, что и ему честным быть нельзя. И он хитрит и всего боится, противоречит самому себе.
Гончаров полагал, что в «очерках» надо лишь упомянуть о его деятельности, но заниматься Муравьевым и Путятиным — дело историка-летописца. Современный романист живет временем и его идеями, а не личностями, от которых зависит.
Он увлечен вымышленными образами, без которых невозможно объяснить обществу многое. Да как и писать о Муравьеве и его деле, когда и оно секретно вполовину? Муравьев зависит от Петербурга, от личностей, а все там наверху плотно затянуто. Кто его враги? Кто друзья? Какая там борьба, у верхнего конца вожжей?
Право, лучше про Обломова!
Гончаров все больше погружался в свой замысел. И у китайцев есть обломовщина, и у англичан, это свойственно человеку вообще. Опять думал, что обломовщина с особой силой проявилась в России, с ее необъятными просторами, где помещики самовластны, где надо разбить, уничтожить крепостное право, пробудить общество.
