Григол Чиковани - Шони

— Если я не ошибаюсь, у вас есть такая притча, — начал Вамех после долгого молчания. — Взошла коза на крышу и оттуда начала волка бранить. Слушал, слушал ее волк и говорит: «Эй, коза, не ты эти слова говоришь, а то место, где ты стоишь в безопасности».

У Кесарии лицо осветилось гордостью.

Искандер-Али отшатнулся, словно от пощечины. Еще больше вздулись вены на висках. Он было схватился за кинжал, но вовремя взял себя в руки, сделав вид, что не понял притчу.

— Ступай. Да пребудет с тобой аллах! — спокойно произнес он и пошел к выходу.

Исхак и Махмуд, не понимая, как мог сардар вынести такое оскорбление от юнца, удивленно переглянулись и последовали за ним.

…Смеркалось. Вамех стоял все в том же зале. Теперь перед ним сидели визири и вельможи: Ростом Липартиани, Тариэл Чиковани, Нико Джаиани, Кайхосро Чиладзе, Бегляр Чичуа, Телемак Гугунава, Гванджи Апакия и Эсика Церетели. Последний сидел с перевязанной головой. Прибыл и католикос Одиши, Имеретии, Гурии, Абхазии, Сванетии в сопровождении епископов.

— Что же вы молчите, — спрашивал их замученный бессонницей Вамех. — Поднимите головы, взгляните мне в глаза, посоветуйте мне что-нибудь. — Он заметил, что все взоры устремлены к окну, и обернулся.

За лесом садилось солнце. По небу, словно отара овец, медленно плыли белые облака, мутно краснел и переливался солнечный полудиск… Лес, освещенный заходящими лучами, волновался, словно кровавое море. Вамех отвел глаза от этого мрачного зрелища и поглядел на католикоса — это был самый близкий для него человек — родной брат отца, его учитель и наставник.

— Царица не увидит завтра восхода…

Наступила тяжелая неловкая тишина.

Солнце спускалось с удивительной быстротой.

— Солнце не ждет, — в отчаянии прошептал Вамех, но шепот его неожиданно четко прозвучал в зале.

— На все воля божья, — шевельнулись губы католикоса.

Этот несокрушимый, как гора, человек, который легко поднимал всадника с конем и не считался особенно жалостливым, теперь беспомощно и растерянно смотрел на племянника.

— «Воля божия», — повторил Вамех, вглядываясь в бледные лица сидящих в зале: их губы беззвучно твердили: «Воля божия!.. Воля божия!..»

Скрипнула, протяжно застонала входная дверь, и вошел дворецкий. Склонив морщинистое лицо с белой бородой, он объявил:

— Искандер-Али пожаловал…

Он не успел закончить, как дверь широко распахнулась и вошел сардар в сопровождении пашей.

Никто не поднялся, чтобы его приветствовать.

Преодолев растерянность и волнение, Вамех стоял перед турком, прямой и недоступный.

Позавидовал Искандер-Али его выдержке.

Он уверял себя, что не сердится на визирей за то, что они не приветствовали его, на самом же деле гнев душил его. Тут еще вспомнил он вчерашнюю притчу царевича — и вовсе распалился.

Чтобы не дать волю своему гневу, Искандер-Али молчал.

Над лесом оставался узкий край кровавого диска, но и он скоро исчез. Тогда сардар перевел взгляд на Вамеха.

«Солнце навеки погасло для моей матери, но не для Одиши», — казалось, говорил взгляд юноши.

Вамех молчал, но турку казалось, что он повторяет оскорбительные слова из притчи.

С заходом солнца в зал закрались сумерки. Долго молчал Вамех. Не глядел он на грозно нахмуренного сардара, не видел своих советников и вельмож. Сомкнуты были его уста.

В то время как Вамех совещался с приближенными, царица стояла на молитве в дворцовой церкви перед иконой богородицы. Угасающий луч проникал в узкое окно, косо падал на грустное лицо Кесарии. Вот-вот зайдет солнце, и она больше никогда его не увидит. Кесария прощалась с последним лучом.

Но не потому блестела на щеке слеза, не потому стонала душа. Вамех выбрал единственно верный путь, принял единственно верное решение. Ни совет князей, ни святая икона, ни даже всемогущий господь не могут ничего изменить.

Визирей Вамех собрал просто для того, чтобы получить от них поддержку и утешение в это трудное время.

Не столь тяжко было Кесарии прощаться с жизнью, как Вамеху было тяжело жертвовать матерью. Она жалела сына, который всю жизнь будет горевать по ней, который останется один, без друга и утешения. Не о себе молилась Кесария, а о сыне, о Вамехе. Его решение не ранило ее сердце, наоборот, он еще выше поднялся в ее глазах, еще горячей она его полюбила.

— Святая матерь божия, — просила царица, — судьба народа моего, его честь и слава отныне в руках моего сына…

Цагу стояла, преклонив колени, позади Кесарии. Изнемогая от слез, слушала она последнюю молитву своей госпожи, на лице которой медленно угасал солнечный луч. Так же медленно гасло время, и царица спешила помолиться обо всем.

— По велению сердца сын мой повел борьбу за освобождение, помоги ему в этом святом деле, дай силу и твердость его деснице, сделай непоколебимым его сердце, внуши ему веру в победу…

Солнечные лучи перебрались теперь на плечи Кесарии, но она так была погружена в молитву, что не замечала, как быстро кончался срок, ей отпущенный.

— Тяжелый путь лежит перед нашими сынами, — продолжала она, — не ждут их легкие победы. Силен и коварен враг, с твоей помощью рано или поздно будет стерт он с лица родной земли.

Завтра вся Одиши поднимется на смертный бой. Многие не вернутся домой. Прими их светлые души в твою обитель, дай утешение их женам, сестрам и матерям, укрепи дух их… На тебя уповаю, тебе поручаю сына моего. Ты указала ему верный путь, ты внушила ему высокую мысль, ты вложила ему в руки меч, так пребудь с ним до конца!

Исчез за окном последний луч.

Сменился караул у дверей церкви.

— Каждый день и ночь будут полны печалью дли Вамеха, не покидай его, он остается один на всем свете, поддержи его, дабы не пал он духом, придай твердость его юному сердцу…

Цагу едва сдерживала рыдания.

— Утверди его в мысли, что он принял правильное решение, не дай ему усомниться — он выбрал верный путь.

Снаружи раздался шум, бряцание оружия, брань, затем сильный удар и чьи-то стоны. Дверь отворилась, и в церковь вбежал Вамех, бледный и взволнованный. Одежда его была в беспорядке.

— Мама!

Кесария поднялась.

Вскочила Цагу.

— Мама! — Он бросился к матери.

— Сын мой!

— Нет, нет!.. Я обманывал себя — я не могу, я не допущу, чтобы это случилось…

Царица поправила ему повязку на раненой руке.

— Успокойся, сынок, не спеши… Погляди на богородицу, внемли ее гласу.

«Такова воля божия», — прошептали губы богородицы. — «Такова воля божия», — повторил голос католикоса.

«Такова воля божия», — гудело в церкви.

— Нет! — закричал Вамех, пятясь назад. — Нет! Я сейчас же велю освободить тебя…

— Не надо, Вамех. Если бы ты знал, как сладко умирать за родину. — Кесария опустилась на колени. — Я на коленях умоляю тебя…

— Встань, мама…

— Не меня надо поднимать, Вамех, а народ, твой народ поставлен на колени угнетателями. К тебе взывают обесчещенные женщины, проданные в неволю дети, к тебе взывает земля, пропитанная кровью. Иди, сын, веди народ твой.

— Нет…

— Я приказываю тебе…

— Не говори так, — Вамех все пятился к выходу… — Не приказывай, или я… или он… — царевич выбежал из церкви.

— Беги, Цагу! — овладев собой, приказала царица. — Предупреди католикоса!

Ута ни днем, ни ночью не покидал Вамеха, повсюду следовал за ним, словно тень. Он знал, что на каждом шагу враг может подстроить ловушку, и зорко охранял царевича, был свидетелем его дум и ночных бдений. От него не ускользнуло и то, что думают о царевиче друзья и враги. Никто на свете так хорошо не знал характера и привычек Вамеха, как Ута: ни мать, ни крестный — Почина Абашидзе, ни Эсика Церетели.

Ута чувствовал, что сердце Вамеха не выдержит такого испытания, не сможет он пожертвовать матерью, вступит в неравную борьбу с Искандером-Али и погибнет. Каждую минуту Ута был готов защитить, прикрыть собой молочного брата.

Эсика Церетели еще до приезда во дворец понял, кто устроил нападение на царевича и кто помогал Бешкену в этом грязном деле. Он не раскрыл Вамеху страшной измены. Не хотел огорчать его, но никому не доверял, на всех поглядывал подозрительно. Верил он только дядьке Вамеха — Мурзакану Эсартия. Они сговорились между собой, кое-какие планы открывая и католикосу, потом они доверились ему всецело и ничего от него не таили.

Католикос сам был начеку, не отлучался из дворца, следил за Вамехом, как отец. В ночь после совета у царевича он разослал гонцов во все епископства — в Цаиши, Бедия, Дранда, Мокви, Мартвили и Цаленджиха — сообщить, какая угроза нависла над княжеством.

Надо было объяснить народу, что царицу спасти невозможно, что Вамех жертвует матерью ради родины. Юношей и старцев, женщин и мужчин призывали гонцы к оружию, чтобы отомстить за кровь Кесарии. Патриарх поручил епископам неотлучно находиться при войске и ждать его знака: когда царице отсекут голову — будут звонить во все колокола Одиши. Оповестив церкви и монастыри княжества, католикос послал гонцов с особым заданием в Имеретию, Гурию, Абхазию и Сванетию.