— Перемрут, не перемрут, а война была! — назидательно ответил Никита Сергеевич. — Съездим, Николай, в Берлин, а там видно будет.
— Я в Германии не был, — пробасил премьер.
— Особо остро стоит югославский вопрос, — добавил Хрущев. — Как Сталин с Тито поссорился, мы с югославами на ножах. Совсем это ни к чему!
— Кровавая собака Тито! — применив сталинское определение, цинично ухмыльнулся Микоян.
— Точно, точно, так Тито называли! — оживился Николай Александрович.
— Югославия на Балканах должна стать надежным плацдармом социализма! — определил Хрущев. — Мириться надо ехать.
— Примет ли Тито? — засомневался Микоян.
— Добьемся встречи! — безапелляционно решил Хрущев. — Может, поначалу в Югославию рванем, а после — в Берлин.
— Можно и так! — не возражал председатель правительства.
— И об Индии помнить надо. С Индией у России целая эра впереди! Так что, Николай Александрович, не простые предполагаются гастроли.
— Молотов подскочит. Как так, скажет, без него решили?! — покачал головой Анастас Иванович.
— Вячеслав, окуклился как гусеница! А время пришло новое, горячее, только успевай поворачиваться! Дождется — попрем с работы! В Англии самого Черчилля на отдых отправили, не постеснялись, а мы все — Молотов! — заикаемся. У Черчилля заслуг больше, чем у Молотова. Молотов в сморчка на посту министра иностранных дел превратился, а все паясничает. У англичан рука не дрогнула Черчилля сменить, и у нас не дрогнет!
— Не помогает, так хоть бы не мешал! — буркнул Булганин.
— С прошлой недели Антони Иден английский кабинет возглавил, — опять дополнил Дмитрий Трофимович.
— И ведь без Черчилля землетрясения не произошло! — уставился на Шепилова Никита Сергеевич. — Все мы не вечные. Придет время, и мы будем места освобождать, даже с удовольствием, пусть молодые, более грамотные работают. В этом основной принцип социализма, а не так, чтобы до ста лет тебя в кабинет приносили. Вот Дима Шепилов, чем не министр иностранных дел?
— Во-во! — поддакнул Булганин. — Значит, и Англия у нас в списке?
— Поездок хватит. Анастас Иванович на хозяйстве останется, товарищ Жуков тыл прикроет. Такой расклад. Можно смело путешествовать.
— Что-то мы отвлеклись от главной темы, позвольте мне сказать? — Микоян поднялся с места.
Невысокий, щупловатый, с жесткими кучерявыми волосами, всегда улыбчивый и располагающий к себе, Анастас Иванович за последний год стал очень близок к Хрущеву.
— Если человек доживает до того времени, когда у него появляются внуки, значит, к нему благосклонна судьба, — начал он. — Ты, Никита, дожил до внуков! Хочу пожелать, чтоб был у тебя не один внук. Чтобы почаще радовали тебя дети внучатами, потому что маленькие детки — это не просто радость, а радость, помноженная на счастье! Как однажды подметил Георгий Константинович, ради детей, мы, в сущности, и живем на белом свете. За тебя, дорогой друг, и за маленького Никитку!
— Ура! — высоко поднимая рюмку, крикнул Жуков.
— У-у-р-р-а-а-а!!! — прокатилось по столовой.
— Дайте слово опоздавшему! — не допуская передышки, потребовал Серов, он появился за столом последним, и, встав перед Первым Секретарем, заговорил: — Я очень рад, что в семье Хрущевых пополнение, рад за Раду, за Алексея и, конечно, рад за вас с Ниной Петровной. Сердечно поздравляю! — чокался Иван Александрович. — Надеюсь, что скоро и мы с Анютой пригласим в гости, мы тоже ждем пополнение, — признался он.
— А уж мы как с Галей стараемся! — заулыбался маршал Жуков.
— Давайте за детишек, за всех детишек без исключения, и будущих и настоящих! — воскликнул Никита Сергеевич. — До дна!
— До дна! До дна! — раздались голоса.
Гости поднялись с мест и с энтузиазмом выпили. Булганин для убедительности потряс перевернутой рюмкой над головой, демонстрируя, что выпил до капельки.
— Мы в тебе не сомневались, Николай Александрович, ты ни в одном деле себя плохо не показал! — обнял его Хрущев. Он тоже махнул полную стопку, пятую по счету, и был уже здорово навеселе.
— Сейчас вам новый анекдот расскажу, — проговорил Булганин, но тут Никиту Сергеевича пригласили к телефону.
Через минуту он вернулся очень довольным.
— Брежнев звонил, наш целинник. И ему донесли!
— Как там дела, на целине?
— Работа разворачивается!
Стол между тем заставили пирогами, но есть уже не хотелось. Гости подхватили бокалы и перебрались на мягкие диваны в гостиную. Смилостивившись, Хрущев разрешил курить. Булганин, Серов и Жуков задымили у окна.
— Вчера у меня Руденко был, — устроившись на диване, проговорил Булганин. — Говорит, в этом году «Бериевское дело» закончим. Более ста человек привлечены к уголовной ответственности. Ты, Никита, материалы читаешь?
— Читаю. Дерьма там хватает.
Генеральный прокурор и у него бывал регулярно, кроме того, каждую неделю в ЦК поступали копии следственных документов.
— Заключенный Богдан Кобулов мне прошение о помиловании написал, — продолжал Николай Александрович. — Пишет он из Бутырской тюрьмы, из камеры смертников.
— Богдана Кобулова Берия взял себе заместителем, — припомнил Жуков.
— Кобулов просит заменить ему высшую меру, смягчить наказание. Пишет, что не являлся участником заговора против Советского государства, что лишь добросовестно выполнял распоряжения руководства.
— Сам и был руководство! — с раздражением проговорил Жуков.
Хрущев подозвал стоящего в стороне Букина.
— Сходи-ка, принеси из кабинета бумаги, на маленьком столе у окошка лежат.
— Кобулов кается, и Влодзимирский кается, и Багиров кается, — продолжал Хрущев. — Все, которых осудили, раскаялись.
— Меркулова, Гоглидзе и Рапаву уже расстреляли, — уточнил Серов.
Букин принес бумаги и передал Первому Секретарю.
— Богдан Кабулов, значит, пишет тебе, что невиновен. Я вам сейчас кое-что прочту. Это из Руденковского расследования.
Никита Сергеевич надел очки и поднес документ ближе.
— Слушайте. Свидетель Петросян на допросе 21 января 1954 года показал: «…в августе 1938 года, в Тбилиси, я был арестован НКВД по обвинению в подготовке теракта против Сталина и Берии. Следствие по моему делу вели Кримян, Савицкий, Повсесов и Пачулия. В период следствия по указанию Кобулова меня систематически избивали Кримян и Савицкий. Они избивали меня кулаками, ногами, били плетью, заставляли меня танцевать и всячески издевались, постоянно истязали так, что я не менее тридцати раз терял сознание и избитый, в синяках и кровоподтеках, доставлялся во внутреннюю тюрьму НКВД. Лично Кримян во время истязаний выбил мне кулаком четыре зуба, он же заставлял меня лизать кровь на полу. Они заставляли меня признаться в том, чего я не совершал».
— А эту гниду, Кримяна, расстреляли? — спросил Булганин.
— Расстреляли.
Хрущев поднял на присутствующих глаза:
— Не просто били, а истязали людей, и братья Кобуловы там в первом ряду. Младший брат Богдана Кобулова, Амаяк, тоже работал на больших должностях в НКВД. Зачитываю показания заместителя личной охраны Берии — Надарии:
«Работая начальником внутренней тюрьмы НКВД на протяжении трех лет, я был свидетелем избиения арестованных. Мне известно, что арестованных избивали систематически и очень жестоко. Их били ремнями, скрученными в жгуты веревками и палками, на которые наматывали материю. При избиении над арестованными издевались. Арестованных ставили на несколько суток в угол. По нескольку суток заставляли стоять с тяжелым грузом, стоять до тех пор, пока арестованный, изнемогая, не падал. Для этих целей к арестованному привязывали стол, на стол укладывали различный груз, и арестованный должен был держать все это на себе. В таком положении арестованный должен был стоять до полного изнеможения. Нередко арестованных избивали до того, что они умирали. Организаторами всех этих издевательств были Богдан Кобулов, Константин Савицкий, Кримян, Хазан и другие. Если посмотреть тюремные медицинские журналы с 1949 по 1952 год, можно встретить ряд записей “жалоб” арестованных на фурункулы и опухоли. Под такими записями в подавляющем большинстве случаев скрывались факты избиений подследственных, когда им после побоев требовалась медицинская помощь. Иногда в журналах вообще не записывались диагнозы, но по фельдшерскому журналу расходования медикаментов можно легко определить, кто из арестованных в связи с побоями подвергался лечению.
О масштабах избиений арестованных только во внутренней тюрьме МВД свидетельствует полученный протокол осмотра амбулаторного журнала и журнала фельдшерских назначений за время с 1 января 1950 года по 7 октября 1951 года, — читал Хрущев. — Из протокола осмотра следует, что за этот период лечение арестованных после применения к ним мер физического воздействия производилось более чем в трехстах пятидесяти случаях».
