— Англичане захотят взять свое, — сказал Чэзз. — Они не любят оставаться в долгу.
— Пущай приходят! — заревел Трифонов. — В ножки поклонюсь! В палачи пойду — кнутами Завойко стегать. Сам ему на руки железа надену, закую так, чтобы век не расковать…
— Не увлекайтесь, мистер Трифонов, — сказал Бордман, обласкав бородатого купца евангельски кротким взглядом. — Россия — дружественная страна, мы не должны желать ей зла.
— Ничего с ней не станется, с Россией! — Трифонов зло огляделся. — Ей палки впрок пойдут, по себе знаю.
— Вам хорошо рассуждать, — Чэзз поднялся со скрипящего стула, — у вас не загорится крыша оттого, что в Петропавловске будут стрелять из пушек.
— Господь оградит вас от несчастья, — вдохновенно промолвил Бордман.
— Господь? — Чэзз решил поставить вопрос на более деловые рельсы. — А если англичане захватят Петропавловск?
— Ну? — равнодушно спросил Бордман.
— Я говорю — захватят Петропавловск, ограбят, возьмут в плен начальников?
Бордман остался невозмутим:
— Вас-то не тронут.
— Не тронут, — согласился Чэзз.
— Не ваша вина, что русские дерутся с англичанами?
— Ясно, — вторил Бордману купец.
— Англичане пошумят, поскандалят и уберутся домой. — Бордман раскурил трубку и веско сказал: — Ну а вы поживете год-другой без начальства. Разве плохо? У русских ничего не останется — ни железа, ни домов, ни одежды. Англичане увозят даже бревна. Или жгут. Вы, мистер Чэзз, поможете русским. Привезете новые товары, облагодетельствуете их… Мы все поможем русским…
— Привезу, мистер Бордман! — просиял Чэзз.
Бордман встал, подошел к Чэззу и покровительственно потрепал его по вислой щеке.
— Ну как, раздумали уезжать?
Чэзз рассмеялся, обнажив коричневые, нездоровые зубы.
— То-то же! — сказал Бордман, вперив в него бархатистый, ласковый взгляд. — Никогда не пытайтесь надуть меня и не морочьте мне голову хныканьем. Я вас вижу насквозь. Приходите ко мне как на исповедь.
Чэзз от избытка чувств ткнул Бордмана кулаком в грудь.
— Ох, и скотина же вы, мистер Бордман из Бостона! — воскликнул он умиленно. — Ну и скотина!
В Гижигу Мартынов приехал с денщиком и двумя эвенками, проделавшими с ним весь путь, от Охотска до Гижигинской губы.
Якутского проводника и казака пришлось оставить в Охотске. Проводник никогда не ездил дальше Охотска и уже не мог принести никакой пользы. Казак страдал от цинги, он не выдержал бы дороги до Гижигинска. Кроме того, Мартынов рассчитывал, что, попав в Гижигинск, подначальный камчатскому губернатору, он получит все необходимое — людей, оленьи и собачьи упряжки.
Охотск поразил его своей тишиной и пустынностью. Житель Сибири, он много слышал об Охотске и считал его крупнейшим перевалочным пунктом на побережье моря, носившем имя Охотского. На неприветливом, скалистом берегу, открытый ветрам, лежал плоский, словно ушедший в землю поселок: несколько десятков изб, пустые магазины в порту и казенное здание, которое потеряло всякое значение с того времени, как факторию Российско-Американской компании перенесли в Аян.
За Охотском началась дорога, отнявшая у Мартынова остаток сил. Северный ветер налетал с гор, бураны падали на берег с востока, с ледяных полей Охотского моря. Ветер проникал сквозь самые теплые одежды, заставлял собак замедлять бег. Собственно, дороги не было никакой, проводники по каким-то им одним известным приметам находили удобный путь вдоль гористого побережья. Нарты то поднимались на взгорье, на острые, ребристые холмы, негусто поросшие березой и лиственницей, то ныряли в лощины, попадая на ровные пласты снега. Ветер, ударяя с моря, сдирал верхний слой снега, обнажал темные шишки и иглы ползучего кедра.
За двадцать дней пути — обычно от Охотска до Гижигинска добирались в месяц — Мартынову только три раза попадалось человеческое жилье.
В последние перед Гижигинском дни свалился Степан. Мартынов тоже заметно терял силы. Одолевала сонливость, странное оцепенение, без мыслей, желаний, воспоминаний. Он похудел, но это не шло ни в какое сравнение со страшной худобой Степана Шмакова, словно иссушенного многомесячной болезнью.
На двадцатый день пути Мартынова разбудил крик каюра. Нарты остановились. Эвенк тормошил есаула, указывая остолом на что-то впереди себя. Выглянув из-за спины каюра, Мартынов увидел красный шарообразный предмет. В первое мгновение он подумал, что это необычный закат солнца или полярное сияние, вырастающее из гигантской багровой капли.
— Гижига! Гижига приехал! — закричал каюр, возвращая Мартынова к реальности.
На горизонте виднелся красный купол гижигинской церкви.
Даже и после Охотска Гижигинск поразил есаула скудостью, черными стенами низких срубов с крохотными окнами. Но в доме исправника он нашел и довольство и весьма богатую обстановку. Нетрезвый исправник с напряженными глазами и тяжелой челюстью ввел Мартынова в большую комнату. В ней находился письменный стол красного дерева с какого-то разбившегося в Пенжинской губе судна. У стола не хватало ящика, а одна из ножек была кое-как подделана из сосны и неискусно выкрашена под цвет стола. В противоположном углу комнаты стоял мелодиум розового дерева, а посреди комнаты — сверкающий чистотой обеденный стол, покрытый белой скатертью. Дом держался на молодой жене исправника, деятельной и властной женщине, не лишенной привлекательности, — она разрешала мужу пить и бесчинствовать во второй, темной комнате, а сюда, в горницу, оклеенную цветными обоями, пускала его как в храм.
Исправничиха проводила приезжих в баню, к глухому квадратному срубу, покрытому шапкой снега. Оставив есаула и Степана в коротком предбаннике, она прошла внутрь. Мартынов раздевался медленно, борясь с одолевавшим его сном, безнадежно пытаясь подсчитать, сколько дней осталось до Петропавловска.
Степан, голый, стоял понурясь на мерзлом полу предбанника. Мартынов поднялся, намереваясь толкнуть маленькую дверь, обитую медвежьей шкурой.
— Алексей Григорьевич, — предупредил его Степан. — Там баба…
— А? — сонно переспросил есаул.
— Хозяйка там, говорю, — Степан мялся, топтался на месте, зная, что женщина сейчас пройдет мимо них.
Но голос исправничихи, низкий, ласковый, разрешил их сомнения:
— Померзнете там, однако. Сюда ходите. Здесь-ка темно.
В бане действительно было так темно, что красноватый отсвет угольев и трепетавшая на полу свечка не могли осветить наполненного паром помещения. Бревна, покрытые слоем сажи, окружали людей непроницаемой чернотой. В углу, возле груды накалившихся камней, неторопливо двигалась хозяйка. Она с шумом задвинула заслонку и начала поливать раскаленные камни водой. Все, даже неясные очертания женской фигуры и сухощавое тело Степана, потонуло в густом, сладком пару.
У Мартынова закружилась голова, тело обмякло. Захотелось лечь на пол, растянуться и отдать себя теплым, сдавливающим грудь волнам.
Кто-то прошел мимо, толкнув его твердым плечом.
— Степан, черт, куда глядишь? — проворчал ок.
Хлопнула дверь. На мгновение серый свет предбанника ворвался в баню. Степан, как и прежде, стоял в двух шагах, не двигаясь. И снова темнота.
— Шальная баба! — услыхал Мартынов голос Степана. — Озорует.
— А что?
— Толкает шибко. Эх, кабы не мужняя жена! — закончил он со вздохом.
Проспав восемнадцать часов, Мартынов поднялся бодрым и голодным. За столом он растолковал поддакивавшему исправнику важность своей поездки и потребовал на утро подготовить свежие упряжки. Исправник не возражал, только беспомощно разводил руками, ссылался на то, что тут без "господ купцов дела не уладить", что власть ему дана, а "способов не дадено". Выпив изрядно с гостем, он ушел "держать совет с купцами" и вскоре вернулся в сопровождении Чэзза и Бордмана. Американцы хотели увидеть человека, который за два месяца домчал из Иркутска в Гижигинск, интересовались новостями и вежливо спрашивали: не может ли господин Мартынов показать ордена, которыми сам государь император одаривает "славных героев прошлогодней виктории?"
Мартынов, улучив момент, прикрикнул на исправника:
— Все раззвонил, дурак! Не умеешь язык держать за зубами!
— Свои ведь, — объяснил заплетающимся языком исправник. — Люди примерного поведения… Не ссыльные, слава богу.
Мартынов отвернулся. Что с ним толковать!
Вечер медленно тянулся во взаимных расспросах. Мартынов интересовался дальнейшим маршрутом. Куда ехать после Тигиля? Пробираться ли на восток, чтобы достигнуть Авачинской губы по долине реки Камчатки, или держаться равнинного побережья Пенжинской губы и пересечь полуостров после Большерецка? Что он встретит в дороге?
