Ему казалось, что самым лучшим исходом будет возвести на престол Российской империи какое-нибудь новое лицо, чтобы устранить Анну Леопольдовну и ее супруга, в защиту которых звучали уже многие голоса. Он вспомнил о том, что в Германии в данное время находится близкий родственник покойного Петра — принц Гольштейнский, и на него-то и пал его выбор. Он был убежден, что принц, возведенный им на престол, останется, конечно, ему безусловно благодарен и что тогда он может спать совершенно спокойно. И, остановившись на этой мысли, Бирон даже стал мечтать о том, как выдаст за нового императора свою дочь, а принцессу Елизавету, к которой он чувствовал странное расположение, он хотел выдать за своего старшего сына и этими крепкими связями упрочить свое шаткое в данное время положение. Ему казалось легким осуществить эти мечты, так как он был уверен в том, что ни Анна Леопольдовна, ни принц Антон не пользуются народною любовью, что за них восстают только потому, что он, Бирон, является правителем империи, и что если взойдет на престол император более зрелого возраста, то, конечно, народ и не вздумает защищать права принцев Брауншвейгских, мало знакомых его верноподданническому сердцу.
— Да, так нужно сделать, — почти вслух раздумывал Бирон, — нужно арестовать господ брауншвейгцев, и тогда агитация в их пользу тотчас же затихнет, и я смогу совершенно успокоиться.
Раздавшиеся за дверью чьи-то тяжелые шаги заставили герцога тревожно вздрогнуть и оглянуться на скрипнувшую дверь.
Вошел Миних. Фельдмаршал, любезно улыбаясь, подошел к Бирону и воскликнул:
— Ну вот и я, любезный герцог! Мы можем с вами сыграть нашу обычную партию в шахматы, так как, к счастью, я себя чувствую теперь совершенно здоровым и бодрым.
Бирон вообще не любил веселых лиц. Он знал наверняка, что веселая улыбка зачастую скрывает совсем невеселые мысли, знал он также, что Миних очень редко смеется, и это оживление его гостя показалось ему подозрительным.
Пока слуга ставил шахматный столик и расставлял фигуры, герцог все продолжал приглядываться пытливым взором к веселому лицу фельдмаршала, и в его душе поднимались все большие и большие сомнения, а в лихорадочно работавшем мозгу возникали воспоминания о тех обидах самолюбию, которые или прямо через него, или при косвенном участии были нанесены Миниху. Вспомнилось ему, между прочим, и то, как Миних просил у покойной императрицы титула герцога украинского и как он был обижен отказом, последовавшим на его просьбу. Вспомнилось ему также и то, как он лично разбил надежды самолюбивого фельдмаршала, думавшего, что, после того как герцог курляндский будет объявлен регентом, он будет носить звание генералиссимуса всех сухопутных и морских сил империи, и как он, Бирон, уже лично отказал ему и в этой просьбе. Вспомнилось все это герцогу, а вслед за тем закопошилась тревожная мысль, что Миних не из таких людей, которые способны прощать обиды, что самые опасные раны — это раны, нанесенные самолюбию, и опять, пытливо приглядываясь к лицу фельдмаршала, Бирон мысленно уже решил его судьбу, решил, что гораздо лучше уничтожить Миниха, чем дать возможность Миниху уничтожить его самого. Но он не показал своему гостю и вида, что он его в чем-либо подозревает, и совершенно спокойно уселся за шахматный столик, приглашая жестом фельдмаршала сделать то же.
— Начнем, сударь, начнем! — сказал он. — За вами, кажется, есть еще три партии. Хотя вы и хороший тактик на войне, но порой на шахматной доске делаете такие ошибки, которые совсем недостойны фельдмаршала. — И с этими словами он сделал ход пешкой.
По губам Миниха проскользнула хитрая улыбка.
— Я ношу звание фельдмаршала, — добродушно заметил он, — за то, что никогда не делал ошибок на военном поле, и за то, что всегда умел предупреждать неприятеля.
Бирон зорко посмотрел на него.
— Так что, вас никогда не захватывали врасплох? — спросил он, точно подчеркивая последние слова.
— О нет! — все с тою же хитрою улыбкою отозвался Миних. — Я предпочитаю сам захватывать врасплох и умею быть очень осторожным.
— Так будьте же осторожны, сударь! — многозначительно проговорил Бирон, быстро атакуя слона, неосторожно выведенного Минихом, и одновременно прибавляя: — Вот вы уже сделали ошибку, ваш слон находится в смертельной опасности.
Партия продолжалась недолго. Миних играл удивительно рассеянно, делал ошибку за ошибкой, и ему пришлось сдаться уже на тридцатом ходу.
— Ого, ваше сиятельство! — заметил Бирон. — Или вы сегодня чем-нибудь обеспокоены, или на вас нашла такая неудачная полоса, но вы сегодня играете отвратительно.
Миних ничего на это не ответил и только покраснел и пожал плечами.
Началась новая партия, и опять с первых же ходов фельдмаршал стал делать грубейшие ошибки. Эта рассеянность еще более вселила подозрение в Бирона, и, точно желая захватить своего гостя врасплох, он вдруг неожиданно спросил его:
— А что, сударь, не случалось ли вам предпринимать во время ваших военных походов каких-нибудь важных дел ночью?
Миних вздрогнул. Ему почудился и в словах, и в тоне герцога какой-то странный намек, и он едва не растерялся. Но он тотчас же оправился, тотчас же овладел собой и твердо проговорил:
— Я, ваша светлость, не помню таких случаев. Ночь — плохая пособница важным делам, но я считаю неизменным правилом пользоваться всякими обстоятельствами, когда они кажутся благоприятными.
С этой минуты роли точно переменились. Рассеянность перешла как бы на Бирона; он стал удивительно задумчив, и вторую партию удалось уже выиграть фельдмаршалу, так как Бирон едва-едва следил за шахматной доской. Когда партия была окончена и Миних стал прощаться, Бирон попробовал было его удерживать, но тот отговорился своей неизменной привычкой ложиться в мирное время никак не позже половины двенадцатого.
— Если так, — сказал герцог, посматривая на циферблат часов, стоявших на камине, — то я не хочу нарушать ваших обычных привычек; теперь уже десять минут двенадцатого, и мне совсем нежелательно, чтобы из-за меня вы провели бессонную ночь, — и он дружески пожал руку фельдмаршала.
Миних поехал домой и всю дорогу от Летнего дворца до своего дома, стоявшего на другом берегу Невы, думал о странных фразах, которые вырывались у Бирона. Не было сомнения, что регент что-то подозревает. Было по всему заметно, что если Бирон и не знает всего того, что затевается против его особы, то, во всяком случае, он не сегодня-завтра не только догадается обо всем, но будет знать все наверняка от своих шпионов. Следовательно, медлить более было нечего; нужно было тотчас же приступить к делу и не дать возможности герцогу предвосхитить его, Миниха, мысль.
Честолюбивый донельзя и донельзя же самолюбивый Миних действительно был зол на регента за многое. Уже с той самой минуты, когда регент обманул его надежды, когда он сухо принял просьбу фельдмаршала о назначении его генералиссимусом и решительно отказал ему в этой просьбе, Миних решил во что бы то ни стало свергнуть герцога курляндского. Он тотчас же постарался привлечь на свою сторону офицеров Семеновского полка, а затем ловко дал понять правительнице, что если только она пожелает, то он с преданными ей людьми освободит ее от тирании Бирона. Анна Леопольдовна, чувствуя, что Бирон с каждым днем настраивается против нее все более и более враждебно, давно уже хотела освободиться от него и поэтому, не колеблясь, согласилась на предложение фельдмаршала и обещала ему полную благодарность, если ему удастся привести в исполнение свой замысел. Тогда Миних, стараясь не возбуждать подозрения в Бироне, продолжал показывать к нему прежнюю привязанность и даже подобострастие, но втайне готовился к решительному удару, выжидая только благоприятного случая. Сначала он хотел арестовать герцога днем в Зимнем дворце, куда Бирон зачастую приезжал к принцессе Анне или совершенно один, или в сопровождении одного адъютанта, но затем изменил свое намерение и решил захватить его врасплох ночью и даже приказал на всякий случай поставить караулы к Зимнему и Летнему дворцам из Семеновского и Преображенского полков, шефом которых он был и солдаты которых его очень любили.
Приехав домой, он тотчас же послал за своим адъютантом подполковником Манштейном, и, когда тот явился, они уселись в карету и отправились в Зимний дворец. Фельдмаршал оставил Манштейна в караульной комнате, а сам отправился в покои принцессы, которая уже в это время спала. Миних приказал разбудить любимую статс-даму герцогини Брауншвейгской Юлиану фон Менгден и, когда та, заспанная и встревоженная, вышла к нему, настойчиво стал просить молодую девушку, чтобы она доложила принцессе об его приходе и не теряла времени на праздные расспросы. Юлиана, посвященная в тайные планы Миниха, тотчас же поняла, в чем дело, и задала только один вопрос:
