Село Рекниц перед Дрезденом, августа 16. Ну, вот, раздоры у нас уже начались!
Подошли мы сюда под вечер. Остановились на высотах. По оба берега Эльбы Дрезден раскинулся; впереди — лагерь авангарда французов. Увидел их Моро, и сердце у него горечью наполнилось:
— Вот те самые солдаты, — воскликнул он, — которых я так часто водил к победе!
— А теперь поведете к ней вместе с князем Шварценбергом нашу союзную армию, — сказал государь. — Есть у вас уже план действий?
— Я предложил бы, — говорит Моро, — беспромедлительно бомбардировать город, пока к гарнизону Сен-Сира не подоспели еще другие силы.
— Что вы! Что вы! — испугался Шварценберг. — Бомбардировки я вообще избегаю; а разрушать такой прекрасный город, как Дрезден, было бы просто преступлением.
— Ах, вот как! Воюют, князь, однако, не для того, я думаю, чтобы щадить врагов, а для того, чтобы причинять им возможно больше вреда. Саксонский король — союзник Наполеона, значит, и враг наш. Зачем же было тогда подходить к этому прекрасному городу, а не выбрать другое поле сражения?
— Я совершенно согласен с генералом Моро, — говорит государь. — По моему мнению, не следовало бы терять ни минуты.
Насмешливый той Моро задел Шварценберга за живое, и он уперся на своем:
— Я, простите, противоположного мнения. Атаковать мы всегда еще успеем. Дайте сперва подойти всем нашим австрийским корпусам…
— Тогда нам придется ожидать до второго пришествия! — загорячился Моро. — Бесконечные ваши обозы застряли в проклятых ваших Богемских горах…
Тут и Шварценберг в сердце вошел:
— Наши Богемские горы, — говорит, — созданы не Мною, генерал, а Господом Богом, и убрать их с пути обозов ни в моей, ни в вашей даже власти! Я лично против всякой спешки. Ваше мнение, Радецкий? — обратился он к начальнику своего штаба.
— К ночи атаки редко когда удается довести до конца, — отвечает Радецкий. — Притом же и план атаки еще не выработан.
— А вы что скажете, господа? — отнесся Шварценберг к остальным генералам.
Лицом к лицу с врагом все они, быть может, проявили бы чудеса храбрости; но возражать главнокомандующему у немногих мужества достало. Мнения разделились, пошли долгие препирательства за и против. Восторжествовало мнение главнокомандующего: начать атаку завтра в 4 часа дня. Не быть бы беде!
* * *
Августа 14. Так ведь и вышло! Сама природа будто на Шварценберга ополчилась: разверзлись хляби небесные, в течение ночи все горные тропы размыло, по коим войска должны были взбираться и спускаться. Особенно же тяжко приходилось артиллерии: изнуренные лошади на кремнистых дорогах теряли подковы, на крутых спусках скатывались, на задние ноги по-собачьи садились и по-собачьи же жалобный вой издавали. Ординарцы, а с ними и я, то туда, то сюда посылались — узнать, не прибыла ли уже такая-то партия. Одна за другой они прибывали, но с большим опозданием. Так только к часу дня высоты над Дрезденом были заняты союзными войсками, крайне истомленными ночным переходом. А план атаки у высшего начальства все еще не был окончательно готов; вкруг трех монархов и главнокомандующего все корпусные командиры столпились, и каждый, усердствуя, предлагал то, что за ночь надумал.
Но вот подводят пленного дрезденца.
— Вы, что же, сейчас из города? — спрашивает его Шварценберг.
— Из города, — говорит. — У меня тут по соседству мыза; так хотел посмотреть, не разграбили ли ее австрийские солдаты.
Как вскинется Шварценберг:
— Семнадцать лет я командую австрийскою армией, и случая не было, чтобы мои солдаты грабили мирных граждан! А в городе, у французов, скажите, все по-прежнему? Новых сил не подошло?
— За ночь подошло 100 тысяч…
— Быть не может!
— Верно; а в 10 часов утра прибыл и сам Наполеон.
Шварценберга как обухом хватило.
— Сам Наполеон! — смятенным голосом воскликнул. — Как же нам быть теперь, господа?
Моро в сердцах хлопнул свою шляпу оземь.
— Милль тоннёр! Теперь-то, мосье, ни чуть меня уже не удивляет, что семнадцать лет вас постоянно били!
— Не волнуйтесь, генерал, успокойтесь, — сказал государь и отвел его под руку вон.
— Государь! Этот человек все погубит! — отвечал Моро.
Пошли опять совещания. Большинство находило, что атаковать самого Наполеона, да при таких его силах, рискованно. Судили-рядили час, и два, и три. Да за горячим спором никому в голову не пришло отменить сделанное уже по армии распоряжение об общей атаке в 4 часа пополудни.
И вот, с дрезденских башен звон часов доносится: раз, два, три, четыре, а в следующий момент союзные батареи на высотах дружно загрохотали, тучи ядер и гранат полетели в город, и полтораста тысяч союзной пехоты ринулись вниз, чтобы штурмовать городские стены.
Шварценберг за голову схватился.
— Иисус и Мария! Да у нас и фашин-то для штурма еще не заготовлено, ни лестниц…
И то, что предвещал Моро, сбылось: французы, присутствием своего кумира воодушевленные, сделали из всех городских ворот одновременно отчаянные вылазки и нападающих везде назад отбросили. А тут и сумерки; осенний дождь заморосил… И — по всей линии отбой, отбой!
Сколько времени уже все смолкло; кругом бивачные огни. Словно ничего и не бывало. Но с утра сызнова смертный бой; скольких еще не досчитаемся, Владыко многомилостивый!..
Моро смертельно ранен. — Первая победа и пленение маршала Вандама
* * *
Дипольдисвальде, августа 16. Звезда Наполеонова опять воссияла; а наша — наша в эту кампанию, увы! еще и не восходила…
В ночь на 15-е небывалая буря разразилась — буря с ливнем, который и к 6-ти часам утра не прекратился, когда монархи с главнокомандующим на позицию выехали. Загремели пушки; но порох, от дождя отсырев, в ружьях не воспламенялся, и пехота ружейным огнем чувствительный вред причинить неприятелю возможности не имела.
В 3-м часу дня подъезжаю я с рапортом к князю Волконскому, который вместе с государем и Моро (все верхами) находился около одной австрийской батареи, прежестоко обстреливаемой французами. Рапортуя, слышу в то же время слова Моро:
— Поверьте моей опытности, государь! Вон с того пригорка вам так же хорошо все видно будет, здесь ваша жизнь каждую минуту в опасности.
Государь внял совету и коня поворотил. Но только лишь конь Моро ступил на то самое место, где перед тем стоял царский конь, как неприятельское ядро ударило Моро в правую ногу и начисто ее оторвало; мало того: пробило насквозь тело коня и у всадника еще икру левой ноги вырвало и часть колена. Все окружающие наперерыв, конечно, поспешили подать несчастному первую помощь.
— Смерть! Смерть!.. — бормотал он и, кровью истекая, сознание потерял.
Наскоро, чем попало, перевязали ему ужасные его раны. Настоящих носилок на месте тоже не оказалось. Сложили носилки из пик, древесных сучьев и солдатских шинелей.
Во время перевязки государь ни на миг не отходил от умирающего, и когда тот, очнувшись, глаза раскрыл, государь со слезами в голосе утешать его стал. А Моро в ответ:
— Господь судил мне погибнуть в первом же деле против моих соотечественников… Но мне отрадно умирать за правое дело и на глазах столь великого монарха!
— Вас, князь, я попрошу сопровождать генерала до перевязочного пункта, — сказал государь Волконскому. — Передайте Вилье мое желание: облегчить, насколько возможно, страданья генерала.
Сагайдачный был уже тут как тут и бережно покрыл Моро своим собственным плащом. Как вдруг, откуда ни возьмись, под ноги ему прехорошенькая собачка с отчаянным визгом и лаем.
— Уберите ее! — приказал Волконский. Сеня схватил ее за серебряный ошейник.
— Да тут, — говорит, — ваше сиятельство, надпись на ошейнике: «Ж'аппартьен о женераль Моро».
— Так возьмите ее тоже с собой на перевязочный пункт.
Таким-то образом узнал я потом от Сени, что было там дальше.
Перевязочный пункт находился в соседней деревне; но страдания раненого были столь мучительны, что его донесли только до ближайшего одинокого крестьянского домика. Туда же и лейб-медик Вилье был вызван. Час спустя обе ноги Моро были ампутированы. При сем случае он выказал геройское присутствие духа. Несмотря на адскую боль, он хоть бы раз вскрикнул; только нет-нет, да и охнет. Во время же перевязки курил сигару. Но не успел он ее докурить до конца, как в стену дома с треском ударили, одно за другим, два неприятельских ядра и угол той самой комнаты разрушили, где лежал Моро, так что пришлось перенести его в комнату рядом. Он горько улыбнулся:
— Наполеону все еще мало: и умирающего меня преследует!
А Шварценбергу тоже не повезло: Моро, правда, не мог уже мешать ему своими непрцшеными советами; но вот от Барклая-де-Толли адъютант прискакал за инструкцией: как быть? Хотя и приказано, мол, артиллерии спуститься с гор на маршала Нея, но внизу дождями грязь развело непролазную, орудия завязнут и, в случае необходимости отступить, обратно на горы им уже не взобраться.
