Петр полез в яхту, а за ним Апраксин, Брандт, Еремеев.
— Ого-го, — присвистнул царь, — вот это лодья, да сюда четверть роты потешных посадить можно!
Удивленный размерами яхты, довольный, царь лазил по всему судну, с кормы до носа, дотошно расспрашивая Еремеева и Брандта об устройстве, поделках.
— Видишь, Федор, сколь премудрости в судах, — сказал, вылезая из яхты.
— Всего и не упомнишь зараз, государь.
— А ты припоминай, придет время, сгодится.
Неподалеку, на помосте, протянут был длинный, саженей в тридцать, брус, киль заложенного фрегата. Рядом лежал дубовый кривуль, сажени в три длиной. Из него старик, мастер Корт, вытесывал форштевень.
Увидев царя, воткнул в бревно топор, устало взглянул, поклонился.
— Што, Переславль не Москва, скука здеся? — спросил, ухмыляясь, царь.
— Для жизни надо трудиться, государь. В мои годы покой и тишина не помеха.
— То верно, — согласился царь, — в твоей Голландии небось все по-иному устроено?
— Всюду суета, государь, и там и здесь, но земля отцов не забывается.
Апраксин прислушался: «Старик не из робких. Простой плотник, а цену себе знает…»
Петр до вечера не покидал верфь. Воевода привез еду, обедали вместе с плотниками. Ночевали, как и прежде, в монастыре. Едва улеглись, за стенами загрохотало. Все выскочили на крыльцо.
— Трубеж проснулся, — пояснил Дионисий, — время приспело ледоходу.
Утром весь город сбежался к устью Трубежа. Льдины, теснимые с верховьев реки, клиньями громоздились друг на друга, ломали прибрежный припай, крушили непотревоженный озерный панцирь. Неделю спустя прибрежная часть устья Трубежа отливала чернью чистой воды, контрастируя с еще не тронутой ледяной твердью, плотно укрывшей озеро дальше, до горизонта. На верфи начали готовиться к спуску яхты на воду, нашлась работа и для Апраксина, царь никому покоя не давал..
— Займись, Федор, канатами для яхты. В Переславле их не сыскать. Я отписал в Москву. Но ты ведаешь, дьяки там заволокитят.
Апраксин долго судил-рядил с воеводой, как быть, пока не выручил Еремеев:
— Есть у меня знакомый купчина в Ярославле, канатами промышляет.
Снарядили телегу, через неделю привези канаты, но опять появилась забота у Федора, достать холст для парусов.
— Сию диковинку, Петр Лексеич, токмо в лабазах московских сыскать возможно, — доложил он недовольному задержкой Петру.
Неделю назад отзвенели пасхальные перезвоны переславских монастырей и церквей. Снег сошел, пробилась кое-где первая травка. Лед на озере почти растаял. Только в самом дальнем углу серый массив льда напоминал о зиме. На верфи готовились к торжеству — спуску на воду яхты. Гладко оструганные и просмоленные борта судна блестели на солнце. На верфи все прибрали, подмели. Дворовые люди воеводы суетились с посудой. Расставили под навесом столы, скамейки. Для плотников выставили бочонок с водкой, разложили на холстах незатейливую снедь — хлеб, пироги, лук, репу, соленья. Все строители — веськовские мужики, мастеровые, потешные — в этот день не работали, пришли одетые по-праздничному. Чуть поодаль, на пригорке, столпились рыбники из слободы. За ними выглядывали любопытные бабы с гомонившими ребятишками. На верфи соорудили налой с иконой и раскурили кадило, священник Сорокосвятской церкви осматривал, все ли готово для совершения молебна.
Заправлял спуском яхты Брандт. Не спеша проверил, густо ли смазан салом уходящий под воду помост, убраны ли подпорные стойки, кроме двух пар, в носу и на корме.
Петр с Апраксиным стояли рядом с яхтой, следили за всем происходящим. Брандт неторопливо подошел к ним.
— Надобно, государь, двух человек на яхту: одного на нос, смотреть за причальным канатом, второму, как судно сойдет на воду, поднять на корме флаг российский.
Петр посмотрел на Апраксина:
— На канат станет Федосейка, а ты, Федор, бери флаг наш, полезай на корму, где чердак, — Петр кивнул на кормовую надстройку, — и подымай его, когда укажет Карстен.
Карстен взял флаг, красное полотнище с белыми квадратами, по приставной лестнице забрался на яхту, следом отправился Апраксин. На корме Брандт прикрепил флаг к веревке специального флагштока.
— Вот так подымешь флаг, когда корма коснется воды, а руль держи прямо. — Брандт поводил вправо-влево румпель[6].
Спустившись на помост, Карстен достал из-под днища кувалду на длинной рукоятке.
— Этим молотом, государь, как я крикну, бейте последний упорный клин. — Брандт еще раз окинул взглядом стапель. — А теперь, пожалуй, можно начинать церемонию.
Священник сказал что-то дьякону, тот нараспев стал читать молитву, а сам он, покачивая кадилом, начал окроплять борт святой водой.
Тем временем Брандт убрал передние упоры, и яхта осталась на салазках, сдерживаемая лишь двумя подпорками в кормовой части, неподалеку от уреза воды…
Брандт поднял руку, осмотрелся еще раз и махнул платком:
— Пошла яхта!
Ловким движением Петр выбил клин, упали подпоры, яхта мгновение-другое задержалась, будто раздумывая, и медленно двинулась к воде. Салазки, все убыстряя бег, скользили по направляющим брусьям, задымились смазанные салом полозья. Раздвигая кормой толщу воды, яхта плюхнулась в озеро. Затрезвонили колокола церкви. С пригорка выстрелила старая пушечка, на корме Апраксин вздернул на флагштоке царский штандарт. Загудела примолкшая было толпа на берегу, потом началось праздничное веселье…
А в аккурат накануне спуска яхты из Москвы явился гонец от Ромодановского, передал царю матушкино повеление быть на панихиде по Федору Алексеевичу. Утром царь уезжал, но оставил Апраксина в Переславле:
— Не мешкай яхту доделывать, мачты до сих пор не готовы, снасти не прилажены. Холстину я привезу, парусы здеся ушьем. Фрегат покуда повремените ладить. Наиглавное, яхту привести в ажур.
Проводив царя, Апраксин сразу попросил Карстена:
— Ты, Брандт, сведущ во всех хитростях корабельного строения, пожалуй, просвети и меня. Государь-то строго спросит. Но, не зная дела, как буду я доглядывать за работами?
Карстен слушал, согласно кивал головой, а про себя подумал: «Впервой за столькие годы встречаю царского стольника, приверженного к строению судов. Разве Ордин-Нащокин тож привержен был».
— Дело сие познается долгие годы. Пожалуй, и жизни человеческой не хватит, чтобы постигнуть все таинства искусного строения судов. — Старый мастер запыхтел трубкой. — Но мы начнем не откладывая, дабы хоть толику успеть.
К удивлению Апраксина, голландец пошел не на верфь, не к яхте, покачивающейся у пристани, а в сторону, где под навесом лежали бревна, брусья, дубовые кривули и немного досок.
— Для доброго судового строения надобен особый лес. Для шпангоутов и корпуса судна один сорт, для обшивки и палубы — другой. Во всех случаях дерево должно быть без сучьев.
Присев на бревно, Карстен начал рассказывать, как и где лучше выбирать корабельную сосну, дубовые деревья, для каких деталей годится еловая древесина.
Две недели Апраксин ходил, не отставая ни на шаг от Брандта, слушал, как мастер показывает и спрашивает с плотников, попутно объясняя ему азы постройки судов, начиная с закладки. Прежде чем приступать к делу, надо знать, какое судно, воинское или купеческое, где оно будет плавать.
— Одно дело судно для озера или речки, тут много мелководья, особых бурь не бывает. К примеру, на Плещеевом озере судно должно иметь плоское днище. Но царь захотел строить яхту, как для моря, и мы соорудили ее килеватой, с круглыми скулами. — Карстен чертил на песке прутиком поперечный разрез яхты, показывая и объясняя…
Дни летели незаметно, вот-вот должен был приехать царь, но тут нагрянула беда.
После отъезда царя занемог земляк Брандта, старик Корт, которому давно пошел седьмой десяток. Жил он вместе с Брандтом в избе, срубленной неподалеку от Горицкого монастыря, на Птичьем подворье. Работал он, как всегда, с рвением. На весеннем солнышке, видимо, жарко стало. Скинул кафтан. Остался в одной рубашке. Прохватило его холодным сквозняком, тянувшим через всю подель, простудился, начал кашлять. Апраксин приставил к нему Федосея Скляева. Как-то подружились они с Кортом. Нравилась старику в Федосее природная смекалка, горение в работе, любознательность во всем. Частенько допоздна задерживались они на подели, пока солнце не пряталось в темнеющий на горизонте лес…
Последние дни Корт совсем сдал. В ночь на Вознесение он хрипел, метался по постели, а поутру затих навсегда.
А наутро прискакал царь. Узнав о кончине старого мастера, отправился на похороны, захотел проститься с Кортом. Хотя он и был иноземец и другого вероисповедания, собрались все жители рыбной слободы, многие веськовцы, все мастеровые и потешные. Царь поцеловал Корта в лоб и первый бросил горсть земли в могилу. Похоронили его на кладбище Горицкого монастыря, чуть в стороне, у ограды…
