За завтраком говорила в основном Алевтина Игнатьевна, теша дочь и государя слухами и байками, услышанными ею из уст служанок, побывавших с раннего утра на торжище. Внимая болтовне Алевтины Игнатьевны, Василий Шуйский окончательно успокоился. Если бы заговорщики сегодня затевали что-либо серьезное, то Красная площадь была бы полна кривотолков об этом. Однако ничего такого в разговорах на торгу не прозвучало.
После завтрака Василий Шуйский надумал зайти в дворцовую церковь, чтобы помолиться о благополучии своего царствования и скорейшем наказании заговорщиков. Кликнув слуг, он стал переодеваться, поскольку взял себе за правило, как стал царем, ходить на молебен не в роскошном одеянии, а в грубой рясе.
«Пусть Господь видит мое смирение, — думал Шуйский, с облегчением сбросив с себя тяжелое златотканое платно и бармы, украшенные драгоценными каменьями. — Пусть Богоматерь смилуется надо мной, узрев мое скромное одеяние».
Облачившись в длинный темный подрясник с закрытым воротом и узкими рукавами, Василий Шуйский повесил себе на грудь серебряный крест на медной цепочке. Поверх подрясника услужливые руки челядинцев надели на государя серую рясу с широкими рукавами и капюшоном. На седовласую голову Шуйского один из слуг осторожно возложил круглую шапочку-тафью из черного бархата.
Крытый каменный переход из царских палат в храм был проложен на уровне второго этажа. Обычно Василий Шуйский обращался с молитвой к Богу в присутствии своего духовника, но сегодня он был в церкви один, так как его духовник приболел и не мог встать с постели. Став на колени перед иконостасом, Шуйский с головой ушел в молитвы, то и дело кладя поклоны и осеняя себя крестным знамением.
Неожиданно под гулкими сводами храма зазвучали встревоженные голоса, торопливый топот ног.
Шуйский поднялся с колен, раздраженно обернулся.
Потоки солнечного света, льющиеся в узкие окна, расположенные в каменном барабане над центральным нефом, заискрились на расшитых золотым узорчьем кафтанах царских придворных.
— Чего вам надобно? — рассердился Шуйский. — Зачем приперлись? Я же велел меня не беспокоить!
Кучка царедворцев раболепно склонилась перед государем.
Вперед выступил Данила Ряполовский.
— Несчастье, государь! — проговорил он, держа шапку в руках. — Буза в Москве началась! Бояре Голицыны и их приспешники возмутили толпу народа на Красной площади, взбаламутили стрельцов. Слуги Голицыных ворвались в патриарший дом и схватили Гермогена. Твои братья, государь, взяты в заложники мятежниками. Голицыны не только чернь, но и войско подняли против тебя, государь. В военном стане за Серпуховскими воротами Голицыны объявили об открытии Земского собора, на котором должны произойти выборы нового царя.
— А что же Гермоген? — вырвалось у Шуйского, который вмиг изменился в лице. — Почто он благословил сие незаконное действо?
— Гермоген был бессилен помешать случившемуся, государь, — ответил начальник стражи. — Сторонники Голицыных силком приволокли его к Серпуховским воротам. Сейчас в Замоскворечье стекаются купцы, дворяне и посадские для участия в выборах нового самодержца. По всему Белому и Земляному городу шныряют люди Голицыных, призывая народ к восстанию против тебя, государь.
— Спасайся, царь-надежа, — вставил Лазарь Бриков. — Беги, пока не поздно!
— Глупец! — рявкнул на ключника Василий Шуйский. — Кто посмеет меня тронуть? Меня — законного государя?!
Расталкивая вельмож, Шуйский чуть ли не бегом устремился во дворец. Случившееся не укладывалось у него в голове. Ему не хотелось верить в то, что это крах, что народ и войско окончательно отвернулись от него. Шуйский еще надеялся на какое-то чудо, ведь не зря же он бил поклоны в церкви и просил Господа о помощи!
Челядь и дворцовая стража по-прежнему выказывали Василию Шуйскому свое почтение; буря, разразившаяся за стенами Кремля, до дворцовых покоев еще не докатилась. Шуйский принялся рассылать гонцов в терема думных бояр, живущих в Китай-городе. Он хотел встретиться с теми из знатных вельмож, кто был недружен с Голицыными. Однако ни один из отправленных Шуйским посыльных назад не вернулся. Никто из бояр к нему так и не пожаловал.
Терзаясь неизвестностью, Василий Шуйский то велел закладывать в карету лошадей, собираясь заявиться в военный лагерь у Серпуховских ворот и одним своим видом пристыдить заговорщиков, то приказывал раздать оружие челяди, намереваясь превратить дворец в крепость. Он так и метался по дворцовым покоям в грубой рясе, с растрепанными седыми волосами и бородой, более похожий на монаха, нежели на царя.
Наконец Василию Шуйскому доложили, что к нему пожаловал князь Иван Воротынский.
Воспрянув духом, Василий Шуйский уселся на трон, собрав подле себя всех своих слуг, выставив стражу с топорами у входа в зал и позади трона. На переодевание времени не было, поэтому Шуйский сидел на троне в той же монашеской рясе.
Князь Воротынский доводился Шуйскому свояком, то есть они в прошлом были женаты на родных сестрах. Законная супруга Шуйского скончалась восемь лет тому назад, умерли и все его законные дети. Князь Воротынский никогда не враждовал с Василием Шуйским, более того, князья Воротынские издавна находились под покровительством рода Шуйских.
Василий Шуйский считал князя Воротынского своим сторонником в Думе. Поэтому он сильно удивился и вознегодовал, едва услышал его речи. Оказалось, что Боярская дума и войско прислали к Шуйскому князя Воротынского с предложением добровольно отказаться от шапки Мономаха.
— Дело твое пропащее, свояк, — молвил Шуйскому Иван Воротынский. — Вся Москва против тебя, а также Дума и войско. Соглашайся добром с условиями Земского собора, мой тебе совет. Дума обещает выделить тебе удельное княжество со столицей в Нижнем Новгороде. Будешь иметь свою казну, свой суд и своих ратных людей. Разве плохо, свояк?
— Я не нуждаюсь в советах такого гнусного выродка, как ты, — с надменным лицом проговорил Василий Шуйский. — И подачки Голицыных мне не нужны! О каком Земском соборе ты тут мне талдычишь, щучий хвост. Голицыны и прочие изменники собрали у Серпуховских ворот толпу своих прихлебателей и выдают это сборище за Земский собор. Мне смешно это слышать! Патриарха Гермогена притащили на веревке на сей Земский собор, словно быка на бойню. Это же неслыханное дело!
— Будешь упрямиться, свояк, дождешься, что и тебя поволокут на веревке из дворца, — с угрозой в голосе заметил Иван Воротынский. — Смирись лучше с неизбежным и не искушай судьбу. Сегодня Дума милостива к тебе, а что будет завтра, неизвестно.
— Ах ты, смертный прыщ! — рассвирепел Шуйский и швырнул в Воротынского свой позолоченный царский жезл. Тот едва успел увернуться. — Да я велю тебя на кол посадить, пес шелудивый! Эй, стража, хватайте этого сукина сына, тащите его на двор!
Плечистые рынды с двух сторон вчетвером навалились на князя Воротынского, заломив ему руки за спину.
— Не дури, свояк! — хрипел Воротынский, извиваясь в руках стражников. — За мою кровь с тебя жестоко спросят те, кто послал меня сюда.
Соскочив с трона, Василий Шуйский подскочил к Воротынскому и схватил его за волосы.
— Тебя, собака, послали сюда изменники и предатели, — прорычал Шуйский. — Этих мерзавцев я перевешаю всех до одного, дай срок. Я вот объявлю москвичам, что Голицыны и их подпевалы снюхались с воровскими боярами. Объявлю, что Голицыны хотят посадить на трон Лжедмитрия. Народу это вряд ли понравится.
Видя, что Воротынский и не думает просить о пощаде, Василий Шуйский приказал Даниле Ряполовскому разрядить в него свой пистоль.
Ряполовский без колебаний вынул из-за пояса длинный пистоль с посеребренной рукоятью и прицелился в Воротынского, коего стражники поставили у стены.
Едва Ряполовский взвел курок, как в распахнутое окно влетели шумные звуки с дворцовой площади. Цокот конских копыт по мостовой сливался с топотом множества ног и гулом нескольких сотен человек.
Ряполовский опустил оружие, взглянув на Шуйского.
Распихивая слуг, Василий Шуйский протолкался к окну и выглянул наружу. С высоты второго яруса он увидел, что площадь перед дворцом запрудили стрельцы в малиновых и красных кафтанах, с пищалями и бердышами в руках. Там же гарцевали верхом на конях молодцы в длинных кольчугах и тегилеях — простеганных панцирных кафтанах; на головах у них были блестящие металлические шлемы и казацкие шапки. Все конники были вооружены копьями, саблями и луками. Возглавлял конный отряд Андрей Голицын. Он был с непокрытой головой, поэтому Василий Шуйский сразу узнал его.
Не помня себя от злобы, Шуйский подозвал к себе Данилу Ряполовского и отнял у него пистоль.
— Одним мерзавцем на свете будет меньше, — процедил сквозь зубы Шуйский и выстрелил в Андрея Голицына.
