Ткачевичу, однако, эта проблема не казалась безвыходной. В той истинно немецкой тщательности, с которой вся система была замаскирована, таились большие возможности. Крейнц зарыл провода, считая, что этим самым он сможет уберечь их от возможных диверсий. Нельзя отрицать, что в этом расчёте есть здравый смысл. Однако навряд ли можно заметить обрывы проводов, если, несмотря на бдительную охрану, кому-то удастся повредить их. Определить же, где пролегают траншеи, даже ночью, при слабом свете фонарика, не так уж сложно: они покрыты свежей землёй.
Миша настоял на том, чтобы Лена больше на работу в порт не ходила. Петри приказал составить списки грузчиков, указав их домашние адреса, для того, чтобы насильно посадить их на корабли и вывезти из Одессы.
Но, как оказалось, Петри собирался эвакуировать далеко не всех.
Выбрав одну из свободных минут, Миша решил поглубже прощупать подлинные намерения своего начальника.
— Господин зондерфюрер, я изменил русским и помогал вам, — сказал он. — Теперь я хочу уехать в Германию…
Петри сокрушённо развёл руками.
— Ах, Миша, — участливо сказал он, — русские скоро будут здесь, а нам даже всех своих людей вывезти не удаётся. Мой вам совет: постарайтесь проникнуть в катакомбы, отсидитесь там, а когда придут русские, выйдете вместе со всеми.
— Значит, вы, господин зондерфюрер, мне отказываете?
— Что делать?! Я смог включить в список лишь одного Ткачевича.
Так! Очень ценные сведения. За свою судьбу, значит, Миша может не беспокоиться. А Ткачевич должен заранее обдумать, как ему поступить. Ведь списки тех, кого увезут принудительно, оказывается, уже подготовлены.
Выяснить, у кого эти списки находятся, не составило большого труда. Через несколько часов Ткачевич уже знал, что они хранятся у работника «Зеетранспортштелле» Вадима Михайловского. Миша осторожно поговорил с этим обычно замкнутым человеком и понял, что тот поможет с большим риском похитить и уничтожить списки, но сделает это в тот момент, когда у Петри уже не останется времени составить новые. Если это удастся, будет спасено несколько сот человек и сорвана погрузка.
Вечером первого апреля Надя радировала: город и порт в эвакуационной горячке. А в одиннадцать утра на другой день передала о том, что из города усиленно отходят все германские войска, что объявлена эвакуация населения в возрасте от 14 до 50 лет; что в Румынию ушёл пароход «Мадонна» водоизмещением в три с половиной тысячи тонн — на борту у него продовольствие и медикаменты; отплыли девять быстроходных десантных барж с тремя тысячами немецких солдат и двумя тысячами раненых.
Вечером четвёртого апреля напряжение эвакуации по всем признакам начало спадать. Натушар уехал, и неизвестно было, вернётся ли он назад.
Из окна здания управления Миша и Ткачевич долго смотрели на груды ящиков в порту, на пакгаузы и склады. Постепенно сгущался вечерний сумрак. Солнце склонялось к западу, и темнеющая синева моря, казалось, уходила в бесконечность.
— Миша, нельзя больше ждать! — нарушил Ткачевич затянувшееся молчание. — Давай сделаем всё сегодня ночью.
— Вы думаете, они взорвут порт ещё до своего отхода?
— Нет, но у нас не останется времени.
Миша согласился. Риск остаётся риском. И с каждым днём он будет лишь усиливаться.
— У меня есть на двадцатом причале знакомый румынский солдат — Сергей Фёдоров, — сказал Миша.
— Румын с фамилией Фёдоров? — удивился Ткачевич.
— Нет, он молдаванин. Я давно с ним знаком, к нему присматривался, а сегодня утром поговорил начистоту. Он обещал помочь…
— Ну, если ты уверен, привлеки его, — сказал Ткачевич, — но действуй решительно.
Время от времени звонил телефон. Ткачевич снимал трубку, отдавал короткие распоряжения. Потом его вызвал в себе доктор Петри, чтобы уточнить, какие важные грузы ещё ждут отправки.
Миша томился в одиночестве часа два. На порт спустилась прохладная апрельская ночь. Редкие огни мелькали у причалов, то загорались, то мгновенно исчезали, словно их задувал ветер. На причалах, охваченных эвакуационной горячкой, грузчиков оставалось мало. Многие уже пронюхали, какая им грозит опасность, и попрятались. Оставшимся в порту помогали моряки и солдаты. Гулко начинали лаять сторожевые собаки и под строгим окриком тут же замолкали.
А что если для начала пойти в разведку? Кто знает, какие неожиданности могут сорвать план, если не увидеть, что делается в порту хотя бы на ближайших причалах.
Как пригодились навыки, которые он получил в разведке в те уже давние времени, когда воевал на Северном Кавказе. Но тогда он действовал в составе целой группы. И она называлась «войсковая разведка». А сейчас ему приходится самому, на собственный страх и риск, определять и направление поиска, и время.
Ткачевич замкнутый и немногословный человек… Однако он знает, что делает, и на него можно положиться. А каким изнурительно длинным путём они шли друг к другу. Каждое словно бы невзначай обронённое слово становилось ступенькой лестницы, которая могла привести к краю обрыва, но не привела… Нет, Ткачевич, при всей сложности его положения, искусно ведёт свою игру с Петри, и он, Миша, рядом с ним спокоен.
Миша постоял перед окном, глубоко вздохнул, точно пловец перед прыжком в воду с вышки, осторожно вышел из дома и крадучись направился к двадцатому причалу.
Это только кажется, что ночь прикрывает человека, который стремится к незаметности. Ночь обостряет все чувства. Обманчивые тени обступают, теснят, сжимают, и каждый шаг становится мучением. Где-то заскрипел гравий, откуда-то донёсся стук железа, а кажется, что совсем рядом смертельная опасность.
Он не сделал и десяти шагов, как вдруг услышал приближавшегося к нему патруля и едва успел прыгнуть за ящик. Нет, по дороге идти опасно! Ведь особых дел у него на двадцатом причале сейчас нет, и его могут задержать.
Самое верное — пробираться напрямик по грудам железа и всякого хлама, который скопился в порту. Этот путь связан с риском сорваться и разбить себе голову о какую-нибудь железную чушку. Но это всё же менее опасно, чем непрерывно бегать от патрулей. Если они его заметят, то, несомненно, установят наблюдение, и тогда задача не только во много раз усложнится, но вообще может оказаться невыполнимой.
Когда Миша вернулся в управление, Ткачевич уже был в своём кабинете.
— Где ты пропадал? — спросил он.
Миша рассказал ему о результатах разведки.
Ткачевич подумал немного и сказал:
— Вот что! Иди к своему румыну на двадцатый причал, а у меня есть дела на четвёртом и девятом. Чем будешь резать?
— У Фёдорова есть большой немецкий сапёрный нож.
— Советую потом сразу же от ножа избавиться! Вдруг станут обыскивать, — он взглянул на часы. — Скоро смена. Часовые устали, но те, кто их сменяет, начнут обход с новыми силами.
Они вместе спустились вниз и остановились у крыльца. Ночь плотно обступила их. Сейчас, когда они не знали, увидятся ли снова, Ткачевича покинула обычная сдержанность.
— Ну, Миша! — проговорил он. — Будь осторожен! Я ещё хочу выпить на твоей свадьбе!..
Он быстро шагнул влево и исчез во тьме. Миша подождал, пока стихнут его шаги, и, перейдя дорогу, перелез через груду старых железных труб.
Какое счастье, что он так хорошо изучил порт! Несколько раз Миша оказывался в двух шагах от патрулей, а когда приблизился к причалу, чуткий пёс свирепо залаял и стал бросаться на станину, за которой он притаился.
Солдат цыкнул на пса и оттащил его в сторону.
Фёдорова Миша разыскал в деревянной дежурке на краю причала.
Зимой в этой будке отогревались часовые, а поближе к лету в неё обычно сбрасывался всякий хлам. Деревянный стол, стоящий возле разбитого окошка, никогда не просыхал от пролитого на него вина.
Ещё накануне Миша договорился с Фёдоровым о том, что тот будет каждый вечер ожидать его прихода. После вечерней поверки обычно в казарме никто солдат не проверяет, а в последние дни уже и о вечерних поверках забыли. Но, честно говоря, Миша не очень-то верил в то, что у этого худощавого парня с чёрными быстрыми глазами хватит выдержки и желания выполнить их уговор.
Миша тихо подошёл к будке и осторожно заглянул в окно. Ему показалось, что там никого нет. Но притаившийся во тьме человек услышал его шаги и шевельнулся.
Миша уловил это тихое движение внутри будки. Кто же там: друг или враг? Теперь выиграет тот, у кого больше выдержки. У Миши, конечно, ещё есть возможность уйти, но где гарантия того, что ему не выстрелят в спину?
И тут произошло то, чего он меньше всего мог ожидать. Оглушительное чихание потрясло тонкие стенки будки.
— Сергей, это ты? — тихо спросил Миша.
— Я, — отозвался голос из темноты. — Вот холера, испугал меня до смерти!..
Через минуту они уже вместе пробирались вдоль причала. Миша держал в руках длинный кусок тонкой железной трубы с загнутым концом, которую Фёдоров отыскал в ворохе лома, а в кармане у него лежал острый армейский нож.
