— Барин сам убил медведя, — сказал старый дворецкий, указывая на чудесный медвежий мех, служивший ковром перед постелью.
Все молчали…
Ободренный добродушным отношением и величавым достоинством Раисы старик прибавил:
— Вы будете жить здесь, сударыня? Прикажете приготовить обед?
— Нет, нет, — мы не будем жить здесь! Не правда ли, отец?
— Конечно, нет, — ответил и Поров.
Дворецкий удивился.
— Тогда не прикажете ли нанять для вас другое помещение?
— Нет, — ответила Раиса, — не надо: мы будем жить у себя.
Дворецкий еще больше удивился.
— Как прикажете, — сказал он со вздохом. — Барин очень любил эту комнату.
Раиса окинула взглядом предметы, близкие хозяину и любимые им: несколько книг, фамильные портреты, маленькие безделушки украшали туалеты, — все воспоминания о друзьях, а может быть, и о любовницах!
— Чей это портрет? — спросила Раиса, указывая на портрет молодой, чрезвычайно красивой женщины с холодными чертами лица.
— Это сестра графа Валериана, ваша светлость, — ответил старик.
Раиса перевела свои взоры на другой портрет, повешенный над кроватью, в голубой бархатной раме.
— А это? — снова спросила она.
— Ах, Боже мой! — с грустью произнес дворецкий. — Это умершая графиня, ваша свекровь! Граф хотел увезти ее портрет с собой, да, должно быть, позабыл!
— Надо отослать его немедленно! — с живостью сказала Раиса.
— Ах, госпожа, — проворчал старик с укоризной, — мы не имеем права ни до чего дотронуться: это все вам принадлежит!
Раиса глянула на дворецкого и, подумав немного, спросила:
— Где чемоданы графа?
— Какой вам нужен?
— Принесите небольшой чемодан!
Дворецкий исчез.
Поров, сидя на маленьком диване, положа руки на колена с видом усталости, следил за своей дочерью.
Скоро вернулся дворецкий с чемоданом в руках.
— Этот чересчур мал, — заметила Раиса.
Старик вышел и вскоре вернулся с чемоданом средней величины.
Раиса с лихорадочной поспешностью принялась укладывать в него предметы роскоши: канделябры, чернильницу, книги, бювар, — все то, что могло служить памятью Валериану и скрасить его жизнь в далекой глуши. Затем, взяв со стола салфетку, она покрыла все уложенное и завернула в нее миниатюрные портреты. Открыв комод, она вынула дюжину платков, шелковые рубашки и остановилась, увидев, что чемодан полон.
— Граф сильно дорожил портретом матушки, — осмелился заметить старый слуга, считая поступок Раисы за грабеж.
— Тем лучше, — сказала Раиса, обернувшись к нему лицом, покрасневшим от работы. — Вы знаете адрес графа, так что пошлите ему сегодня же этот чемодан!
Пораженное лицо старика много выразило чувств, но больше всего на нем выделялись удивление и радость.
— Сию минуту, сударыня! — сказал он дрожащим от волнения голосом. — Сию минуту! Граф будет очень доволен!
Раиса, запирая чемодан, склонила голову на его крышку и заперев, передала ключи дворецкому.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Фаддей, ваше сиятельство!
— Итак, Фаддей, вы мне будете отдавать отчет во всем, что тут будет происходить! Все останется так, как было при графе, чтобы он, возвратясь, нашел все, как было!
— Вы думаете, что он возвратится? — спросил старик новую графиню с глазами полными слез.
— Я надеюсь, — прошептала она как во сне.
Фаддей взглянул на нее. Неизвестно, что он мог прочесть на лице Раисы, но он, приблизясь к ней, взял ее руку и почтительно поцеловал.
Раиса возвратилась к действительности.
— Каждую неделю приходите ко мне с докладом, — сказала она, — я ухожу.
Она взглянула на отца. Тот, сидя на диване, заснул, откинув назад голову. Лицо его было бледно, он казался мертвецом.
— Сударыня, прикажете заложить? — спросил старый слуга.
— Нет, — ответила Раиса, — пошлите за каретой.
Удивленный Фаддей поспешил повиноваться.
Раиса осторожно разбудила отца и свела его с лестницы, обитой красным сукном.
Возвратясь домой, Поров слег в постель. Им овладела спячка, которая не покидала его больше.
Все были крайне удивлены, узнав, что ничего не значащая девушка, достигнув такого высокого положения, отказывалась жить в своем роскошном доме и продолжает жить в своем скромном убежище.
— Чему тут удивляться? — сказала Адина, надменно пожимая плечами. — Пиявки живут только в грязи!
Это замечание было высказано чиновнику, заменившему генерала Клина, который часто, глядя на белую, мраморную ручку княгини, грустно размышлял о том, что княгиня для него суждена быть в числе звезд, иначе говоря, недосягаема.
«Но я же из-за нее попал в немилость, — рассуждал генерал Клин, — и в большую немилость, а это стоит хоть маленького участия и симпатии с ее стороны!»
Так говорил он себе не раз, но шансы его оставались теми же. Это доказывает, что генералу не хватало философии или он был лишен прозорливости, если мог ожидать, что Адина вспомнит о друге, попавшем в немилость хотя бы и по ее вине!
Первым делом Адины было — навестить дам, пораженных, как и она, приговором государя.
Визит к Собакиной был недолог: она постаралась поехать к ней так, чтобы не застать ее дома и прокляла тот несчастный случай, что дама эта, несмотря на час своих визитов, оказалась у себя.
Две-три слезы в платок, украшенный кружевом, несколько проклятий Раисе, несколько глубоких критических замечаний, полных снисхождений к приговору, немного слов христианского утешения — и княгиня Адина, поднявшись и быстрым движением маленькой ножки откинув шлейф своего черного платья, раскланялась с Собакиной и поспешила удалиться.
Когда за нею захлопнулась дверца кареты, она вытерла губы платком.
— Господи, как я не люблю плачущих! — сказала она с гримаской.
Зато визитом к графине Грецки Адина осталась очень довольна. Графиня не плакала, (это что-нибудь да значило!) и не позволяла нападать на Раису, чем возбудила удивление княгини.
— Как, милая графиня, вы защищаете эту девушку? — удивилась она.
— Мне нечего защищать ее, — спокойно ответила графиня, — она исполнила свой долг!
— Свой долг, заставив сослать моего брата, этого бедного медвежонка Собакина и наконец вашего племянника? Разве это был ее долг?
— Ее долг состоял в том, чтобы протестовать против незаслуженного оскорбления, а такого результата она сама не ожидала!
— Это еще не доказано! — заметила княгиня.
— Для меня это доказано, — ответила графиня с достоинством, но не возвышая голоса, что совершенно вывела из себя Адину.
— Все зависит от взгляда, — сказала она небрежно. — Мне кажется, если бы это случилось со мной, я думала бы только о том, как скрыться от взоров…
— Когда сердце чисто, — заметила графиня, — и когда чувствуешь себя невинной, тогда более страшишься несправедливости, чем скандала!
Адина приняла это на свой счет: графине слишком хорошо были известны ее маленькие интрижки, и необдуманно было бы вступать с ней в борьбу.
Молодая женщина, заметив, что уже поздно, встала и, поправив на плечах складки своей кружевной накидки, сказала:
— Надеюсь, вы будете принимать эту милую молодую особу?
— Никогда! — возразила графиня. — Хотя косвенно и невольно, но она была причиной несчастия для нашего дома! Я ее уважаю и глубоко сожалею, так как она будет несчастна, но между мною и ею нет ничего общего!
— А! — произнесла княгиня. — А я думала… В таком случае, до свидания, милая графиня!
Это было сказано таким тоном, что ясно указывало, что если бы графиня принимала Раису, то была бы лишена посещений Адины. Но пожилая дама нисколько не опечалилась этим.
— Прощайте! — сказала она посетительнице, провожая ее до передней.
Адина, возвращаясь к себе, придумывала самую изысканную месть всему семейству Грецки, но узнав, что в ее отсутствие внезапно заболела ее любимая левретка, занялась ее лечением, забыв обо всем остальном.
Поров тихо заснул под заботливым уходом своей дочери…
Раиса еще с детства переняла у отца познания об элементарном лечении некоторых болезней.
Отец с радостью передавал дочери свои познания, думая, что это никогда не будет лишним в ее жизни и даст ей возможность в будущем ухаживать за своими больными или под наблюдением доктора или же самостоятельно, если бы доктор отсутствовал.
Старый сослуживец и друг Порова, ежедневно навещая его, меняя рецепты, озабоченно качал головой, целовал руку Раисы, которую знал от рождения ее, и уходил опечаленный.
— Не нужно ли созвать консилиум? — спросила его однажды Раиса.
Старый доктор покачал головой.
— К чему? Жизнь покидает его!
Действительно, жизнь Порова угасала… Он таял медленно, без страданий. Он потерял память, ничего не просил и ни на что не жаловался… Едва возвращалось к нему сознание, он смотрел на свою дочь с выражением нежной озабоченности и скорби.
