Когда ехали вдоль Царицына луга, Витторио продолжал развивать тему, начатую в поездке:
– Мрачноватое здание слева – Воспитательный дом, которым руководит Бецкий. А справа, на набережной, возле Летнего сада, видите – это палаццо, в котором живет Бецкий. Рядом он пристраивает еще один дом. – Свернули на набережную, и возле Зимнего дворца он продолжил:
– Дворец многим знаменит, но более всего Эрмитажной галереей.
– Которую создал Бецкий, – рассмеялся Джузеппе.
– Она в его ведении.
Они обогнули Адмиралтейство и выехали на площадь, где было многолюдно, горели костры, замерли качели, а в центре стояла виселица. Люди в толпе были укутаны кто во что с головы до пят, смеялись, жестами указывали в сторону виселицы, под которой горел костер и стоял человек-чучело в остроконечной шапке.
– Палач, – пояснил Сулин.
– Почему они смеются?!
Палач держал в руках пергаментный свиток, созывал народ, что-то кричал, а когда ударила барабанная дробь и солдаты взяли на караул, палач бросил свиток в огонь.
– Казнь совершена, – сказал Витторио.
– Кого казнили?
– Ну, может быть, опасное подметное письмо или пасквиль на какого-нибудь вельможу.
– Что за скала вон там за качелями?
– Ради нее я велел ехать здесь. Это Гром-камень, мне писали о нем. Представьте, его привезли сюда целиком.
Поскольку в свое время Дон Михаил заставил Джузеппе изучать инженерное дело, Рибас мог оценить, что означает: «привезти сюда целиком».
– Невероятно! – воскликнул он.
– В память доставки Гром-камня на эту площадь отчеканены медали. На нем будет воздвигнут памятник Петру Великому. А теперь ответьте: кто заведует медалями и самим будущим памятником?
– Бецкий, – обреченно отвечал Джузеппе.
По умятой колее они съехали с берега на лед.
– В Петербурге нет мостов?
– Только один, наплавной, на плашкотах – Исакиевский мост. Его скоро поставят. Пробьют проруби, в них опустят палшкоты и наведут мост.
– Странно, что в русской столице нет постоянного моста через Неву.
– Да. Но взгляните… На той стороне, на Васильевском, розоватое здание. Это бывший дворец Меньшикова – любимца Петра Великого. Теперь в нем Сухопутный шляхетский кадетский корпус. Начальником в нем Бецкий. А левее – строится здание Академии Художеств.
– Строит Бецкий?
– Он президент Академии!
– Черт побери, еще слово о нем, и я не успокоюсь, пока не увижу его!
Кибитка прорезала сугроб, и тройка вынесла ее на Кадетскую набережную. За низким забором на плацу выстроились в каре юнцы в разноцветных епанчах. В центре каре стоял осел. На него дюжий солдат сажал рыдающего кадета. Посадил он его задом наперед, и осел поплелся вдоль строя.
– Это наказание, – пояснил Витторио.
– Изобретение Бецкого?
– Да. Он запретил розги.
Возле церквушек Андрея Первозванного и Трехсвятской они свернули к шестой линии, и Витторио, взглянув на одноэтажный каменный дом, к удивлению Рибаса сказал:
– Кажется, это мой дом.
Эконом и его жена встречали хозяина и гостя. Слуги занялись поклажей и лошадьми. Витторио, оказавшись в гостиной, спрашивал эконома:
– Там мой кабинет? А где гостевые покои?
– Вы первый раз в собственном доме? – спросил Рибас.
– Да. Мой прежний деревянный сгорел. А каменный построили без меня.
С этого дня метельный Петербург закружил голову, мысли, дни, вечера. Экосезные балы сменялись карточными баталиями в гвардейских полках. Открытых домов с постоянно накрытыми столами было столько, что явилась возможность жить без копейки в кармане, и мучила только одна тяжкая обязанность: выбирать куда и к кому именно отправиться. О Бецком Рибас забыл, а Витторио не напоминал о нем, находя необходимым дать Джузеппе прийти в себя от впечатлений и знакомств. Витторио в Петербурге называли Виктор – с ударением на последнем слоге.
Посещение Григория Орлова отложилось само по себе: он, получив официально княжеский титул, отбыл в Ревель и состоял под постоянным наблюдением. Рибас написал отцу и Фердинандо Гальяни. А в редкие вечера, когда они с Виктором оказывались на Васильевском, проводили время за просмотром накопившихся газет и журналов. Перелистывая «Ведомости», «Полезное с приятным» или «Переписку хромоногого беса с кривым», Витторио тут же переводил для Джузеппе любопытные места. Рибас знал пять языков, мать Ионна позаботилась в свое время об этом, но русский оказался для неаполитанца весьма трудным.
– Без знания русского вам карьеры при дворе не сделать, – внушал Виктор. – Императрица благосклонна к тем иностранцам, кто одолел сию крепость.
Виктор подарил своему подопечному книгу с замысловатым названием «Российская универсальная грамматика или Всеобщее писмословие, предназначающее легчайший способ основательного учения русскому языку».
– А проще – это «Письмовник» Курганова. Я его в Пскове купил, – сказал Виктор.
Но Джузеппе вконец запутался, когда изучал русский словотолк, где объяснялись иноземные слова: микроскоп – мелкозор, клиент – челобитчик, диссидент – несогласник, дессерт – заедка, пульс – жилобой, клизма – задостав. Молодая память гораздо легче впитывала обиходный живой язык. Рибас отложил письмовник и слушал новости от Виктора.
– В доме Шувалова, да, того самого, что с вашим Гальяни переписывается, кража! – объявлял Виктор, просматривая журналы. – Украли часы золотые, трость с золотым набалдашником, серебряные пряжки, семнадцать рубах голландского полотна, восемь платков, дюжину ночных бумажных колпаков!.. В придворный театр потребны актеры. В трагедиях – на роли отцов-тиранов, а в комедиях на роли благородных отцов. За Аничковым мостом в Литейном в доме купца Калитина продается разных сортов водка, а именно: тимонная, лимонная, померанцевая, анисовая, персиковая, коришневая ящиками и штофами… В Александро-Невском монастыре украдена доска, положенная на гроб жены обер-гофмаршала Шепелева!
И город, и здешняя жизнь становились неаполитанцу ближе и понятнее. Правда, удивляло множество странных указаний и запретов. Двери домов надо было запирать в восемь вечера, а открывать в семь утра. Иначе – штраф пять рублей. Письма из Москвы мочить в уксусе. Семидесятипятирублевые ассигнации не печатать под угрозой тюрьмы. Виктор смеялся и объяснял:
– Воров развелось – а двери не привыкли запирать. В Москве страшная чума была. Григорий Орлов геройски с ней сражался. Но до сих пор заразы опасаются: письма и окуривают, и в уксусе мочат, и в карантине держат. Что же до ассигнаций, то нашлись ловкие руки – ассигнацию в двадцать пять рублей легко переделывают в семидесятипятирублевую. Двойку исправляют на семерку.
От отца писем не было. А Гальяни ответил скоро. Аббат не только благословил юного Джузеппе и его интерес к своим трудам, но и прислал две книги: «О деньгах» и «Диалоги о торговле зерном».
Императрицу Екатерину Рибас впервые увидел в январе на Водосвятие. С Виктором они возвращались под утро с кутежа, но на Васильевский попасть не могли из-за несметных толп и войск. На льду Невы у проруби стоял голубой шатер, шитый серебряными крестами – временная церковь водосвятия. Церковные хористы на льду пели тоскливо и как-то испуганно. Священнослужители черпали воду из проруби золотыми ковшами и наполняли ею сосуды, чаши, вазы. От Зимнего дворца подкатила карета с восьмеркой лошадей, покрытых малиновыми попонами, а вокруг гарцевали кавалергарды в золоченых высоких касках с султанами. Возле адмиралтейского канала карета остановилась, из нее вышел осанистый кавалегард-офицер, к нему подвели белую лошадь, он вскочил в седло, а подлетевшие верховые укрыли офицера мантильей из голубоватых мехов.
– Императрица, – сказал Виктор.
– Да где?
– А вот тот офицер в мехах.
Екатерина подъехала к священнослужителям, густые басы зарокотали над Невой, оркестр затих, первый полк войск замер, тяжелое багрово-голубое знамя склонилось над снегом и его окропили святой водой из золотых чаш. Солнце низко висело в морозном мутном небе. Народ заполнил и противоположный берег Васильевского острова. Тяжелое знамя качнулось, поползло вверх, с него уже свешивались святые сосульки, ударила музыка, полк ушел, а в очередь уже подходил следующий.
Когда закончилось освящение знамен, под многоголосый пушечный салют полковник кавалергардов Екатерина II поскакала к Зимнему, с балкона которого наблюдали за церемонией наследник Павел, вельможи и придворные.
Выдался день, когда Рибас побывал в Католической церкви, где падре Раньери не только отпустил ему грехи, но и поговорил о намерениях и посоветовал купить «Росийскую грамматику на французском языке», которую тут же на католическом подворье продавал французский купец Иоган Виара по одному рублю двадцать пять копеек за книгу. Простившись с падре, Рибас заехал к Кирьякову, который сообщил новость:
