Ей нравилась хладнокровная дерзость затеи; не приходилось сомневаться, что именно поэтому она склонилась, крепко поцеловала его в губы и со смехом заметила:
– Ты похож на пирата.
Стук. Тук. Сначала звуки тщательно глушили. Плотники трудились с умом. В свете лампы они старались работать как можно тише: очистили стыки от штукатурки по всему театру, разъединили и аккуратно развели доски. От сцены уже остался один каркас. За час до рассвета настал черед молотков.
Из окон повысовывались головы. Поднялся крик, распахнулись двери. Из домов, на ходу одеваясь, повалили окрестные жители. Их встретил улыбчивый, даже любезный Эдмунд Мередит, который спокойно заверил их, что скоро шум прекратится. Будучи спрошен, чем это заняты рабочие, откровенно ответил:
– Как – чем? Разбирают «Театр». Мы его увозим.
Именно это и происходило. Бёрбеджи совершили невиданное в истории театра деяние: разобрали свою площадку по досочке и увезли.
Солнце давно уж взошло, когда сквозь толпу зевак протолкнулся олдермен Дукет. Он был белым от ярости и потребовал объяснить, что происходит.
– Мы всего-навсего забираем наш театр, – ответил Эдмунд.
– Вы не смеете его трогать! Театр принадлежит Джайлзу Аллену, а срок вашей аренды истек!
Но Мередит улыбнулся еще слаще.
– Земля, конечно, принадлежит Аллену, – согласился он, – но сам театр построили Бёрбеджи. Поэтому он принадлежит им до последнего бревнышка.
Это была лазейка, которую он так толково усмотрел в договоре.
– Он подаст на вас в суд! – возразил Дукет.
– Пусть, – жизнерадостно отозвался Эдмунд. – Но я полагаю, что выиграем мы.
– Где черти носят этого Аллена?
– Понятия не имею, – пожал плечами Эдмунд.
На самом деле ему было отлично известно, что два дня назад купец с семьей отправились навестить друзей на юго-запад Англии.
– Ничего, я это дело прекращу! – негодовал Дукет.
– Да неужели? – Эдмунд проявил искренний интерес. – Но по какому праву?
– По праву олдермена Лондона! – проорал Дукет.
– Но, сэр, – Эдмунд обвел рукой окрестности, – вы, верно, забыли. Это Шордич. Мы не в Лондоне. – Он отвесил учтивый поклон. – Вашей власти тут нет.
Впоследствии он вспоминал этот момент как счастливейший в жизни.
К середине дня снесли половину верхнего яруса и погрузили на повозки сцену. Дукет вернулся с какими-то рабочими, намеренный помешать, и Мередит заставил их убраться, пригрозив обвинением в драке в общественном месте и возмущении спокойствия. К сумеркам взялись за нижний ярус, и больше им никто не досаждал. Впрочем, предосторожности ради у входа всю ночь простоял их караул, а ликовавший Катберт Карпентер поддерживал в яме небольшой костер, чтобы часовые грелись.
К Новому году «Театр» в Шордиче исчез.
Предприятие было не только отважным, но и необходимым. Любой, кто возжелал бы построить театр, столкнулся бы с колоссальной проблемой даже без всяких финансовых затруднений из-за «Блэкфрайерс», ибо древесина стоила очень дорого. Удивляться тут нечему. Не прошло и столетия, как население Лондона выросло вчетверо, и спрос на нее был огромен. Превыше всего ценился прочный, но медленно растущий дуб, потребный для опор, дабы те выдержали буйную толпу. Красивые дубовые елизаветинские постройки свидетельствовали о благополучии владельцев. Внушительный груз дубовой древесины, который увозили из Шордича Бёрбеджи, стоил целое состояние.
Бёрбеджи выбрали превосходное место для нового театра – участок в Бэнксайде в составе Вольности Кли́нка, но в стороне от борделей. Отсюда было легко попасть к реке, и почтенные горожане могли беспрепятственно причаливать в барках к береговым лестницам. Переговоры с землевладельцем почти завершили, но договор еще не подписали, поэтому древесину предстояло складировать где-то на пару недель. Надлежало разобраться и еще с одним мелким препятствием.
При всем своем гневе олдермен Дукет был человеком осторожным. Он тщательно посоветовался со знающими людьми и только после этого расставил силки. Документ, которым он собирался воспользоваться как доказательством своей власти, был подписан несколькими олдерменами. Двадцать человек, которые перехватят повозки, держали в укрытии. Удача явно сопутствовала Дукету, так как его шпионы разнюхали, что самую тяжесть, самое ценное дубовое дерево Бёрбеджи сдуру решили перевезти зараз. Было нанято десять больших фургонов.
– На мосту им придется платить пошлину, – объяснил Дукет своим коллегам-олдерменам. – Тут мы и нанесем удар. Никто не усомнится в наших полномочиях, благо они окажутся в городе. Мои люди заберут фургоны, и мы конфискуем древесину по подозрению в краже собственности. – Он усмехнулся. – Когда вернется Джайлз Аллен, дело можно передавать в суд.
– А вдруг Мередит прав и они выиграют? – спросил один.
– Не важно. Процесс может затянуться на годы, – возразил Дукет и с улыбкой добавил: – Тем временем – ни дерева, ни театра. Надеюсь, они разорятся.
И вот в последний день года он терпеливо ждал у моста. Было позднее утро, фургоны приближались.
Караван неспешно подъехал к воротам Бишопсгейт. Эдмунд сидел в первом фургоне. Изучив открывшийся проезд, он не нашел ничего подозрительного. Даже старые укрепленные городские врата выглядели безлюдными и гостеприимными. А уж от них они беспрепятственно доберутся по улице до моста. Он улыбнулся.
Перед самыми воротами первый фургон внезапно свернул налево. Секунды спустя он уже катил по тропе, которая огибала городскую стену со рвом. За ним последовали остальные фургоны. Пятью минутами позже, оставив Тауэр в нескольких сотнях ярдов справа, они затряслись по замерзшему тракту через пустошь к реке.
От входа на Лондонский мост открывался живописный вид на застывшую Темзу. Чуть выше по течению какие-то предприимчивые торговцы выставили на лед лавки, устроив небольшую ярмарку. На жаровнях уже жарили орехи, готовили леденцы. Дальше, напротив Бэнксайда, расчистили огромный участок, где юные парочки и ребятня осваивали коньки и салазки. Несмотря на свое пуританство, олдермен Дукет не возражал против этих безобидных забав и взирал на них с одобрением.
Затем он нахмурился. Куда, черт возьми, подевались эти повозки? Пора бы им появиться. Может, какой-то болван задержал их у ворот? Его подмывало пойти к Бишопсгейт и проверить, но он сдержался. Прошло еще несколько минут, и тут он случайно взглянул на реку.
Все десять фургонов уже были на льду; они находились в нескольких сотнях ярдов за Тауэром, но даже этим серым утром он различал их в мельчайших подробностях. Разглядел даже Мередита, восседавшего впереди. Дукет долго смотрел на них, лишившись дара речи. Ему пришло в голову, что лед, быть может, не выдержит, а Мередит пойдет ко дну. Но фургоны продолжали свой путь.
Вскоре они собрались у мастерской Джона Доггета, с которым Мередит договорился о складировании груза. Олдермен беспомощно наблюдал с моста за разгрузкой.
21 февраля 1599 года в лондонском Сити был подписан документ, которому повезло сохраниться. Он был вполне скромен: простой договор об аренде, по коему некий Николас Бренд, владелец участка земли в Бэнксайде, разрешал возвести и эксплуатировать на нем театр. Необычная деталь: арендатором выступал не один человек, а группа людей, и в договоре было тщательно прописано долевое участие каждого. Половину аренды делили между собой братья Бёрбедж; другая поровну разделялась между пятью членами труппы Чемберлена. Один из них – Уильям Шекспир. Владельцем и руководителем нового театра стал коллектив. И так как термин «акционеры» еще не вошел в обиход, воспользовались бытовым: Шекспир и его товарищи-инвесторы именовались домовладельцами. Они сообща владели театром, которому полагалось и новое имя. Его назвали «Глобус».
Катберту Карпентеру было известно бабкино мнение, благо он чувствовал себя обязанным раз в неделю навещать ее и сестру. Бэнксайд считался Содомом и Гоморрой, театр – капищем Молоха. Но если, как думала бабка, Господь уже уготовил ему адское пламя, с этим оставалось только смириться. Поэтому Катберт охотно трудился в капище Молоха и был счастлив, как никогда.
Театр «Глобус» отличался прекрасной планировкой. Огромный открытый барабан восьмидесяти футов в наружном диаметре был не то что совершенно круглым, но, как большинство театров, многоугольным, насчитывая почти двадцать граней. В центре располагался просторный партер, окруженный тремя ярусами галерок. Большой была и сцена; в ее задней части высилась стена с дверями слева и справа, через них входили и выходили актеры. Над дверями, за которыми располагалась артистическая уборная, через всю стену тянулся балкон для менестрелей. Впрочем, его еще называли ложей лордов, ибо, когда спектакль шел без музыки, там любила сидеть светская публика, желавшая как посмотреть представление, так и снискать восхищение зрителей.
