«Глобус» был готов к открытию, Флеминг переселился в Саутуарк, и наступила пора переправить содержимое склада в новый дом. И в этой компании не было человека счастливее Джейн, благо та приняла важное решение.
Мередит ей надоел. Взамен она выбрала Доггета. С тех пор как они пришли к взаимопониманию, она испытывала редкостные покой и счастье. Ей не терпелось сообщить об этом Эдмунду.
Двумя днями позже Эдмунд Мередит начал тревожиться за свою пьесу. Прошла уже неделя, как он вручил ее Бёрбеджам. Дни текли, и он ждал, терзаемый сомнениями. Поэтому его не обрадовал Уильям Булл, явившийся через два дня после встречи Эдмунда с актерами.
– По-моему, пора мне самому навестить Бёрбеджей, – невозмутимо сказал родственник. – Пусть гонят мои пятьдесят фунтов.
– Ни в коем случае! – вскричал Эдмунд. Он не мог сказать Уильяму, что Бёрбеджи считали кредитором его самого. – Хуже тебе ничего не придумать! – выпалил он. Ему стало неуютно при мысли, что Бёрбеджи откажутся от пьесы, если сочтут, что ничего ему не должны.
– Почему?
– Потому что они утонченны! – Эдмунд лихорадочно соображал. – Полны странного юмора! Угрюмы. Вспыльчивы. «Глобус» впервые за три года принесет им прибыль, и ты не единственный, кому они задолжали. Я убедил их заплатить тебе в первую очередь, – соврал он. – Но если ты явишься к ним сейчас, когда они заняты первыми спектаклями – помилуй, братец, поставь себя на их место! Они придут в бешенство. И будут правы, – добавил Эдмунд, ловко разыгрывая негодование. Он посмотрел на Булла и предостерегающе воздел палец. – Они заставят тебя ждать по-настоящему.
– Думаешь? – Булл заколебался.
– Уверен.
– Ладно, – вздохнул Булл, готовый уйти. – Но я полагаюсь на тебя.
– До гробовой доски, – отозвался Эдмунд с несказанным облегчением.
На следующий день Бёрбеджи уведомили его, что пьеса будет сыграна через неделю.
Еще бледнело утреннее солнце, покуда Джейн ждала Эдмунда у «Глобуса» за день до премьеры. Она оделась в зеленое. Прохладный ветерок с Темзы трепал ее рыжие локоны.
Она приготовилась. Торжества не осталось – на самом деле она немного нервничала, но твердо знала, как поступит: скажет ему, что выходит замуж.
Эдмунд должен был скоро прийти, так как на утро назначили генеральную репетицию его пьесы. Бёрбеджи постарались на славу, и жаловаться ему было грешно. На двери «Глобуса» позади Джейн красовалась печатная афиша:
«ЧЕРНЫЙ ПИРАТ»
СОЧИНЕНИЕ ЭДМУНДА МЕРЕДИТА
Тысячный тираж распространили по тавернам, «Судебным иннам» и прочим местам сбора театралов. Был нанят и зазывала, который объявлял об этой и других новинках нового театра.
Джейн слышала от отца, что пьесу взяли не без сомнений. Один из братьев хотел, чтобы ее переписали. Однако из-за долга и помощи при аренде решили оставить как есть, но прогнать побыстрее, в летнее предсезонье, пока еще не закончилось обустройство. Настоящий сезон открывался осенью новой шекспировской пьесой.
Так или иначе, Джейн больше не заботила пьеса Мередита, плоха ли та были или хороша. При виде его она подобралась.
Нынче Эдмунд оделся просто – ни модного наряда, ни шляпы. Походка, обычно бывавшая с ленцой, стала поспешной и даже нервозной. По мере его приближения Джейн показалось, что он отощал, вдобавок был смертельно бледен. Эдмунд кротко поздоровался.
– Сегодня репетиция. – Он так помрачнел, что с тем же успехом мог сказать «похороны». – Вот все и услышат.
Посещаемость в театрах обеспечивалась постоянной сменой репертуара. С повторным показом вещей любимых – «Ромео и Джульетты», например, – и новых пьес, которые, если не нравились, игрались единожды, актерам приходилось давать по нескольку спектаклей в неделю. Репетиции были чрезвычайно короткими, и актер, вызубривший свою роль, мог даже не знать всего сюжета до самого последнего прогона.
– Что обо мне говорят?
– Не знаю, Эдмунд.
Он посмотрел на нее с надеждой:
– Мне сказали, она до того удачна, что им захотелось поставить ее сей же час.
– Радуйся, коли так.
– Я пригласил всех друзей. – Эдмунд просветлел лицом. – Роуз и Стерн обещали привести двадцать человек. – Молодой человек не сказал, что в поисках поддержки написал даже леди Редлинч. – Но я боюсь партера, – вдруг признался он.
– Почему?
– Ох… потому что… – Эдмунд замялся, и Джейн смешалась, прочтя в его глазах чуть ли не мольбу. – Вдруг освищут? – И, не успела она ответить, добавил: – Как по-твоему, не мог бы Доггет или кто-то еще привести друзей? Для укрепления партера?
– То есть мне что же – попросить его? – Джейн помолчала. Беседа отклонялась от запланированного русла. Она резко сменила тему. – Эдмунд, мне нужно сказать тебе кое-что еще.
– Еще? О пьесе?
И тут она осеклась. Он был настолько испуган, беззащитен – совершенно не тот уверенный малый, какого она знала. Нет, поняла она, не сейчас. Это может подождать.
– Все будет хорошо, – сказала Джейн взамен. – Наберись мужества.
И, впервые ощутив себя больше матерью, чем любящей подругой, она подалась к нему и поцеловала.
– Ступай, – велела Джейн. – Удачи.
Беседуя, они не заметили пары голубых глаз, пристально наблюдавших за ними. Лазурных очей, которые, теперь отвернувшись, подернулись странной дымкой.
Черный Барникель прибыл в Лондон всего два дня назад и не собирался задерживаться. Его корабль готовился отплыть с грузом сукна. По завершении этого дела тот, зафрахтованный купцами из Нижних стран, отправлялся в Португалию. За последние два года бурная жизнь забрасывала Черного Барникеля на Азорские острова и в обе Америки. Итогом его стоянок в далеких портах явились рождение двоих детей, о которых он знать не знал, и драгоценные слитки, которые он, по рекомендации биллингсгейтских родственников, сложил в хранилище олдермена Дукета. Но он рассчитывал разрешить в Лондоне и другое дело. Посовещался с близкими, Дукетом и еще парой знакомых, но все они дружно не выразили никакого воодушевления, оставив Орландо Барникеля в состоянии крайней неуверенности.
Поэтому он был заинтригован накануне афишей «Черного пирата», вывешенной в трактире. Он вспомнил свой разговор с юным хлыщом при последнем визите и прикинул, не Мередит ли это. С утра он пошел из любопытства взглянуть на новенький «Глобус» и поразнюхать, что к чему. Теперь же он сразу узнал Мередита, едва увидел его с Джейн. Он вспомнил и девушку, которую тоже тогда приметил возле медвежьей ямы. Это был Мередит, никаких сомнений не осталось. А в пьесе, смекнул Барникель, должно быть, выведен он сам.
Как там выразился этот брехун – сумеет представить его хоть героем, хоть злодеем? Если весь Лондон заговорит о мавре-герое, то ему это будет весьма и весьма на руку. Молодой Мередит мог оказаться как нельзя кстати. Но образ злодея его совершенно не устраивал.
Небо хмурилось, толпы стягивались к «Глобусу». По мосту тянулись небольшие компании; на реке новый паром Доггета уже сделал три ходки с северного берега.
Даже на серой Темзе преображенная барка короля Гарри смотрелась великолепно и ровно отсвечивала отделкой, выдержанной в золотых и алых тонах. Над золоченой каютой горделиво развевалось полотнище с изображением «Глобуса». Шестеро крепких гребцов, среди которых двое приходились Доггету родственниками, перевозили по тридцать пассажиров зараз, получая с каждого по полпенни. Барку уже использовали для рекламы театра и его пьес с раздачей афишек до Челси вверх по реке и до Гринвича – вниз.
Трубач, засевший в башенке на крыше «Глобуса», дважды протрубил, возвещая начало спектакля в два часа дня. Вечерние представления были, конечно, запрещены, потому что никто не хотел, чтобы темные улицы наводнились толпами; играть не разрешалось даже во вторую половину дня, дабы не отвлекать простолюдинов от вечерней службы. Поэтому елизаветинский театр был вынужден открываться вскоре после полуденной трапезы.
Один из бородачей Бёрбеджей стоял в дверях, следил за прибытием публики и спокойно подсчитывал выручку. Место в партере стоило пенни, на галереях – двухпенсовик. Ложа лордов на задах сцены, куда входили по лестнице за артистической уборной, предоставлялась в этот день за шесть пенсов. Театр еще не заполнился и наполовину – душ семьсот; не катастрофа, но для повтора маловато, если только пьесу не примут на ура. Роуз и Стерн, обещавшие двадцать друзей, привели семерых. Ложа лордов пока пустовала. Леди Редлинч не пришла.
А в костюмерной возникла проблема совершенно другого рода.
Эдмунд заполошно озирался. Перед ним стояла пятерка актеров, включая братика Джейн. Где же остальные трое? Уилл Шекспир извинился и отказался еще в начале репетиций, но это, по мнению Эдмунда, было понятно, так как тот работал над собственной пьесой. Вчера, однако, на прогоне присутствовал полный состав.
