— И у трёх по десять ближников яйцы дымитьси будут? Он видь навирняка ни туп, как залуп, и значит понимат, чёо можит и доигратиси. В раз скинут.
— Не-ет, — самодовольно протянул колдун, — в том-то и дело, что там у них всё не так, как у нас. Он у них с детства не сменяемый. Там на нём всё держится. Он у них какой-то особенный. Они все как один не только боятся его и уважают, они на него молятся, как на бога своего. Не один даже подумать о таком не смеет, не то что всерьёз голову поднять. Я думаю, что до осени они из своего логова не вылезут.
— А осенью степь дождями напитается, как они на колёсах по ней ездить будут? — встрял в разговор Лад.
— Значит и осенью не полезут.
— Они раньше полезут, — задумчиво проговорила Дануха, отлепляя примочку от груди и намачивая шкурку в миске для новой пытки, — а помнишь на Святках чё творилася, Данава?
Колдун враз погрузнел.
— Помню.
— Пиздюк ты братец, — беззлобно ругнулась Дануха и гротескно передразнивая, добавила, — отвар попутал. Так бы и дала в лобешник то. Надо было тогда всю нежить послушать, глядишь отвели б бяду.
— Так, — опять влезла наглая хозяйка, — а тама чё было?
— Да вона пускай колдун недоучка покается, а я поду рубахи простирну.
И утопив шкурку в миске, Дануха направилась в тёмную баню.
Дануха и Данава покинули гостеприимную Хавку к полудню следующего дня. На этот раз две непримиримые подруги чуть ли слезу не пустили, прощаясь, даже глумились друг над другом ласково и порой с любовью. Данава с Ладом всё время их прощания о чём-то бурно шептались, размахивая руками и посохами. Со стороны могло показаться, что они ругались на грани драки, но делали это почему-то приглушёнными голосами или даже шёпотом. Когда же пришло время уходить, то резко успокоились, обнялись и долго молча стояли. Пока Хавка не рявкнула на них, обозвав «недоделанным бабами сзади», обматерив их, и чуть ли, не вытолкав Данаву в шею.
Добравшись до лесной норы в которой обитал колдун, они бросили мешки с поклажей, что сами таскали и то, что Хавка наложила и по настоянию Данавы пошли на место бывшего баймака. Интерес пойти туда, как не странно, оказался обоюдным. С Данавой было всё понятно, лучше один раз увидеть, чем кучу раз слушать, а вот интерес Данухи поначалу был не очень понятен и только добравшись до развалин, стало всё на свои места. Ещё на подходе к бывшему баймаку, только пройдя змеиный источник, их встретила настоящая истерия взбесившейся птицы. Воровайка от радости, похоже голову потеряла. Она выписывала такие замысловатые завихрения вокруг людей, что уследить глазами за её выкрутасами было попросту невозможно. При этом то, что она выдавала голосом, вообще описанию не поддавалось и на все увещевания Данухи замолчать и успокоиться, никак не реагировала. Только после того как Дануха обложила её со всех сторон матюгами и замахнулась клюкой, сорока заткнулась и отлетев к ближайшей берёзе, уселась на ветку, всё равно, при этом нетерпеливо скача по толстому суку туда-сюда и бурча что-то себе под клюв.
— Воровайка, — устало начала Дануха, — я тож рада тябя видеть, дрянь ты эдака. Вота вишь даже волчью шкуру скинула, чёб тябя не злить.
Она развела руками, как бы говоря вот посмотри на меня. Потом похлопала себя по правому плечу и ласково позвала:
— Подь сюды. Я тябя потреплю, мярзавка ты маленька.
Сорока замерла. По наклоняла голову из стороны в сторону. Затем вспорхнула и буквально шлёпнулась с размаха на плечо хозяйки. Та погладила её по голове и спине, прошла рукой по длинному хвосту, от чего тот резко вздёрнулся вверх. Птица заурчала довольная, забулькала и в сочетании с её блестящими масляными глазками сложилось впечатление, что сорока тихо плачет. Перемирие состоялось. Данава стоял рядом и радовался от чего-то как дитя малое, по крайней мере не меньше сороки.
Они медленно вышли на площадь и остановились, как оказалось каждый по своей причине. Данава хмуро и медленно оглядывал руины, а Дануха настороженно вперилась взглядом в небольшой шалаш, что был сооружён с противоположной стороны площади. Этот шалаш был явно чужой. Когда она несколько дней назад уходила от сюда, этого чуда рук человеческих здесь не было. По началу её посетила мысль, что кто-то, бежав из плена, вернулся, но присмотревшись повнимательней, она поняла, что таким образом на их землях шалаши не ставят. Это-то и заставило её насторожиться и замереть. Где-то рядом был чужак. Она спешно закрыла глаза, но от волнения ей не сразу удалось войти в нужное состояние, а когда всё же вошла, то быстро начала принюхиваться. В шалаше никого не было. Она сразу поняла, что он пуст, а вот пронюхав чуть в стороне, в прибрежных камышах, учуяла человека, притом молодую девку, но пахнущую совсем незнакомо, даже не по речному. Запах её был абсолютно новый, непонятный. Она открыла глаза. Данава стоял к ней спиной с смотрел куда-то в сторону. Баба хлёстко шлёпнула его клюкой по мягкому месту, от чего тот чуть ли не подпрыгнул от неожиданности и резко обернулся в полном недоумении. Дануха медленно подняла клюку и указала ей на шалаш.
— Ты вядал таки шалаши? — спросила она в полголоса.
Данава повернул голову в направлении указывающей клюки и его лицо приняло гримасу раздражения и недовольства.
— Видел, — прошипел он, перехватывая свой посох, готовясь к драке, — это охотничий шалаш аров. Быстро они наши земли прибрали.
— Эт не охотник, — тут же остудила его пыл баба, — эт девка, притом совсем молода. И сядит она не в шалаше, а прячеться в воде. Вона в тех камышах.
Дануха перевела в сторону реки поднятый конец клюки, указывая направление. Тут с плеча, сильно оттолкнувшись и красиво распахнув крылья, Воровайка на бреющем полёте лихо про скользила через всю площадь и усевшись на инородный шалаш, завертелась по сторонам, коротко цокая, как бы потеряв кого-то. Наконец она вновь взмыла в воздух и закружив над прибрежными камышами, застрекотала.
— Вона она де, — уверенно сказала Дануха и пошла в том направлении.
Тут сорока чуть ли не взвизгнув, круто спикировала к земле и сделав уже несколько крутых дуг у самой травы, запрыгала по ней, прячась за куст. Дануха увидев это мгновенно остановилась и пригнулась, насторожившись и рукой показывая Данаве сделать тоже самое. Дануха знала Воровайку, как себя и эти вихляния у земли, говорили о том, что кто-то в неё целится и для сороки была реальная угроза.
— Эй, девк, а ну не балуй, — громко выкрикнула Дануха в сторону камышей и смягчив голос, понижая его до нормально-спокойного, добавила, — не нать мою Воровайку стрелять, она ж сорока не дика все ж, а ручна. Чай с птенца со мной выросла. Жалко будеть вековушке яё хоронить то.
После небольшой паузы камыш с треском и шмяканьем воды расступился и на берег, буквально выбежало совсем юное создание, вот только по виду пацан это был, а не девка. Короткая кожаная курточка на завязках, выделанная и сшитая очень умело и такие же кожаные, облегающие тонкие ноги штаны. Обуто оно было в короткие сапожки с узорами. На голове ничего не было, даже волос. Вернее, они были, но очень короткие. В руках у этого чуда был добротный и явно недетский лук с наложенной стрелой.
— Так это пацан, — удивился Данава, нисколько не испугавшись оружия в руках гостя.
— Ох и дурачина же ты братец, — весело подтрунила его Дануха, — она не боле пацан, чем некоторы. Ты ж у нас тож с виду вродя, аки мужик.
— Да ладно тебе, Данух, что ты в самом деле, — замялся сконфуженный и обиженный колдун.
Этот непосредственный диалог двух старых людей одновременно успокоил гостью и порадовал. Дануха громко и насмешливо крикнула:
— Воровайк, ляти сюды, — и уже обращаясь к девке спросила, — ты ж не бушь её стрелять?
Охотница ничего не ответила, но стрелу из лука вынула и убрала за спину в кожаную коробку. Сорока не полетела, а смешно полу боком проскакала мимо гостьи из-за спины, сделав для надёжности полукруг подальше от неё и только доскакав до хозяйки, вспорхнула и уселась ей на плечо, вытянув шею вперёд и разглядывая молодую охотницу. Та вполне доброжелательно улыбнулась. Сорока её явно веселила.
— Ну здравствуй, гостья дорога, — поздоровалась Дануха, — как тябя звать величать и чё эт ты в наших краях делашь?
Девочка стала серьёзной и о чём-то задумалась. Медленно, как бы оттягивая время, перекинула лук через голову, одела его за спину наискосок и неожиданно вместо ответа спросила:
— А это точно ваша сорока?
Дануха весело посмотрела на сидящую на плече птицу и ответила:
— А ты думашь она к любому на плячо сядеть? — и обращаясь к колдуну, спросила, — Данав, ты хошь Воровайку на пляче поносить?
Тот аж отпрыгнул от них, как от змей шипящих.
— Да ну её зверюгу. Мне мои уши дороги и на спину обязательно на серит, знаю я её.
Дануха и девчонка засмеялись.
