Комнатные девушки посыпали ее покои голубыми цветами розмарина, чтобы все было так, как в украинской хоте.
— И на меня! И на меня! — кружилась Роксанда. — Сыпьте, не жалейте! Я обернусь мавкою!
Подбежала к Иляне, обняла ее:
— Как славно пахнет. Я непременно буду жить в хате.
Одернула на себе плахту, уперла руки в боки:
— Гожусь?
Иляна улыбалась.
— Никогда не видела тебя такой счастливой.
— Потому что я не была счастливой. А теперь я — счастливая. Мой будущий муж — великий казак! От него все мои прежние женихи бегали сломя голову, а старый Калиновский и вовсе голову потерял.
Эмилия подняла руку:
— Слышите?
В отворенные окна долетала обжигающая ноги молдаванеска.
— Люди пляшут, — сказала Эмилия.
— С чего они пляшут? — спросила Роксанда. — Не праздник.
— Радуются. Нашествия не будет.
— Вот видишь, Иляна, какая у меня свадьба? — воскликнула Роксанда. — Одно дело — когда во дворце праздник, и совсем другое дело — когда праздник у всего народа. У меня знаешь какая мысль села на голову?
Иляна засмеялась. Они все теперь учили украинский язык, даже Домна Тодора.
— Думки обсилы голову, — поправила княжну Иляна.
— Вот-вот — обсилы. Я рожу Тимошу — двойню!
— Так уж и двойню?
— Двойню! Как это по-украински?
— Не знаю.
— Позовите бабку Зозулю.
Тотчас кликнули старуху-украинку, которая учила княжну и ее подруг языку.
— Двойня? Да так и будет: двийнята или еще блызнята. А ты что это загадываешь-то? Замуж еще не вышла, а загадываешь? — сказала старуха строго.
Роксанда смутилась.
— Скажи, как по-украински — краснеть? — выручила подругу Иляна.
— Червониты по сами вуха, а можно и по-другому сказать — червониты по саме волосся… К матери твоей, к Домне Тодоре, кобзаря доставили. Думы поет.
— Так что же мы здесь сидим?! — всполошилась Роксанда. — Я очень, очень хочу послушать казацкие думы. Скорее, скорее!
Подняла свою девичью стаю, полетела на половину Домны Тодоры.
3
На свадьбу свою шел Тимош, как на войну. Опасался нападения литовского гетмана Януша Радзивилла.
Толмач Георгий, в своем деле человек умелый, съездил в очередной раз в Яссы, привез не только договор о дне свадьбы, трех бояр-заложников, но и всякие тайные вести.
Валашский господарь Матей Бессараб сговаривался с венгерским князем Ракоци и с литовским гетманом Янушем Радзивиллом о совместном выступлении против господаря Лупу и гетмана Хмельницкого. В союзе Молдавии и Войска Запорожского Матей Бессараб и Ракоци видели для себя угрозу. У Радзивилла с казаками были свои счеты. Василий Лупу переслал с Георгием письмо литовского гетмана. Радзивилл писал: «…изволь, ваша господарская милость, ведати, что кровопролитие великое имеет быть. Будет бой последний. Либо полякам погибель, либо Руси. Если победят поляки, тогда вконец погибнет род и вера русская и вся Украина с великою жалостью сердца людского испустошена будет. Вся прибыль достанется поганым татарам и туркам. А если победят казаки, то уж лучше казачьей нужи и мучительства погибель и нужа от цесаря немецкого и от шведов. Итак, монархия короны Польской, из давнего века будучи по всему свету славна, попадет в подданство». И разумеется, литовский гетман не желал погибели Польской короны.
Имея под рукой десять тысяч отборного казачьего войска, 18 августа Тимош Хмельницкий подошел к городу Сороки на Днестре. Здесь его приветствовал посол молдавского господаря великий дворник Тома. В замке был устроен торжественный обед.
Золотой, как фазан, Тома сказал заздравную речь и принялся перечислять припасы, которые он привез для угощения казачьего начальника и его ближних людей. Тимош глядел себе под ноги, слушая перевод.
— А теперь прошу вашу милость подойти к окну! — Тома просиял, заранее надеясь, что сюрприз понравится молодому казаку.
Тимош вышел из-за стола: на площади, под окнами, запряженная в шестерку белоснежных лошадей, сияла, как ларец для женских украшений, золоченая карета.
— На этой карете вашу милость повезут в Яссы, — сказал Тома.
Тимош тотчас пошел прочь на свое место.
— Скажи ему, — бросил Георгию на ходу, — у меня конь есть, на своем доеду. А он пусть едет в Ямполь в ставку моего отца. Будет заложником.
Тома, старый придворный, принял грубость, как награду.
— Я слышал об этой удивительной верности казаков своим лошадям. Однако у меня тоже будет просьба к вашей милости. В Яссах вашу милость ждут как гостя. Прибытие столь большого войска будет выглядеть нашествием. Поезжайте в Яссы со свитой.
Тимош слушал боярина хмуро.
— Пусть его господарская милость пришлет в заложники своего брата, тогда я подумаю, всех ли казаков взять с собой в Яссы или половину.
Только 26 августа, когда молдавский гетман, брат Василия Лупу, прибыл в Ямполь, в стан Богдана Хмельницкого, Тимош переправился через Днестр с тремя тысячами запорожцев. Ночевали в Бельцах и Каушанах, в пятницу подошли к Яссам.
Рядом с Тимошем ехали генеральный писарь Выговский, полковник Федоренко, друг парубоцких забав Карых и толмач Георгий.
Все три тысячи запорожцев подобрались один к одному. Здесь были рубаки, ходившие во Францию вместе с Кривоносом, и те, кто сражался на Желтых Водах и под Берестечком, герои, бравшие Полонное, Бар, Старо-Константинов, битые в Красном, сидевшие в Виннице, в Стене, ходившие в посольствах в Москву и в Истамбул.
Славное было войско. Но зато какое же драное! Кто в чем, и каждая одежка с чужого плеча.
За отрядом катила вереница подвод с казачками, взятыми гулять на свадьбе. За этими подводами тянулись два рыдвана, каждый запряженный в шестерку лошадей, воз со скарбом и несколько возов с солью, мешков на четыреста, для торговли.
Дорога поднималась в гору, скоро Яссы. Тимош вдруг вспомнил Ганку, первую дивчину, которая зазвала его с посиделок спать вместе, первый свой поцелуй, земляничный… Вспомнил свою дурость: вместо того чтобы похвалить девичью красу, сказал Ганке, что она ему не нужна, что он женится на принцессе.
И вот ведь принцесса ждет его! Еще один перевал и — Яссы.
Только что-то не чувствовал себя Тимош счастливым. Поглядел на Карыха. Карых женился на своей Гале Черешне, уже год как женился, и все сияет, будто пасхальное яичко.
Тимош ерзал в седле. Предстояла мука мученическая. Встречи, речи, и все это в царских покоях, на людях.
Дорога уперлась в небо и тотчас пошла со смирением вниз.
Тимош увидал: вдоль дороги с двух сторон — войско. Большое войско. Сердце екнуло — ловушка!
— Трубача! — крикнул Тимош, хватаясь за саблю. — Играй!
Трубач заиграл тревогу. И тотчас с дороги грянула музыка.
— Вашу милость встречают! — сказал Тимошу Георгий.
Досада исказила лицо казачьего предводителя. Махнул рукой трубачу.
— Довольно! Но всем быть наготове!
На дороге показалась кавалькада.
— Это сам Лупу, — узнал остроглазый Георгий.
Господаря сопровождало шестеро одетых в турецкое платье телохранителей и восемь вельмож.
Съехались.
Лупу, улыбаясь, спешился.
Тимош выпрыгнул из седла, большими неловкими шагами пошел навстречу, обнял господаря. Тот поцеловал его, заговорил по-турецки, зная, что Тимош по-турецки говорит.
— Славу Богу, вот и вы! Всё вашему приезду радуется. Народ, бояре, само солнце.
Тимош не знал, что на это сказать, закусил губы. К нему на помощь тотчас пришел Выговский.
— Наши простолюдины нынешний день называют днем Анны-скирдницы. Поля уже убраны. Пришла пора молотьбы — самого радостного в крестьянстве труда. Вот и для вашей господарской милости наступает драгоценная пора: зреть счастливое определение в судьбе своего потомства.
— Я действительно чувствую себя счастливым, — сказал Лупу, улыбаясь Тимошу.
А сам думал: «Какое неподвижное, какое грубое у него лицо. Да еще побитое оспой. Простолюдин, напяливший на себя атласный жупан».
Бояре, приветствуя гостя, сияли радостью, и все отмечали про себя, как неловок этот казак-жених. Ферязь соболями подбита, но с чужого плеча. Разбойник! Ему место не за княжеским столом, а на придорожной виселице.
Сели на лошадей, поехали к городской стене. Палили пушки, гремела турецкая боевая музыка, играли цыгане.
У городских ворот Тимоша приветствовал сын Василия Лупу Стефан.
— Победа вашей милости под Батогом потрясла мир, — сказал он. — Со времен Ганнибала Карфагенского, разгромившего римлян под Каннами, история не ведала столь полной и столь блистательной победы.
Тимош глядел в сторону. Он не знал, кто это такой — Ганнибал.
— Сын гетмана Войска Запорожского — гордость запорожского казачества, — вступил в беседу Иван Выговский. — Тимош воистину достойный сын своего великого отца.
