— Сын гетмана Войска Запорожского — гордость запорожского казачества, — вступил в беседу Иван Выговский. — Тимош воистину достойный сын своего великого отца.
— В вашем войске я готов командовать хоть ротой, хоть десятком! — воскликнул Стефан, вновь обращаясь к Тимошу.
А на того нашло тупое, дикое упрямство. Он бычил голову и молчал.
— Правду сказать, мы устали в пути, — нашелся Выговский. — Его милость можно понять. Волнение от предстоящей встречи с солнцеликой княжной Роксандой наложило печать на уста его милости.
Тимош зыркнул по Выговскому злыми глазами, буркнул:
— Печать! Никакая не печать!
За обедом Тимош не проронил ни слова. В комнатах невесты начались танцы. Цыгане на сербах резали так, что весь дворец пританцовывал.
Господарь пошел глядеть на танцы, и Выговский поспешил за хозяином. Тимош остался один на один с боярами, и те начали задавать ему вопросы, желая развеселить учтивой беседой.
— Иди-ка ты куда-нибудь, — шепнул Тимош толмачу Георгию. — Тогда они не больно поговорят со мной.
Георгий ушел. Тимош закурил трубку, отошел к окну, встав к боярам задом.
4
Суббота совпала со днем усекновения главы Иоанна Предтечи — днем постным, когда и рыбы не подавали. На обед к господарю явился один Иван Выговский, объяснив, что Тимош готовится к завтрашнему торжеству и отдыхает с дороги.
А Тимош устроил прощание с парубками. Были на этом прощании Карых, Загорулько да толмач Георгий.
Обед им принесли с господарского стола: моченые турецкие бобы, фасоль, сваренную без масла, да кислую капусту. Вина не полагалось.
— Доставай, Георгий, наш запасец! — распорядился Тимош.
Выпили по кругу из общей чаши.
Загорулько с Карыхом обнялись и спели Тимошу прощальную:
Бувай же здоров, товарищу,
вже мы йдемо,
Вже такого товарища,
як ты, найдемо?
Хоць найдемо, не найдемо,
та не такого,
Що не прыйдеться до
серденька мого.
Тимош поцеловал Загорулько, поцеловал Карыха, а потом и Георгия.
— Женюсь, хлопцы! Чего там! — ударил по плечу Карыха. — Галю, жену свою, привез?
— Привез. В таборе.
— А ту, про которую говорил тебе, Ганку, привез?
— Вместе с Галей они, подружки.
— Ну и славно. Давайте выпьем да споем.
Выпили — грянули:
Гей, корчмо, корчмо, княже!
Чом то в тоби казацкого добра
богата гине.
И сама еси неошитна ходишь
И нас казаков — нетяг пид случай
без свиток водишь.
— Пошли на улицу глядеть, как цыгане пляшут! — загорелся вдруг Тимош, увлекая за собой товарищей своих.
Только под вечер явился жених во дворец. Курил, молчал, предоставляя Выговскому блеснуть красноречием.
Боярыни и боярышни завели танцы. Тимош глядел на танцующих, как сова, ни лице ни улыбки, ни мысли.
— Истукан! — шепнула Иляна Эльвире.
5
На турецком коне, в сверкающем драгоценными камнями платье, под китой, ехал Тимош в церковь. Толпы людей теснились у дороги, разглядывая жениха. Тимош был суров, его жгло нетерпение: скорей бы свершилось! Лупу мягко стелет… Не выкинул бы какой фокус.
Из церкви юный Хмельницкий приехал сияющий, красивый в своей открытой радости. А Роксанда плакала. Для нее вдруг открылось: игры с ее замужеством кончились, девичество кончилось — она отныне такая же домна, как добрая Домна Тодора.
— Казаков вижу, а где же их жены? — спросил Тимош у Лупу, заходя во дворец.
Казачек забыли пригласить, но тотчас исправили промах, послали за ними. Угощать казачек взялась на женской половине дворца Домна Тодора.
Тимоша потчевал сам Василий Лупу. Великий келарь ставил перед господарем и перед Тимошем одно блюдо за другим. Вилкой протыкал поданное в разных местах, брал кусочек, отведывал.
До пота работал великий виночерпий со своими помощниками. Ему тоже приходилось пригублять вино из чаши господаря. Господарь пил с Тимошем из одной чаши.
— Пей, кушай! — угощал зятя Василий Лупу.
— Пейте, ваша милость! — уговаривал Тимоша хранитель котнарских виноградников.
А Тимош, словно его брали за узду, драл голову, упрямился, отставлял от себя кубки и блюда.
— Пейте! Ешьте!
— Дюже спасыби его милости господарови! — сказал Тимош, незаметно порыгивая. — Есть всего досыто. Чого ж бильше треба! — Наклонился к Выговскому: — От турецкой музыки в ушах свербит, пошли за нашими.
Три скрипача да пузанист — вот и вся казацкая музыка, но Тимош развеселился.
— А ну, казаки!
Квадратный Загорулько пошел колесом по княжеским апартаментам. Словно пожаром хватило голубые стены. Шаровары у Загорульки красные, свитка — красная, так по глазам и ударило огнем.
Тут гуляки-запорожцы сапогами брякнули, ладонями хлопнули и такой каруселью промели господарские покои, что, не удержавшись, раскатились по всем комнатам.
Упросить казака станцевать — все равно что осла с места стронуть, но зато и остановить невозможно.
Танец не кончился, пока танцоры сами не попадали.
— Браво! — кричали боярыни и боярышни.
С женской половины дворца, разливанная, как половодье, потопляя в себе все звуки, катилась напористая свадебная песня:
В поле лебедушка кричала,
В тереме высоком слезы лила…
Тут Галка, жена Карыха, раздобревшая красавица, из-за стола выскочила да, сапожками пристукивая, запела веселое:
Где бы правда, где виденна была,
Что курица бычка привела?
А бычок поросенка принес?
Поросенок бы яичко снес?
А безрукий яичко украл.
Все казачки плечами-то зашевелили, грудьми востопырщились, подкричали Галке:
А ды голому за пазуху сховал,
А слепой ды подсматривал,
А глухой ды подслухивал.
Галка, воздуху набрав, по-голубиному загулькала, басом:
А немой караул закричал,
А безногий вдогон побежал,
Шелудивого за кудри поймал.
Боярыни зажимали уши, закатывали глаза, разводили руками.
— А пошли-ка до нашего стану! — крикнула казачкам Галка. — Разве это свадьба?! Они тут все: плясать пойдут — ножками шаркают, запоют песню — из другой комнаты не услышишь. Пошли сами по себе гулять, пока праздник не подмок!
Казачки на прощанье до дна выпивали свои кубки и чары, одно дожевывали, другое прихватывали на ходу, что повкусней, и все потянулись на выход.
Домна Тодора встала у лестницы, провожая гостей, Галка подошла к ней, кивнула через плечо на боярышень, высыпавших поглядеть, как удаляется с пира пестрая, хмельная толпа казачек.
— Чи це на смех мы до вас прыихали? — сказала Галка княгине. — Коли вы такие пышные, чего ж дочку свою за казака выдаете?
Качнулась, пошла мимо, хвостом махнув, да на мраморной-то лестнице и поскользнись.
Поднялась, оглянулась, сверкнув глазами по-кошачьи, а боярышни — ученые, ни одна не прыснула, не хмыкнула.
— Ну и выдры! — сказала им Галка и, захохотав, ухнулась со ступенек на руки своих кумушек.
Тут они разом и грянули:
Молодец, Тимош, молодец!
Подрубав вышеньку пид коринец…
6
Тимош чувствовал: у него дрожит нога. Он поставил ногу на скамеечку, чтобы ловчее было стянуть сапог, и увидал эту мелкую дрожь.
«Господи, да ведь я — боюсь! — Стянул сапог, почесал в затылке. — Подумаешь! Княжна, принцесса, домна! Такая же баба. Только мылом мытая», — уговаривал себя, а робости не убывало.
Роксанда возлежала в постели, розовая, как морская раковина, изумительная, непокорная — до смельчака. Она была так тиха, словно, шевельнись, — и дворец рухнет. Эта покорность совсем сбила казака с толку. Он разделся, как мышонок.
Стесняясь рук своих, ног, ступая на пальцы, босо прошлепал через комнату и нырнул в свою супружескую постель, проклиная тот час, когда брякнул, сам не зная почему: женюсь, мол, на принцессе.
«Погладить бы ее надо…» — думал с тоской Тимош, затаивая дыхание, но он даже поглядеть не решался в ее сторону.
— Мой казаченько! — позвала Роксанда, и он ожил.
Будто ветром хлестнуло по ковылям. Будто туча пролилась ливнем. Закружил, заласкал — и молния!
— Ты! Ты!
Ударил по лицу наотмашь:
— Кого мне подсунули?
Опять удар, но она не защищалась от ударов, не отстранялась.
— Кто?! — закричал он.
— Великий визирь, — солгала Роксанда. — Он не хотел меня отпустить к тебе. Не хотел, чтоб я стала твоей женой, он хотел…
