Существует две версии, — две? да их тысячи! — что именно двигало убийцами Гиппарха. Одни считают — политические мотивы. Другие — что просто любовники потеряли голову. Я подозреваю последнее. Как и Эльпиниса. Она недавно выяснила, что ни один из убийц не был связан с известными фамилиями, вокруг которых сплачивались аристократы — противники тирании. Я имею в виду, конечно же, потомков проклятого… в буквальном смысле проклятого Алкмеона. Он предал смерти множество людей, укрывшихся в храме, и за это был проклят особым проклятием, переходящим от отца к сыну из поколения в поколение. Между прочим, Перикл тоже Алкмеонид по материнской линии. Бедняга! Хоть я и не верю в многочисленных греческих богов, в силу проклятий я склонен верить. Во всяком случае, по предсказанию Дельфийского оракула, внук Алкмеона Клисфен возглавил оппозицию популярному Гиппию.
— Клисфен — опасный человек. — Фессал был мрачен. — И он неблагодарен, как все Алкмеониды. Унаследовав власть после нашего отца, Гиппий дал Клисфену государственную должность. Теперь Клисфен бежал в Спарту и хочет вторгнуться в Афины. Он знает, что только иностранным войском можно справиться с нами. Афиняне против нас не пойдут. Мы популярны. А Алкмеониды — нет.
Несмотря на явную пристрастность, расчеты Фессала оказались верны. Примерно через год Клисфен пришел в Афины со спартанским войском, и Гиппия свергли. Потом тиран поклялся в верности Великому Царю и поселился с семьей в Сигее, городе, что выстроили неподалеку от развалин Трои.
Гиппий водил дружбу со жрецами Аполлона в Дельфах. Он также участвовал в Элевсинских мистериях, где Каллий носил свой факел. О Гиппии говорили, что он понимает в оракулах лучше всех греков. И он умел предсказывать будущее. Однажды в дни моей не знающей сострадания и самоуверенной юности я спросил тирана, предвидел ли он свое падение.
— Да, — ответил он.
Я ждал подробностей, но не дождался. Во всех политических и моральных затруднениях афиняне любят цитировать Солона. И я поступлю так же. Солон был прав, обвиняя не Писистрата, а самих афинян в том, что они оказались под игом тирана. Он сказал… Что?
Демокрит приводит мне истинные слова Солона:
Вы ведь свой взор обратили на речи коварного мужа.
Каждый из вас столь хитер, что сравниться с лисицею может,
Вместе, однако, вы все слабый имеете ум[2].
По-моему, точнее про афинский характер не скажешь — и сказал это афинянин! Лишь одно замечание ложно: никто не попадал под иго. Тиранов любили, и без помощи спартанского войска Клисфен никогда бы не сверг Гиппия. Позднее, чтобы укрепить свою власть, Клисфену пришлось пойти на всевозможные политические уступки черни, поддерживавшей тирана. И результат — знаменитая афинская демократия. В то время единственным политическим противником Клисфена был Исагор, лидер аристократической партии.
Теперь, спустя полвека, ничего не изменилось, разве что вместо Клисфена Перикл, а вместо Исагора Фукидид. Что касается потомков Писистрата, они довольствуются владениями у Геллеспонта. Все, кроме моего друга Милона. Он погиб при Марафоне, сражаясь за свою семью — и за Великого Царя.
Тем вечером по дороге из Суз в Экбатану я стал ревностным сторонником Писистратидов. Естественно, я не упоминаю о своей приверженности перед нынешними афинянами, которых уже полвека учат ненавидеть фамилию, столь любимую их дедами.
Однажды, очень деликатно, я коснулся этого предмета при Эльпинисе. И неожиданно нашел сочувствие.
— Они правили лучше всех. Но афиняне предпочитают хаос порядку. И мы ненавидим великих людей. Смотрите, что они сделали с моим братом Кимоном!
Перикла жаль. Раз все признают его великим человеком, он плохо кончит. Эльпиниса полагает, что через год-два его подвергнут остракизму.
Так на чем я остановился? Экбатана. Даже теперь, когда мои воспоминания не сопровождаются зрительными образами — слепота, похоже, таинственным образом распространилась и на мою память, — я по-прежнему вижу неправдоподобно прекрасный подъезд к Экбатане.
Сначала едешь через темный лес. Потом, когда уже кажется, что ты заблудился или Экбатана куда-то делась, вдруг, как мираж, возникает укрепленный город, окруженный семью концентрическими стенами, каждая своего цвета. На холме за золотой стеной, точно в центре города, стоит дворец.
Поскольку мидийские горы покрыты лесом, дворец весь построен из кипариса и ливанского кедра. От этого внутри крепко пахнет старым деревом и постоянно возникают пожары. Но дворцовый фасад обит щитами позеленевшей бронзы, как броней. Некоторые считают, что мидийцы сделали это, чтобы враги не могли сжечь дворец, но я подозреваю, что это просто украшение. Определенно эти щиты придают зданию своеобразную красоту, когда бледно-зеленая бронза начинает гореть в солнечных лучах на фоне темно-зеленого хвойного леса, покрывающего окрестные горы.
В день нашего прибытия в Экбатану мы смогли в течение девяти часов любоваться на ее легендарные красоты — столько времени понадобилось, чтобы пройти через семь ворот. Ничто не сравнится по шуму и суматохе с прибывающим в столицу персидским двором.
За эти долгие часы перед экбатанскими воротами я узнал от Фессала множество греческих выражений, которые с тех пор произношу с большим удовольствием.
В мое время школьная жизнь была очень напряженной. Мы вставали до рассвета. Нас учили владению всеми видами оружия. Кроме математики и физики нас учили даже скотоводству и земледелию. Мы учились читать и даже, на случай необходимости, писать. Нас учили строить не только мосты и крепости, но и дворцы. Каждый день нас кормили только постной пищей.
Ко времени когда знатному юноше исполнялось двадцать, он умел, если придется, делать почти все. Первоначально система образования была проще: юношей просто учили скакать верхом, натягивать лук, говорить правду, и все. Но ко времени Кира стало ясно, что персидской знати следует знать многое, и в невоенных областях деятельности тоже. В конце концов к тому времени, когда Дарий взошел на престол, мы были почти готовы к главной цели — управлять лучшей частью мира.
Один аспект правления тем не менее держали от нас в секрете — гарем. Хотя многие среди наших учителей были евнухи, никому из нас никогда не рассказывали о внутренней кухне гарема, таинственном мире, навсегда закрытом для всех персов-мужчин, кроме Великого Царя — и меня. Я часто думаю, что достаточно долгое пребывание в гареме неоценимо помогло моей дальнейшей карьере.
Когда я наконец переехал жить к принцам царской фамилии, я прожил в гареме три года. Теперь я рад, что все так сложилось. Как правило, знатных мальчиков, по крайней мере за три года до половой зрелости, забирали из гарема и посылали в придворную школу. Я стал исключением. В результате я узнал не только жен Дария, но и местных евнухов, работавших рядом со своими собратьями в Первой и Второй палатах канцелярии.
Демокрит интересуется, что это за палаты. Первая всегда располагается в задней части первого двора, в каком бы дворце ни случалось жить Великому Царю. Сотня чиновников за длинными столами разбирают его переписку и все поступающие петиции. После сортировки документов чиновники Второй палаты решают, что стоит показать Великому Царю, а что — более вероятно — следует направить тому или иному советнику. Вторая палата обладает огромной властью. Само собой, ее держат в своих руках евнухи.
Позднее Ксеркс любил дразнить меня, говоря, что своей ловкостью и проницательностью я обязан евнухам гарема. А я дразнил его, говоря, что останься он подольше в гареме, то мог бы научиться государственным уловкам у своей матери. Он со смехом соглашался. Потом оказалось не до смеха.
Здесь я должен заметить, что до воцарения Дария замужним женщинам правящего класса была разрешена почти такая же жизнь, что и мужчинам, и считалось в порядке вещей, если, скажем, богатая вдова после смерти мужа сама управляет своим имуществом. Во времена Кира женщины не удалялись из общества, разве что, разумеется, на периоды менструаций. Но у Дария были свои понятия. Он держал царственных дам вдали от людских глаз. Естественно, знать стала подражать Великому Царю, и их жены тоже оказались взаперти. Нынче персидская дама и помыслить не может заговорить с каким-нибудь мужчиной кроме своего супруга. Однажды выйдя замуж, она уже навсегда покидает своего отца или братьев, да и сыновей ей запретят видеть, когда те покинут гарем.
Затрудняюсь сказать, почему Дарий так стремился удалить женщин от общественной жизни. Может быть, в интересах политики? И все же не пойму, почему он считал менее опасным держать их взаперти. В действительности же вдали от глаз общества их власть только возросла. В полной тайне они использовали евнухов, а евнухи использовали их. Во время правления Ксеркса государственными сановниками часто вертели евнухи вместе с той или иной из царских жен. А это не лучшее, что можно было придумать, если не сказать больше.
