Чернецы оставляли дела, спешили к Никоновой келии. Старец, благословляя и прощая всех, любивших его и гнавших его — плакал. Многие плакали. На колени становились.
Наконец подали к крыльцу лошадей. Шестёрку! А впряжены в розвальни. Никона уложили на новое, пахнущее цветами сено. Лошади тронулись, и тотчас ударили колокола. Пасхально, с трезвоном.
Струг был устлан коврами. Никон видел это, и что везли шестёркой — тоже видел, но не было в нём радости. К радости примешалось бы злорадство, а на это силы нужны, чувства.
С палубы не велел себя унести. Лежал, почти сидел, опершись на высокие подушки. В шубе, в валенках. Август. Августовские ветерки с ознобинкой.
Ветерки дули, но Никон свободно не мог надышаться. И уж так пахло рекой! Запах большой воды жил в нём с детства, на Волге с отцом рыбачили.
Превозмогая ледяной покой, гасивший все желания и саму жизнь, вызывая в памяти самых близких людей: жену свою, ребятишек, но память была пуста, как лист бумаги, ещё только приготовленный для писания.
— Чему же быть ещё? — спрашивал себя Никон и знал: ничему.
Ему шёл семьдесят седьмой год. Семь — святое число, но он всю жизнь отметал магию цифири. Православному человеку грех играться в гадания. Жив, и слава Богу.
На третий день плавания, за двадцать вёрст до Волги, на борт струга поднялись иноки Воскресенского монастыря. Иеромонах Варлаам, столько лет деливший с господином своим ферапонтовское заточение, а с ним иеродиакон Серафим. Тоже человек верный.
Поплакали. Варлаам и Серафим отслужили молебен. Никон благодарно взял Варлаама за руку, долго не отпускал.
— Плывём той же дорогой, что была нам двадцать девять лет тому назад. — И засмеялся тихонько. — Господи, вы же — поросль, а сё было в пятьдесят втором году... С мощами святителя Филиппа плыл. На патриаршество.
Погода, щадя болящего, после долгих дождей установилась погожая. Солнце днём припекало, как в июле, благоуханные вечера радовали теплом, а старец мёрз.
— Далеко ли до Ярославля? — единственное, что спрашивал у Варлаама, у архимандрита Никиты. Архимандрит не захотел оставить болящего без своего духовного попечительства.
Праздник Успения Богородицы встретили в Романове, но служили на струге, ехать в храмы у Никона не было сил.
Утром 16 августа болящий громко вскрикнул. Варлаам заметался, но увидел: старец манит его наклониться.
— Духовника позови!
Пришёл архимандрит Никита.
— Далеко ли? — спросил святейший.
— Толгский монастырь уж виден!
Никон осторожно, боясь вызвать боли, вздохнул:
— Дожил-таки до Ярославля. А то всё пустыни, пустыни! — и опять замолчал, только глаза ширились. — Всё во мне болит, всякая кровиночка. Останови, Никита, корабль. Тотчас останови!
Причалили где пришлось.
Болящий попросил напутствия в вечную жизнь. Исповедал грехи, причастился запасными дарами из рук духовника. А потом уснул, покойно, глубоко. Пробудился окрепшим, боли унялись.
День перевалил за половину, когда струг Никона подошёл к Толгской обители.
Братия встречала старца, как встречают великих архиереев. Принесли чудотворную икону Толгской Божией Матери, обретённую во времена святителя Петра, московского чудотворца. Никон приложился к иконе. И тут выступил из толпы иноков старец, пал на колени перед одром святейшего, обнял ноги его, поцеловал.
— Кто ты? — спросил Никон.
— Аз бывший наместник Спасоярославского монастыря, архимандрит Сергий, — ответил кающийся. — Злобна тварь, ругатель твой. После суда, когда тебя из сана извергли, радовался твоему несчастью и над именем твоим кочевряжился, пинал тебя, поверженного.
И торопясь, плача, Сергий принялся рассказывать о чудесном явлении святейшего нынешней ночью. Во сне ли, наяву ли, но от Бога.
Никон возложил руку на голову Сергия, сказал:
— Когда возвышает нас Бог, много, много вокруг ищущих счастья. Когда же нас гонят — то опять же сквозь толпу, кричащую посоромины. Прощаю тебя, Сергий. Бога о прощении моли!
Больной стал, и братия Толгской обители, получив благословение великого старца, удалилась.
Ночевать решили у монастырской пристани. Пусть святейший наберётся сил перед завтрашними торжествами.
В Ярославь поплыли утром. На Волге ни морщинки. Катит поток серебро румяное, где-то за далями вливается в небеса. Оттого и небеса розовые, и берега как в цвету.
Зашли в речку Которосль, стали против Спасо-Преображенского монастыря. Древнейшего, основанного в 1216 году. Ярославское княжество на два года моложе сей дивной обители.
Высокий спуск к реке затопило народом. На струг поднялся воевода с властями, архимандрит монастыря с братией. Желали святейшему здравия, целовали руку. Никон благодарил глазами да слабым поднятием ладони.
Народ шёл нескончаемой вереницей. Кто плакал, кто просил молитв.
— Не довольно ли? — спросил Никона думный дьяк Чепелев. — Утомили тебя, света!
Никон глянул с яростью, и дьяк отступил.
Последними подошли к владыке мать с доброй дюжиной детишек. Никон возложил руку на голову трёхлетней девочке, смотрел в синие глазки и знал: вот она — жизнь.
Девочка сказала:
— Дедушка! — и подала крошечный цветок — незабудку.
И вырвалась из груди великого старца последняя хвала Творцу сего мира:
— Господи! Господь наш, яко чудно имя Твоё по всей земли, яко взятся великолепие Твоё превыше небес. Из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу...
Струг отвели от берега с поспешанием. Из-за Которосли к судну направлялись лодки с деревенским народом, а болящий совсем уж изнемог.
Возле одра неотлучно стояли архимандрит Никита, иеромонах Варлаам, инок Серафим.
Никите показалось, святейший что-то хочет сказать. Наклонился.
— Господь... Господь указал... Всем... И Москве! Москве! Аз — паст... ты... рь, — разлепляя пересыхающие губы, прошептал Никон.
Он хотел, чтобы поняли и запомнили: Бог даровал ему, святейшему, исполнить пастырскую службу в последние часы жизни. И служба сия, как в лучшие годы, была многолюдна. Народ, отринув запреты церковных властей, любил его, как отца.
Струг поставили на Волге, против Тутовой горы. Святейший смотрел на купола храмов, на синеву небес, необычайную для августа. Такое небо бывает в октябре, когда всё уже отцвело, одарило плодами и когда, замыкая круг года и жизни, надобно ждать снега.
Ударил колокол Соборного храма, звал к вечерне. Никон встрепенулся. Его ждут к службе. Торопливо оправлял бороду, разглаживал складки на одежде. Духовник архимандрит Никита начал читать отходные молитвы. Голос над водою звучал чисто, светло...
Колокол умолк.
— Святейший не дышит, — сказал Варлаам.
Архимандрит закрыл глаза умершему.
Пришёл думный дьяк Чепелев, приказал подьячему:
— Запиши. Нынче, семнадцатого августа 7189 года от Сотворения мира, 1681-го от Рождества Христова в четыре часа по полудни отошёл ко Господу святейший патриарх Никон. Жития его было семьдесят шесть лет, два месяца, двадцать четыре дня.
Иноки хлопотали над покойным. Опрятали тело в схиму, читали заупокойные молитвы. А в Москву, к царю, к патриарху, скакали, не щадя лошадей, скорые гонцы.
Пошла последняя схватка вокруг имени усопшего.
Царь Фёдор Алексеевич просил святейшего Иоакима принять участие в погребении святейшего Никона, местом погребения указывал Воскресенский монастырь.
Иоаким ответил:
— Я готов похоронить инока Никона.
Тогда царь позвал на отпевание митрополита Новогородского и Великолукского Корнилия.
Двадцать пятого августа великий государь Фёдор Алексеевич приехал в монастырь с тётками-царевнами Анной Михайловной да Татьяной Михайловной, с царевнами-сёстрами Марфой, Екатериной, Марией, Софьей, Феодосией, Евдокией, с царицею Натальей Кирилловной и с братом своим царевичем Петром.
Тело усопшего всё ещё было в дороге. Из Ярославля везли сухим путём, останавливаясь в городах, в монастырях, дозволяя народу проститься с великим владыкой. До Троице-Сергиевой обители гроб провожал архимандрит Никита, отсюда в Воскресенский монастырь тело святейшего вёз наставник Троице-Сергиева монастыря архимандрит Викентий.
Фёдор Алексеевич, отдохнув с дороги, принялся расписывать, как кому действовать на похоронах, где чему быть.
В царском поезде прибыло двенадцать отроков ангельского вида. Они должны были, окружив гроб, нести чёрные аршинные свечи.
Полуаршинных свечей, и тоже чёрных, из Москвы доставили два воза, чтобы всем хватило.
Царь осмотрел место упокоения, приготовленное для себя во время жития в Воскресенском монастыре самим Никоном. Могила была в пределе святого Иоанна Предтечи под Голгофою, стены выложены белым камнем.
