Опять парфы наступали, двигаясь полукругом. Но римляне дружным натиском отразили их, и неприятельская конница ускакала.
Солнце село.
Видя уныние на лицах легионариев-новобранцев и военных трибунов, сыновей нобилей, Красс яростно скрежетал зубами. Однако мужество оставило и его, когда ей, приказав отступать к Каррам, не увидел рядом с собой сына.
— Мы оставляем на поле битвы четыре тысячи раненых, — шепнул Кассий. — Нельзя ли их спасти?
— Нам, нам нужно спасаться — с бешенством сказал Красс, — а ты… Пусть боги спасают их, если есть справедливость на Олимпе, а я — не Юпитер, и не Марс! Понял, квестор?
Кассий смотрел на жирное лицо старика и думал: «Вот куда ввергает мужа жажда славы и золота! Но зачем было разлучать Публия с Корнелией? Шел бы старик сам с мешком за золотом и славою!»
Недовольный действиями полководца, он винил в военных неудачах только его: «Не внял мудрым советам Артабаза, и теперь придется просить его же о помощи!»
Прибыв в Карры, Красс, действительно, отправил посольство к армянскому царю.
На другой день к Каррам подступили парфяне. Гортанные крики долго не давали покоя. Сурена требовал выдать Красса и Кассия, а римлян обещал отпустить.
— Воины, выдайте вождей, и вы — свободны! — неслись крики, возбуждая легионариев А прибывшие послы вели себя нагло, и требования их звучали скрытой угрозой.
— Вон! — закричал Красс и, позвав ликторов, приказал сечь послов прутьями и гнать из лагеря.
Визжа и ругаясь, варвары бежали с позором к ворогам.
— Воины ненадежны, это новобранцы, — сказал Кассий, поглядывая на угрюмых легионариев, собиравшихся кучками. — Да и вожди недовольны: взгляни на них!
Красс сурово смотрел на него.
— Римляне не посмеют возмутиться: ты забываешь, Кассий, о дисциплине!
— Воля твоя, вождь, но я за отступление. Трибуны поддержали Кассия. Не парфян они боялись, а смерти в чужом краю, вдали от родины, и ужасались, что тела их не будут погребены.
Красс кивнул. Но, когда Кассий посоветовал отступить по старой дороге, упрямый старик воспротивился:
— Приказываю идти по холмам и горам через Армению: тропы и болота недоступны для конницы, и мы будем в безопасности…
Отступали горными тропами. Утомленные легионарии роптали, раздраженные трибуны ворчали. Красс пытался ободрять людей, но они угрюмо отмалчивались. Полководец видел, что влияние его падает.
Кассий воспользовался общим недовольством.
— Вождь, — громко сказал он на привале, — люди устали, путь тяжел. Не лучше ли нам возвратиться, пока не поздно, в Карры, и идти по прежней дороге? Перейдя Евфрат, мы будем в безопасности!
— Что? — высокомерно спросил проконсул. — Ты хочешь бежать из Азии? И это говорит римлянин! Слышите, начальники? Война не кончена, а начинается!
Кассий настаивал.
— Пусть так, — говорил он, избегая смотреть в глаза полководцу, — но оттуда мы сможем двинуться в Армению, а идти по горным тропам…
Красс вспыхнул.
— Если не хочешь следовать за мной, — крикнул он, — иди, куда хочешь!
Кассий молча отошел от него.
Через несколько минут войско двинулось дальше.
Красс ехал, по обыкновению, впереди, но рядом с ним не было Кассия, — знал, что квестор, во главе пятисот всадников, мчался по дороге в Карры.
«Одни погиб, другой покинул, — с горечью думал старик, и глаза его сверкали, — остался я одни… Нет, не один! Со мною вечная слава римского имени, древняя мощь Рима и благословения богов даже в тягостный час смерти!»
Они шли дни и ночи. Солнце томило желтым раскаленным глазом, медная луна смотрела с вышины, и ночной холод исходил, казалось, от ее лучей.
Легионарии открыто роптали, трибуны и центурионы, не останавливая их, громко говорили о бездарности полководца.
Красс притворялся, что ничего не слышит. Ругались плебеи, которых он, подобно Сулле, презирал, считая скотами, обреченными на служение мужам знатным и богатым; ворчали сыновья нобилей, знатные выродки, которых, по его мнению, следовало бы уничтожить, чтобы облагородить истинных римлян. Он ненавидел их всем сердцем и только теперь пожалел, что вся его жизнь прошла в бессмысленном стяжании и борьбе с Помпеем.
«А ведь мог же я добиться власти, когда Помпей воевал в Азии, и стать вторым Суллою. В союзе с Катилиной и Цезарем я растоптал бы знать и упорядочил бы Рим… Но нет, тогда я струсил на форуме… Нужно было дать знак к резне, и всё пошло бы иными путями…»
Брезжил рассвет, тусклый и грязный, как окружавшие лагерь болота, небо было в разрозненных тучах, моросил дождь. Когорты тяжелой пехоты и турмы просыпались при звуках труб.
Полководец сидел в полном снаряжении у потухшего костра.
— Вождь, подступают парфяне, — сказал трибун Петроний, останавливаясь перед ним.
Красс встал — рукоятка меча звякнула о медную лорику.
— Двигаться на Синнак, соединиться с Октавием, — приказал он. — В горах мы будем неуязвимы для конницы…
Когорты выступили в путь. Легионарии шли осторожно по трясине, оступаясь и проклиная начальников; трибуны вели лошадей за собой, нащупывая почву, всадники часто проваливались, и воины вытаскивали увязших лошадей, подсовывая им жерди под брюхо.
К полудню небо прояснилось, и знойное солнце всплыло в мутной дымке, предвещавшей жару. Войска шли, изнемогая.
К вечеру попали на твердую почву и вздохнули с облегчением. Впереди возвышался холм. Красс приказал занять его, разбить лагерь и рыть вал. Вскоре подошел с вспомогательным войском Октавий.
Озабоченный парфянскими наездниками, появлявшимися и исчезавшими в отдалении, он сказал:
— Пусть помогут нам боги отразить нападение!
— Враг не посмеет пойти на приступ в конном строю, — спокойно ответил Красс, входя в шатер.
Лишь только сон стал смежать его глаза, чей-то голос послышался рядом.
Красс вскочил. Перед ним стоял Октавий.
— Вождь, послы от сурены… Прикажешь принять или прогнать?
— Чего они хотят?
— Они, очевидно, хитрят — это заметно по их воровским глазам. Они утверждают, что сурена желает лично увидеться с римским проконсулом и начать мирные переговоры.
Яростные крики ворвались в шатер.
— Кликни Петрония.
Трибун вбежал, остановился у входа.
— Отчего крики? Разве воины опять недовольны?
— Вождь, они требуют мирных переговоров, — запинаясь, вымолвил Петроний: ждал грозного окрика полководца и удивился, что проконсул, воздев руки, шептал молитву.
— Бунт? — тихо спросил Красс.
— Нет еще, — пролепетал трибун, — но они угрожают…
Лагерь звенел оружием, гремел яростными криками и угрозами:
— Мир! Мир!
Полководец думал. Седая голова его склонялась всё ниже…
— Созвать трибунов и примипилов, — приказал он. Когда они собрались, Красс просто сказал:
— Легионарии требуют мирных переговоров, а вы, военачальники, поддерживаете их. Где римская дисциплина? Где честь и доблесть? Это бунт. Некогда я подвергал подлых ослушников децимации, а теперь — ха-ха-ха! — должен им подчиниться. Смерти я не боюсь и пойду на свидание с суреной, зная, что попаду в засаду…
Помолчал. И вдруг его голос окреп, грозное рычание льва послышалось в нем, заставив всех содрогнуться:
— Я, римляне, предпочитаю быть убитым варварами, чем принять смерть от взбунтовавшихся воинов, которые завтра станут рабами сурены…
Встал и, отпустив их движением руки, повелел объявить послам, что на другой день готов увидеться с суреною.
Всю ночь он не спал, думая о погибшем сыне и о жене, оставленной в Риме.
Ночь была тихая, звездная, холодная. Лагерь спал.
Только часовые перекликались при малейшем шуме и шорохе да журчали горные ручьи, прыгавшие по камням.
«Не лучше ли броситься на меч?» — подумал он, но такой исход показался ему трусостью, и он отверг его.
Кликнул раба и, приказав позвать жреца, стал писать эпистолы — жене, Помпею и Цезарю. Но, не кончив их, поднялся навстречу старому жрецу.
— Я хочу отдать себя под покровительство подземных богов, — тихо сказал он. — Помолись же со мною, напутствуй меня и скажи, что должен я делать, когда варвары начнут меня убивать, и потом, когда душа моя приблизится к подножию престола Аида…
Жрец, склонившись, поцеловал его руку и зашептал молитву:
— Повторяй за мною, сподвижник Суллы, победитель Спартака, вождь, проконсул и триумвир!.. Жизнь моя кончается…
Красс опустился на колени, устремил серые глаза вверх и воздел руки, с толстыми короткими пальцами, над своей седой головою.
Идя по лагерю в сопровождении Петрония и легатов, Красс вдруг остановился и, презрительно указывая на воинов, бродивших между палаток, сказал:
— Римляне, вот эти римляне заставляют старого полководца идти к варвару просить мира… Но пусть никто не скажет, что триумвир и проконсул не заботился о легионариях! А вы, — возвысил он голос, обращаясь к воинам, — если вы спасетесь по милости сурены, говорите всюду, чтобы позор не запятнал победоносных римских орлов: «Красс погиб, обманутый врагом, а не выданный своими войсками».
